Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица - Александр Ильченко

— Душу поскоромить горилочкой!

Явдоха обратилась к тем, что несли Михайлика, и велела ему:

— Слезь-ка!

— Зачем? — обиженно спросили сердечные мирославцы.

— Некогда нам, — принужденно усмехнулась матинка.

— Суббота — не работа! — ответили из толпы.

— В шинок мы не пойдем, — решительно ответила паниматка и так повела плечом, что ее поскорей опустили наземь.

— Почему же? — спросил Прудивус. — Мамо?

— У них ведь ни гроша! — громко прошептал над ухом Прудивуса Иван Покиван. — Не видишь, что ли?

— Вижу, — тихо ответил Прудивус. — Глаза у хлопца до того голодны, будто три дня не ел! — И осторожно обратился к Явдохе: — Тетенька!

— Что тебе, сынок?

— Вы, как видно, думаете, что ни динара у вас нет?

— А тебе что до этого!

— Вам, матуся, верно, кажется, что вы уж так бедны, так бедны…

— Отстань, пока я не рассердилась!

— …Будто у вас, — не унимался Прудивус, — нет ни гроша?

— Коли б то лишь казалось, — печально улыбнулась Явдоха, а Прудивус, видя эту ласковую материнскую улыбку, схватил матинку за руку и повел обратно, к подмосткам, где только что шло представление.

— Вы уж разбогатели, матинка, — лукаво подергивая усом, молвил Прудивус и у самых подмостков подтолкнул Явдоху к возу, где все росла громадная куча доброхотных даяний, которые несли и несли сюда после представления мирославцы, складывая плоды своего труда на возу и подле воза: кто клал гуся, кто — курицу, а кто и копченый окорок, либо вилок капусты, или горшочек масла, а кто просто новенький кувшин пустой, сувоину холста, овса мешочек, торбочку пшена, а то и меда в сотах — на капустном листе, кто папушу табака, кто ветку шиповника в белом цвету, а кто платок вышитый либо шапку смушковую, а кто и деньги, — кто чем богат! — и всего там набиралось уже так много, что и помост Оникия Бевзя начали заполнять дарами народа, и гора приношений, потому как зрителей было немало, все росла и росла.

19

— Это все ваше, матинка! — торжественно сказал Тимош Прудивус.

— Да ну тебя! — удивленно отвечала Явдоха.

— Это все ты, хлопец, заработал, — обернулся Прудивус к Михайлику.

— С ума спятил! — кивнул на лицедея и Михайлик. И спросил: — Когда ж я все это заработал?

— Только что.

— Чем же?

— Песней.

— Разве песнями зарабатывают? — усомнился парубок, затем что сие казалось ему кощунством: за песню брать деньги. — Я не нищий! — добавил он сердито. И крикнул: — Пойдемте дальше, мамо!

— Э-э, нет! — остановила его матинка. — Не торопись. Это дело надо… того… — И пристально взглянула на Прудивуса: — Так ты, голубь мой, говоришь, будто все это — наше?

— Ваше, — подтвердил Прудивус.

— Ваше, — подтвердил и Иван Покиван, все еще осторожно держась подальше от шалого кузнеца.

— Ваше, ваше! — подтвердили и голоса из толпы.

— Нет, — стала прекословить матинка. — Этак — негоже!

— Почему?

— Нашего тут — только половина. Вторая — ваша.

— А не много ли вы з-з-захотели, паниматка? — рванулся к помосту Пришейкобылехвост, который до сих пор все бегал где-то за паном Кучей, вымаливая у того прощение. — Люди, матинка, работали, а вы… неведомо откуда и зачем… и вдруг — половина!

— А как же я? — возникая словно из-под земли, обиженно отозвался Оникий Бевзь, что успел напялить на себя какую-то одежонку. — Что ж дадите мне?

— За что?

— Чей это помост? Мой! А на чем спасалась панна Смерть? Чья сломалась виселица? Моя! — И пан Оникий Бевзь, палач, протянул руку и в растопыренную ладонь ткнул пальцем: — Платите!

— А вот я сейчас! — столь многозначительно молвил ласковый и кроткий Михайлик, что катюга, как и все палачи опасливый, вдруг исчез неведомо куда.

— Может, все-таки — четверть? — опять заныл Пришейкобылехвост.

— Половину так половину, — будто и не слыша вопроса Данила, поспешила высказать согласие сведущая в деле матинка. — А теперь пойдем к ковалю! — молвила она Михайлику и, взяв его за локоть, повела дальше, в ту сторону, куда они стремились в течение нескольких часов.

— Куда ж — так спешно? — спросил Прудивус.

— Дело не ждет, — не останавливаясь, коротко ответила Явдоха.

— Надо бы поделиться! — завопил вслед Пришейкобылехвост.

— Чем поделиться? — спросила матинка.

— Где ваша половина, а где — наша?!

— Еще успеем, — на ходу отмахнулась Явдоха. — Пускай!.. У нас еще и хаты нет, куда все это сложить! — И, опять забыв про голод, направилась далее к вышгороду, где высились руины доминиканского монастыря.

Потом на миг остановилась и велела сыну:

— Благодари добрых людей!

— Спасибо вам, — бил челом Михайлик. — Спасибо еще раз, — почтительно повторил он. — Спасибо и в третий! — И опять учтиво поклонился.

Из толпы послышались всяческие горячие и соленые пожелания парубку.

— Ну что? Разбогател-таки? — пробегая мимо, спросила цыганочка Марьяна.

— Обожди! — кинулся было Михайлик за ней.

Блеснув горячим оком, жутковатым даже, дивчина пропала, словно в воду канула, хоть Михайлику она была зачем-то нужна, ибо он только сейчас уразумел, что предсказание Марьяны сбылось-таки и они с матинкой разбогатели.

Вздохнув, Михайлик озирался по сторонам, но Марьяны нигде не было, и сын с матерью снова двинулись далее, куда вела их нужда.

Но внезапно Михайлик остановился и, столь неожиданным для матери голосом взрослого мужчины, молвил:

— Погодите, матуся!

Он зашагал обратно, к куче даров, что все еще росла на помосте у ката.

— Куда ты? — тревожно спросила матинка.

Но Михайлик не отвечал.

20

Он вернулся к помосту.

Протянул руки к невысокой бадейке, поставленной на алтарь искусства каким-то благодарным бондарем, где уже было полнехонько денег — талеров, дукатов, динаров, шелягов, московских копеек, польских злотых и червончиков, — и, набрав две горсти медяков, серебра и золота, высыпал это богатство в новенькую смушковую шапку, взятую из кучи подношений, зачерпнул еще две-три пригоршни и рванулся поскорей назад, в ту сторону, откуда они с матусей сюда пришли, то есть опять на самое дно базара.

— К ковалю нам! — напомнила матинка.

— Успеем к ковалю, — уверенно отвечал парубок и, взяв мозолистую руку матери, повел Явдоху за собой, торопясь, как по неотложному делу, и все скопище двинулось за ними, за этими новоиспеченными богачами, у коих души замлели с голоду.

«Поесть, видно, поспешает», — сочувственно подумала Явдоха и покорно двинулась за ним.