Последнее королевство - Бернард Корнуэлл

Беды начались, рассказала Милдрит, когда ее отец отделил одну десятую своих поместий в качестве эльмесэкер, то есть сделал ее церковной землей. Церковь не владела этими угодьями, но имела право на все, что они приносили, будь то зерно или скот. Отец подарил землю, пояснила Милдрит, потому что все его дети, кроме нее, умерли, и он желал снискать милость Бога. Я подозревал, что он желал снискать милость Альфреда, ведь в Уэссексе любой, надеявшийся продвинуться по службе, должен был заботиться о церкви, если хотел, чтобы король заботился о нем.

А потом пришли датчане, перерезали скот, урожай пропал, и церковь привлекла ее отца к ответу за то, что он не обеспечил обещанного церковникам дохода. Как я выяснил, в Уэссексе все следуют букве закона, а поскольку все законники – священники, вплоть до самого мелкого, то церковь и есть закон. И, когда отец Милдрит умер, закон постановил, что тот задолжал церкви кругленькую сумму, больше, чем смог бы заплатить. Альфред, в чьих силах было простить долг, отказался это сделать. Значит, любой, женившийся на Милдрит, женился бы на долге. Ни один человек по доброй воле не захотел взвалить на себя подобную ношу, пока нортумбрийский дурак не угодил в сеть, словно пьяница, скатившийся с горки.

Леофрик захохотал. Виллибальд забеспокоился.

– И большой долг? – спросил я.

– Две тысячи шиллингов, господин, – ответила Милдрит еле слышно.

Леофрик едва не лопнул со смеху, и мне хотелось прибить его на месте.

– И долг каждый год увеличивается? – догадался Виллибальд.

– Да, – ответила Милдрит, избегая моего взгляда.

Человек разумный выяснил бы все подробности, прежде чем жениться, но для меня женитьба была дорогой к флоту. И вот теперь у меня был флот, и был долг, и была жена, и был новый враг, Одда Младший, который явно хотел сам заполучить Милдрит, однако отец его благоразумно отказался обременять свою семью разрастающимся долгом. А еще, как я подозревал, не хотел, чтобы сын женился на девушке ниже себя по происхождению.

Есть такая штука, как иерархия. Беокка частенько рассказывал мне об иерархии на небесах, возможно, там она тоже есть, только об этом я ничего не знаю. Зато знаю, как все устроено на земле. На самом верху король, ниже – его сыновья, потом идут олдермены, благородные землевладельцы, а без земли человек не может быть благородным. Правда, я таковым был, поскольку никогда не отказывался от своих притязаний на Беббанбург. Король и его олдермены – это сила королевства, те, у кого имеются огромные земли. Они собирают большие армии, за ними следуют менее знатные люди, обычно судьи и шерифы, которые отвечают за соблюдение законности в землях лордов (хотя шериф может лишиться своего положения, если вызовет недовольство господина). Шерифы избираются из сословия танов, богатых людей, способных привести за собой войско, но не имеющих таких обширных владений, как лорды вроде Одды или моего отца. За танами следуют простолюдины, все свободные люди; но если простолюдин вдруг лишится средств к существованию, он запросто может стать рабом, а это уже самый низ навозной кучи. Рабы могут – и зачастую так и происходит – снова сделаться свободными, однако если лорд не даст им денег или земли, скоро они снова становятся рабами. Отец Милдрит был таном, Одда сделал его судьей, чтобы тот поддерживал мир и порядок на просторах южного Дефнаскира, но у этого тана было мало земли, а его дурость уменьшила даже то немногое, чем он владел. Он оставил Милдрит почти нищей, неподходящей женой для сына олдермена, хотя и вполне подходящей для нортумбрийского лорда в изгнании. На самом деле она являлась еще одной пешкой на шахматной доске Альфреда, который отдал ее мне, чтобы я остался должен церкви изрядную сумму.

"Он просто паук, – с тоской думал я, – паук в черной рясе, плетущий липкую паутину, а я-то казался себе таким умным, когда разговаривал с ним в большом зале Сиппанхамма".

Вообще-то я мог бы открыто молиться Тору и мочиться Альфреду на алтарь, он все равно отдал бы мне флот, поскольку понимал: судам не место в грядущей войне. Но он хотел связать меня по рукам и ногам, чтобы осуществить свои отдаленные планы относительно Северной Англии. И вот я был связан, а проклятый олдермен Одда дал мне угодить в ловушку.

Мысль об олдермене из Дефнаскира побудила меня задать вопрос.

– Какой выкуп за невесту отдал тебе Одда? – спросил я Милдрит.

– Пятнадцать шиллингов, господин.

– Пятнадцать шиллингов? – пораженно переспросил я.

– Да, господин.

– Дешевый ублюдок.

– Вытряхнем остальное из его распоротого брюха, – оскалился Леофрик.

Пара синих глаз поглядела на него, потом на меня, затем снова скрылась за вуалью.

Двенадцать хайд ее земли – отныне моей – состояли из обращенных к морю холмов над рекой Уиск. Местечко называлось Окстон, что означало просто "место, где разводят волов". Это был выпас, как сказали бы датчане. Солома на крыше дома так поросла мхом и сорняками, что дом походил на холмик, и там не было большого зала, а благородному лорду необходим большой зал, чтобы устраивать пиры для своих приверженцев. Зато там имелись коровник, свинарник и достаточно земли, чтобы прокормить шестнадцать рабов и пять семей арендаторов. Все они вышли поздороваться со мной, а из дома выбежали полдюжины слуг, в основном рабы, и горячо приветствовали Милдрит: она со смерти отца жила в доме жены олдермена Одды, а ее фермами управлял некто по имени Освальд, надежный, как хорь в курятнике.

В тот вечер мы ужинали горохом, пореем, черствым хлебом и кислым элем, но это был мой первый пир в собственном доме, над которым нависла угроза долга.

На следующее утро дождь прекратился, я поднялся с Милдрит на холм и посмотрел на раскинувшееся внизу море, сверкавшее за моими землями металлическим лезвием топора.

– А куда все бегут, когда приходят датчане? – спросил я, имея в виду слуг и арендаторов.

– В холмы, господин.

– Меня зовут Утред.

– В холмы, Утред.

– Ты не станешь убегать в холмы, – сказал я твердо.

– Нет?

Она испуганно распахнула глаза.

– Ты поедешь со мной в Гемптон, мы будем жить там, пока я командую флотом.

Она кивнула, явно забеспокоившись, и тогда я раскрыл ее ладонь и высыпал на нее тридцать три шиллинга – столько монет, что все не уместились в ее руке.

– Тебе, моя жена, – сказал я.

Потому что она стала ею. Моей женой. И в тот же день мы уехали, держа путь на восток, – муж и жена.

* * *

Теперь мой рассказ ускоряет ход. Он бежит все быстрей, как река, текущая с гор, как пенящийся на скалах поток, и становится злым и яростным, даже смятенным. Потому что настал год 876-й, когда датчане предприняли грандиозную попытку лишить Англию последнего королевства, и их натиск был мощным, диким и внезапным.