Повседневная жизнь Арзамаса-16 - Матюшкин Федорович

До 1953 года на специальной площадке в лесном массиве города был сосредоточен весь ядерный потенциал СССР. Взрывы (газодинамическая отработка зарядов) на испытательных площадках гремели постоянно. В городе говорили: «Пеньки в лесу корчуют!» Но обойтись территорией объекта для проверки атомной бомбы, конечно, было невозможно. Стали сооружать специальные полигоны. И это тоже часть «Атомного проекта».

Хотя все полигоны являлись военными объектами, без гражданских специалистов никакие испытания не могли состояться, поэтому полигонные испытания составляли как бы продолжение жизни города в других местах. Конечно, военным поручалось не только содержание и эксплуатация полигонов. Министерство обороны вело и самостоятельное изучение поражающего действия взрыва, поэтому взаимодействие с военными налаживалось самое тесное. К тому же многие руководители и специалисты, работающие на объекте, были выходцами из Вооруженных сил, имели высокие воинские звания и приписывались к определенным родам войск.

Кому не понаслышке знакомо слово «полигон», тому не надо объяснять, что это — прежде всего дисциплина сроков, необходимость и умение выкладываться «через не могу», способность налаживать эффективное взаимодействие с самыми различными людьми, преодолевать физические перегрузки. Кроме того, испытатели по 5–10 месяцев в году мотались по полигонам, поэтому для них как бы не существовал «проволочный режим», который все же ограничивал контакты людей. Не случайно в шуточных частушках на новогоднем вечере пели:

Месяц, два в командировке,Начинаешь тут мечтать:Отпустили б на недельку,Эх, чтоб детишек посчитать!

Был курьезный случай, когда один из испытателей, пробыв безвыездно на Камчатке почти год, прислал первому заместителю главного конструктора Ю. В. Мирохину телеграмму: «Всему приходит конец: деньгам и брюкам. Прошу разрешения прибыть к месту работы». И смех и слезы. Хочу заметить, что на начальном этапе деятельности объекта при выезде на полигон испытатели лишались права переписки, телефонных разговоров и другой подобной связи с родными. Общение осуществлялось только через начальство по ВЧ-связи в случае чрезвычайной необходимости.

Добирались часто самостоятельно до разных «медвежьих углов», ночуя на вокзалах, в залах ожидания аэропортов. Налетывали на военно-транспортных самолетах и вертолетах нормы летчиков, получали значки «За дальний поход», так как ходили в открытый океан на 1,5–2 месяца. При этом зачастую на руководителя испытаний ложилась вся ответственность, так как принимать решение надо было в оперативном режиме, когда не только помощи, но и связи с объектом не было, либо была, но — слышимость нулевая. Стрессы, напряжение, облучение и просто измотанность стали причинами того, что значительная часть испытателей явно досрочно переселилась в Арзамас-17 (так с горечью окрестили городское кладбище).

Примечательно, что еще до того как академик Е. А. Негин стал руководителем института, он, являясь главным конструктором, был фактическим наставником и организатором многих испытательных структур, участвовал во многих испытаниях, поэтому его уроки испытательной школы в большей или меньшей степени проходили многие работники института. Главное в этой школе усвоить, что в работе с ядерной мощью не бывает мелочей. Основателем такой школы с первых дней существования объекта стал Ю. Б. Харитон. Иван Федорович Турчин, великий испытатель, проработавший почти полвека во ВНИИЭФ, рассказывал об одном из уроков Юлия Борисовича, полученных им в самом начале своей испытательной карьеры. Изделие было подготовлено к подъему на башню. Собрались все члены госкомиссии. Далее следует диалог:

«— Иван Федорович, а парафиновые блоки подняты на башню?

— Да!

— А чем вы вырезали сферы на них?

— Юлий Борисович, обычным кривым ножом согласно документации.

— Покажите нож!

Я со сборщиками Н. Ф. Кряжевым, А. И. Мохровым и другими бросился в ДАФ искать нож… Все осмотрели, а его нет. „Ну вот, — говорит Юлий Борисович. — Подъем изделия на башню не разрешаю“. Я был потрясен, растерян, не знал, что делать, что думать… Придя в себя, обращаюсь к Харитону: „Юлий Борисович, возможно, поднимая наверх блоки, завезли туда и нож? Разрешите, я поднимусь по лесенке?“ (клеть-то была занята изделием). Быстро поднялся наверх башни (примерно 100 метров. — В. М.). Обыскал там все — ножа нет. Все руководство, участники опыта стоят внизу, ждут… Подошел к ограждению, смотрю вниз: там головы у всех подняты вверх. Вдруг, о радость-, вижу внизу, на стене ДАФ закреплен железный ящик с рубильником электросети, а на нем лежит пропавший нож! Спустился. Юлий Борисович и говорит мне: „Запомните, Иван Федорович, в каждом, а особенно в большом и ответственном деле не бывает мелочей. Все надо знать! Все надо предусмотреть“»[108].

Если в начальный период освоения ядерного оружия разработку целей и задач по постановке опытов при испытаниях определяли физики-теоретики, то впоследствии, ввиду сложности испытаний, их проектная редакция вырабатывалась группой специалистов, включающей теоретиков, конструкторов, измерителей, радистов и т. д. Затем совместно выработанная редакция опыта через министерство согласовывалась с военными, после чего специальный институт разрабатывал проектно-техническую документацию на оборудование и создание объекта для проведения испытаний. В целом можно сказать, что проведение испытаний требовало иногда не менее высокой квалификации, творчества и умения решать неожиданно возникающие заковырки, чем само создание заряда. Особенно сложны были испытания, проводившиеся с целью изучения процесса взрыва ядерного устройства.

Это не просто взрыв устройства, как при подрыве боевого заряда, а сложнейшая исследовательская экспертиза.

По мере готовности к опыту всех участников выпускался приказ за подписью министра среднего машиностроения и министра обороны СССР, создавалась Государственная комиссия, и она в полном составе работала на полигоне. В самом ВНИИЭФ на основании приказа министерства директор издавал свой приказ, в котором определялся состав экспедиции, время отправки эшелона или самолета на полигон, руководство на каждом этапе испытаний.

В начальный период основным полигоном был Семипалатинский, официально именуемый: учебный полигон № 2 Министерства обороны или в обиходе просто «двойка». Сам полигон находился примерно в ста сорока — ста шестидесяти километрах от Семска, как сокращенно называли испытатели Семипалатинск, на берегу Иртыша (ныне город Курчатов). В обиходе его так и называли — «берег». В те годы очевидцы рассказывали, что рыба в реке просто занимала две трети русла реки. Будучи сложным инженерным сооружением, полигон представлял собой значительную территорию, на которой располагались жилой городок, примерно в 60 километрах от него опытное поле, рядом с которым в 15 километрах от центра опытного поля находились помещения для личного состава воинской части и прикомандированных участников испытаний. Полигон обслуживался специальной воинской частью, которая была сформирована в звенигородском монастыре под Москвой и обучена по специальной методике задолго до взрыва первой атомной советской бомбы. При въезде в «зону» кроме документов проверялись вещи на предмет наличия спиртного, которое при обнаружении выливалось. Правда, была и альтернатива, скажем, пиво порой демонстративно выпивалось, но подобные действия с крепкими напитками были чреваты нежелательными последствиями.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});