Знаменитые авантюристы XVIII века - Автор неизвестен Биографии и мемуары

— Все, что ваше величество сказали мне, преисполнено мудрости и глубокого знания; я просто поражен. Но празднование Рождества Христова…

— Вот только в этом Рим и прав, — перебила Екатерина, — вы, разумеется, хотели сказать о том, что мы празднуем Рождество не в тот день, когда бы следовало, — не в день зимнего солнцестояния. Мы это знаем; только я полагаю, что это мелочь. По-моему, пусть лучше здесь останется эта маленькая неточность, нежели вычеркивать из жизни моих подданных одиннадцать дней и оставить из них два или три миллиона без именин и без дней рождения. Пожалуй, еще станут говорить, что я, в силу неслыханного деспотизма, сократила у людей жизнь на одиннадцать дней. Конечно, открыто роптать никто бы не стал, это у нас не в обычае, но зато начали бы нашептывать друг другу на ухо, что я безбожница и нарушаю постановление Никейского собора.

На этот раз царица оставила Казанову в полном изумлении и восхищении. Правда, ему тотчас пришло в голову, что она нарочно подготовилась к этой беседе, изучила вопрос, чтобы ослепить собеседника своими блестящими познаниями. Эту догадку подтвердил и Олсуфьев, хотя тут же оговорился, что нет, дескать, ничего мудреного в том, что императрица и раньше была ознакомлена с этим вопросом, потому что она все знает и беспрерывно приобретает новые сведения.

Скоро после того Панин известил Казанову, что царица собирается дня через два-три переезжать в летнюю резиденцию, и наш герой поспешил еще раз увидеть ее. Он пошел в Летний сад, и там его застал сильный дождь. Пока он раздумывал, где бы ему укрыться, к нему подошел офицер, посланный императрицею, и пригласил от ее имени в зал первого этажа (какого помещения — Казанова не упоминает), где он застал ее, прохаживавшейся с Григорьевичем (Gregorewitch?.. Быть может, Григорий Орлов?).

— Я забыла в тот раз спросить вас, — заговорила она с обычною чарующею любезностью, — считаете ли вы поправку, сделанную в летосчислении, совершенно свободною от неточности?

— Никак нет, ваше величество, — отвечал Казанова, — да и в самой поправке об этом упомянуто; только эта неточность совсем ничтожная, которая может дать чувствительную погрешность лишь в течение девяти или десяти тысяч лет.

— И я думаю то же самое. А коли так, то мне кажется, что папа Григорий не должен был бы признавать погрешности. Законодатель никогда не должен показывать себя слабым или мелочным. Несколько дней тому назад я расхохоталась, когда подумала о том, что если бы поправка календаря не исключила радикальной ошибки с отменою високосных годов в конце столетия, то через пятьдесят тысяч лет в мире прибавился бы лишний год и что в течение этого времени равноденствие 130 раз изменило бы свое место, гуляя по всем дням года. И тогда Рождество пришлось бы праздновать летом десять или двенадцать тысяч раз. Глава католической церкви совершил реформу с легкостью, которая совершенно недоступна мне, связанной древними обычаями.

— Я всегда думал, что ваше величество встретили бы полное послушание.

— Я и сама в этом не сомневаюсь. Но какое огорчение это причинило бы нашему духовенству, вынужденному при перемене календаря выпустить из церковного обихода праздники всех святых, память которых пала бы на те одиннадцать дней! У вас на каждый день приходится по одному святому, а у нас по дюжине. Да и все вообще старые государства привержены к своим древним обычаям. Ведь вот у вас в Венеции, как мне передавали, год начинается с марта, и этот обычай представляется мне скорее величественным, чем варварским; да, пожалуй, и правильнее начинать год с марта, нежели с января. А, кстати, скажите, это не причиняет путаницы?

— Ни малейшей, государыня. К каждой дате января и февраля мы приписываем буквы «М. V.», так что никакой ошибки быть не может.

— Венеция еще отличается своими гербами, которые совсем не подчиняются обычным правилам, не имеют обычного в гербах поля. Кроме того, у Венеции есть еще особенность в изображении евангелиста-покровителя города (св. Марка); говорили мне также, что в пяти латинских словах, с которыми венецианцы обращаются к своему святому, есть какая-то грамматическая ошибка, притом очень почтенной древности. А правда ли, что вы не делите на две половины двадцать четыре часа суточного времени?

— Это совершенно верно, государыня, мы начинаем счет часов дня с начала ночи.

— Вот видите, что значит сила привычки! Вам так удобно, и вам дела нет до того, что остальной мир над вами смеется. А мне бы это казалось ужасно неудобным.

— Тогда, посмотрев на часы, ваше величество сразу видели бы, сколько еще остается часов до конца дня, и вам не было бы надобности слушать крепостную пушку, которая возвещает публике о том, что солнце село за горизонт.

— Это так, но против вашего одного преимущества — знать число часов до конца дня, у нас имеется целых два: мы знаем, что в двенадцать часов либо полдень, либо полночь.

После того царица еще порасспросила его о венецианских нравах, о страсти венецианцев к азартным играм, спросила, учреждена ли в Венеции генуэзская лотерея. При этом она сообщила Казанове, что такую лотерею хотели ввести и в России, но что она ее разрешала только с тем условием, чтобы ставки были не меньше рубля, с целью устранить от игры бедных людей.

На этом и кончилась последняя беседа Казановы с императрицею. После того он скоро решил уехать. Свою крепостную Заиру он вернул к отцу, подарив ей все наряды, которые купил ей. Разлука устроилась с обоюдного согласия; все дело обошлось гладко, а особенно были довольны родители девушки.

Казанова выехал из Петербурга в начале лета, побывал в Риге, Кенигсберге и в октябре 1765 года был уже в Варшаве.

Глава XXIII

Пребывание Казановы в Варшаве. — Его представление королю и беседы, с ним. — Ссора и дуэль с графом Браницким. — Казанову высылают из Варшавы.

По дороге, ни в Риме, ни в Кенигсберге, с Казановою не случалось ничего примечательного. В Варшаву он прибыл в октябре 1765 года, имея рекомендательные письма к князю Чарторыжскому, тогдашнему подольскому губернатору, и князю Сулковскому, который потом был польским послом во Франции. Чарторыжский пригласил его к себе ужинать: «коли вам больше нечего делать», — прибавил он в конце своего приглашения. Чарторыжский превосходно говорил по-французски, — en français parfume, как выражается Казанова.

У Чарторыжского он встретил много народа — все разных польских магнатов: епископа Красинского, коронного нотариуса Ржевуского, виленского губернатора Огинского, генерала Роникера и других. Через несколько минут после Казановы появился новый гость — очень красивый и статный мужчина. При входе его все встали. Хозяин представил вновь прибывшему Казанову, а затем, оборотясь к Казанове, важным и холодным тоном произнес:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});