Фурцева - Леонид Млечин

Хрущев с удовольствием объяснил залу эту банную историю:

— Булганин, Маленков и другие товарищи говорят, что они любят париться в бане. Я, как вы знаете, юность провел в степях, на юге, там бань нет. Я в бани никогда не хожу, за исключением, Родион Яковлевич (он обратился к сидевшему в зале маршалу Малиновскому. — Л. М.), со времен войны, когда мы с вами на Дону были и парились. Приехали мы в Финляндию. Там все хвастаются банями. Президент Финляндии Кекконен говорит: когда я стал президентом, новую баню построил. Булганин не пошел, а я, хотя и не привык к бане, все-таки решил пойти — считал бестактным отказаться. Что делают в бане? Парятся. Мы тоже парились, шутили, смеялись. Должен сказать, что Кекконен — это один из самых близких к Советскому Союзу людей в Финляндии. И этим надо дорожить. Вы представляете себе: президент приглашает гостей в баню, а гости плюют и уходят. Это же обижает, оскорбляет их. Тут Хрущев повернулся к Молотову:

— Да как же тебе не стыдно? Ты вот ни с кем не пойдешь. Если бы тебе дать волю, ты довел бы страну до ручки, со всеми рассорился, довел бы до конфликта. Посмотри на свою телеграмму из Сан-Франциско, что ты в ней писал? Ты писал, что война может вот-вот начаться.

Молотов стоял на своем:

— Я не согласен. Можно было бы достойнее вести себя в Финляндии.

Тут уж не выдержал генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко:

— А вы считали достойным ехать к Гитлеру?

Молотову на пленуме припомнили всё. И что Сталин называл его «медным лбом», и что он участвовал в уничтожении людей. Члены ЦК сладострастно поносили своих недавних вождей, перед которыми десятилетиями ходили на полусогнутых. Большинство предъявляло Молотову ритуальные обвинения в антипартийной деятельности, но иногда, как в случае с прокурором Руденко, прорывались и искренние нотки.

Маршал Жуков, пожалуй, впервые рассказал о том, как Сталин, и Молотов утверждали расстрельные списки. Например, 12 ноября 1938 года — в один день — санкционировали расстрел 3167 человек.

— Мы верили этим людям, — говорил Жуков, — носили их портреты, а с их рук капает кровь… Они, засучив рукава, с топором в руках рубили головы… Как скот, по списку гнали на бойню: быков столько-то, коров столько-то, овец столько-то… Если бы только народ знал правду, то встречал бы их не аплодисментами, а камнями.

На Молотова эти страшные слова не произвели должного впечатления. Он ни на минуту не потерял хладнокровия и ни в чем не признавал себя виновным.

Маршал Жуков не отступал:

— Скажи, почему все обвинения делались только на основе личных признаний тех, кто арестовывался? А эти признания добывались в результате истязаний. На каком основании было принято решение о том, чтобы арестованных бить и вымогать у них показания? Кто подписал этот документ о допросах и избиениях?

Молотов отвечал совершенно спокойно:

— Применять физические меры — было общее решение политбюро. Все подписывали.

Георгий Маленков и другие говорили, что это делалось по указанию Сталина. Из зала им кричали:

— Напрасно сваливаете на покойника! Хрущев напомнил Маленкову:

— Ты после Сталина был второе лицо, и на тебя ложится главная ответственность.

Жуков выступал несколько раз. У него в руках были документы:

— Я хочу дать справку. В плену было 126 тысяч наших офицеров. Они вернулись из плена. И Молотов по представлению Булганина вопреки существующему закону лишил этих офицеров воинских званий и послал их в административном порядке в концентрационные лагеря на шесть лет. Вот у меня этот документ, подписанный Молотовым 22 октября 1945 года.

Это было секретное постановление Совнаркома «О лишении офицерских званий лиц, служивших в немецкой армии, специальных немецких формированиях „власовцев“ и полицейских». Оно было принято на основании постановления Государственного Комитета Обороны от 18 августа 1945 года «О направлении на работу в промышленность военнослужащих Красной Армии, освобожденных из немецкого плена, и репатриантов призывного возраста». Офицеров лишали званий и передавали НКВД, который выселял их в районы Норильского и Ухтинского комбинатов НКВД, Печорского угольного бассейна и в верховья Камы на шесть лет.

Нужные документы нашел в архиве заведующий общим отделом ЦК Владимир Никифорович Малин. Его Сталин взял к себе помощником после того, как убрал Поскребышева. Малин — чуть ли не единственный, кто сохранился из личного сталинского аппарата.

Малин тоже попросил слова:

— Позвольте мне дать справку. Это трагедия целого поколения людей, и за нее нужно иметь мужество отвечать. В архивах ЦК среди расстрельных списков есть и такой, на котором рукой Молотова написано: «Бить и бить».

Зал кричал:

— Позор!

И даже новый министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко, выдвиженец и любимец Вячеслава Михайловича, обязанный ему своей фантастической карьерой, сказал, что картина выступающего Молотова — это жалкое зрелище, что Молотов хотел вылить грязь на голову Хрущеву, а сам вывозился в этой грязи с ног до головы…

Черту под обсуждением поведения Молотова подвел предшественник Фурцевой на посту первого секретаря Московского горкома Иван Васильевич Капитонов:

— Если бы Молотов изредка бывал на наших предприятиях, в колхозах, совхозах, то он бы убедился в своей неправоте. Поэтому я считаю, товарищи, что Молотов не может оставаться в президиуме ЦК, в членах ЦК и в рядах нашей партии.

Зал аплодировал и кричал:

— Правильно!

Молотов, Маленков, Булганин, Каганович думали, что партия автоматически примет их точку зрения, и ошиблись. И ведь, казалось бы, разумные вещи говорили они в 1957 году: что формируется культ личности Хрущева, что нужны демократия и коллегиальность в партии, что лозунг «Догнать и перегнать Америку по мясу и молоку» просто глупый… Но никто не стал их слушать, как они прежде не слушали других, пытавшихся критиковать партийный аппарат и вождей.

Первые секретари обкомов не хотели никакого либерализма, но еще больше они боялись возвращения к сталинским временам, когда никто не был гарантирован от ареста. Молотов и другие в их глазах олицетворяли именно такую жизнь. Поэтому июньский пленум поддержал Хрущева. Никита Сергеевич тоже не у всех вызывал симпатии, но он открывал молодому поколению дорогу наверх, освобождая кабинеты от прежних хозяев.

Все противники Хрущева были выброшены из политики. Маленкова отправили директором гидроэлектростанции в Усть-Каменогорск на Алтае, Кагановича — управляющим трестом «Союзасбест» в город Асбест Свердловской области. Они находились под наблюдением местных органов КГБ. Молотова вывели из состава ЦК, 29 июля 1957 года освободили от должности министра государственного контроля, 3 августа утвердили послом в Монголии.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});