Сотворение брони - Яков Резник

Мобилизационный план, продуманный и утвержденный заблаговременно, предусматривал организовать на Уралмаше массовый выпуск для Красной Армии модернизированной 122-миллиметровой дивизионной гаубицы М-30.

К подготовке артиллерийского производства завод приступил незадолго до войны. В сталефасонном поставили машинную формовку и начали выпускать тонкое стальное литье. Коллективы других цехов наладили штамповку деталей, станочники и сборщики овладели своеобразной их обработкой и монтажом гаубицы. Недавно организованное артиллерийское КБ сумело в нескольких случаях заменить дефицитные цветные металлы. После изготовления опытной партии М-30 конструкторы направили в цехи чертежи для серийного производства. И все это, сделанное быстро, надежно, сказалось с первых же часов войны. Уже 23 июня уралмашевцы стали успешно выполнять программу по артиллерии.

Начнись война по прежним представлениям — Красная Армия отбрасывает агрессора, преследует его и уничтожает на его земле, — мобилизационный план Уралмаша не претерпел бы изменений. А эти первые горькие дни отступления перечеркнули все расчеты и прогнозы.

Изменились и задачи правительственной комиссии Малышева. Ее интересовала сейчас не столько проверка исполнения промышленностью мобилизационных планов, сколько неизмеримое их расширение.

«Выдержит ли Уралмаш? — думал Малышев. — Выдержат ли люди?»

Программа по артиллерии на второе полугодие предусматривала непрерывное нарастание производства — от ста пятидесяти до трехсот орудий в месяц. В связи с частыми бомбардировками Краматорского и других заводов тяжелого машиностроения ожидалось увеличение плана Уралмаша и по металлургическому оборудованию. К тому же наркоматы вооружения и боеприпасов сумели к М-30 подослать заводу еще один солидный привесок — заказ на снаряды для реактивных минометов. Да артиллерийское КБ по собственной инициативе взвалило на себя дополнительно проектирование нескольких артиллерийских систем, в их числе и новейшей 85-миллиметровой танковой пушки.

«Не надорвется ли Уралмаш, если заставить его заменить Ижору, перестроить все производство в немыслимо короткие сроки?» — спрашивал себя Малышев.

Он остро ощутил давящий груз собственных и чужих упущений и ошибок. События последнего года, приближение войны к границам Советского Союза требовали увеличения мощностей танкостроения в два-три раза. И еще недавно Малышеву казалось: наркомат и подчиненные ему предприятия немало сделали, чтобы выполнить постановления Политбюро ЦК о расширении Челябинского тракторного завода и производства на нем тяжелых танков, о привлечении Сталинградского тракторного к выпуску Т-34, об изготовлении в 1940 году на нескольких заводах шестисот «тридцатьчетверок». Кое-что пошло к лучшему после тех постановлений. К лету 1941 года производственные мощности советского танкостроения в полтора раза превзошли мощности танковой промышленности Германии. Но теперь-то Малышев понимал: успокаиваться на этом нельзя было. В сороковом году в армию поступило не шестьсот «тридцатьчетверок», а всего сто пятнадцать. И только когда технология на Южном заводе была окончательно налажена и Сталинградский тракторный весной сорок первого года пустил свой первый танковый цех, — только тогда возрос выпуск Т-34.

«Насколько обставили бы мы Германию по новым танкам, если успели бы подключить к танкостроению и Сормовский судостроительный, и ЧТЗ, и Уралмаш, если не искали бы пути полегче, поглаже…»

В конце лета сорокового года наркомат направил группу специалистов на Урал выискивать небольшие предприятия, которые можно было бы приспособить для производства танковых корпусов без реконструкции, лишь частично пополнив оборудованием. Отобрали четыре малых завода — все вместе они наполовину не заменят цех броневых корпусов Ижоры. «Нет, это по плечу одному Уралмашу, — думал сейчас нарком. — Только б не надорвался от сверхнагрузок…»

Возвращаясь по нескольку раз в основные цехи, советуясь с руководителями завода, с инженерами и рабочими, выискивая вместе с ними малейшие резервы, Малышев не переставал упрекать себя: «Если б начали перестройку цеха металлоконструкций полгода назад, здесь уже наладили бы резку, а в прессовом — правку брони. И термические печи стояли бы уже на закалке… Ты виноват — запоздал. Забыл о ночном совещании у Серго в тридцать четвертом. Не случайно он вызвал тогда людей с Уралмаша, Челябинского тракторного. До войны еще неблизко было, а ЦК, правительство принимали экстренные меры для перевооружения войск, и Серго ориентировал нас всех на тяжелейшую войну, предвидел роль уральских гигантов. Он предвидел, а ты упустил. И к совету Кошкина не прислушался…»

…Это было в Занках, незадолго до смерти Михаила Ильича. В день приезда Малышева больному было полегче, он вышел на веранду лесного домика, сел в плетеное кресло напротив наркома и, волнуясь, как всегда, когда говорил о «тридцатьчетверке», спрашивал: почему единственный завод занимается машиной? Малышев обнадеживал: строящийся на Сталинградском тракторном танковый цех будет готов к марту; наркомат думает через год-полтора частично загрузить «тридцатьчетверками» Сормовский судостроительный и Ленинградский опытный, возможно, и Кировский завод. Он надеялся, что это успокоит конструктора, а тот придвинулся к Малышеву и зашептал: «Через полтора года?.. Ленинград?.. Он же возле границы, Вячеслав Александрович!»

Кошкин не утверждал — спрашивал, просил подумать, можно ли продолжать концентрировать танкостроение на западе и юго-западе страны. Спрашивал, бледнея от волнения, нельзя ли ускорить строительство восточной базы танкостроения, приобщить к выпуску Т-34 гиганты, построенные в годы пятилеток на Урале, Волге, в Сибири. «Они далеки от границы… На них бы опереться…» — просил хриплым, прерывающимся голосом Михаил Ильич.

«Разве ты, нарком, не обязан был прислушаться к мысли умирающего конструктора?..»

ПОДВИГ ФРЕЗЕРОВЩИКА

Это было в конце июня. 2 фрезеровщика механического цеха отсутствовали. Один — сменщик стахановца Бессонова — не успел вернуться из отпуска, другой заболел. А работы было по горло. И фрезеровщик Бессонов стал выполнять свое задание плюс задание отсутствующих товарищей.

Он простоял у станка одну смену и дал 200 процентов, затем не отрываясь проработал следующую смену и тоже дал 200, наконец, остался на третью смену и снова за 8 часов, несмотря на огромную усталость, не снизил производительности. Следует добавить, что операция, которую делал Бессонов, ответственная и сложная.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});