Дом, в котором... - Мариам Петросян

— Неважно, — растерянно бормочет он. Ему никак не удается привыкнуть к тому, что с ним заговаривают члены других стай. Их готовность к общению сбивает с толку, как будто он все еще Фазан. Рассердившись на себя, он поправляется:

— Сфинкса и Слепого. Обсуждают меня в глаза, как будто я глухонемой. Это бесит.

Улыбка Рыжего делается шире.

— О-о, — тянет он. — В какие сферы я ненароком взлетел…

Курильщика передергивает. Над ним издеваются. Но невольное уважение к вожаку, пусть даже такому клоуну, как Рыжий, мешает развернуться и уехать.

Рыжий как ни в чем ни бывало протягивает ему сигареты и закуривает сам, плюхнувшись на пол. Волосы у него, как засохшая кровь, и губы такие же яркие, словно в губной помаде. Подбородок в розовых царапинах от бритья, на шее — связка сухих куриных костей. Он чудной, как все Крысы, а вблизи кажется даже еще более странным.

— Рыжий, — неожиданно для себя спрашивает Курильщик, — что ты знаешь о матушке Анне?

Рыжий задирает голову. В лягушачьих очках сверкают блики коридорных лампочек.

— Очень мало, — признается он, стряхнув пепел прямо на белые брюки в цветочек. Ужасающе грязные. — Честно говоря, я не силен в истории. Кажется, она тут была директрисой в конце прошлого века. Жутко религиозная. Слышала голоса святых. Этакая Жанна д'Арк на пенсии. Впрочем, она ведь была монахиней. При ней к Дому пристроили лазарет. До того имелся один жалкий кабинетик с медицинской сестрой и палата на две койки. За каждой мелочью приходилось мотаться в город. Дом-то тогда еще находился в пригороде.

— Откуда ты все это знаешь? — Курильщик потрясен информированностью Рыжего и тем, что тот, оказывается, умеет нормально говорить. Ему казалось, что Крысы объясняются в основном междометиями.

Рыжий пожимает плечами:

— Откуда? Да в принципе это все знают. Здесь ведь как? Хочешь что-то выяснить — покопайся в старых бумагах. В дальнем подвале их свалены целые груды. Что-то конкретное откопать нелегко, но при желании можно. Ближе к выходу лежат бумаги поновее, а совсем давние — в ящиках у стен.

Курильщик ежится при мысли о том, что Рыжий — Рыжий! — мог копаться в старых документах, интересуясь историей Дома. Да бог ты мой! Если бы его спросили полчаса назад, он бы, скорее всего, ответил, что Рыжий неграмотный.

— И Табаки знает оттуда же.

Курильщик не спрашивает, он утверждает. Но Рыжий расценивает его слова как вопрос.

— Табаки! — смеется он. — Табаки знает лучше всех. Он-то в основном и откапывал эти бумажки. Откапывал, сортировал и заставлял всех читать. Спроси его, расскажет куда подробнее.

Курильщик затягивается с такой силой, что начинает кашлять. Разгоняет перед лицом дым и говорит сипло:

— Он рассказал. Только не упомянул о документах.

— Любит темнить, — соглашается Рыжий, зевая. — Такая порода.

Перед ними возникает Сфинкс.

— А я тебя искал, — говорит он Рыжему.

Рыжий садится прямее:

— Кажется, ты меня нашел.

— Ты подсунул Слепому Габи. Я это кое-как пережил. Но регулярные набеги на спальню терпеть не намерен. Учти, если она еще раз у нас появится…

Рыжий вскакивает, так старательно изображая ужас, что Курильщик не может не рассмеяться.

— То ты об этом горько пожалеешь, — заканчивает Сфинкс. — Я ясно выражаюсь?

— Более чем. Ну а если сам Слепой вдруг…

— Со Слепым я уже поговорил.

Рыжий отвешивает шутовской поклон:

— Все, что в моих силах. Всегда. Я преисполнен рвения, амиго!

— Не паясничай, — просит Сфинкс.

— Не буду!

Курильщик опять фыркает. Сфинкс и Рыжий не обращают на него внимания. Сфинкс задумчиво рассматривает Рыжего, словно пытаясь что-то припомнить. Рыжий почесывается.

— Чем еще могу быть полезен?

— Сними пожалуйста, очки, если тебе не трудно, — просит его Сфинкс.

Рыжий морщится:

— Ловишь на слове? Не очень-то это по-дружески. Ладно, так и быть. Но ненадолго.

Он поворачивается спиной к коридору и, воровато оглянувшись, сдергивает очки. И исчезает.

Во всяком случае, так кажется Курильщику. Что Рыжий исчез. На Сфинкса печально смотрят темные глаза в медных ресницах, а худое лицо их владельца принадлежит какому-то незнакомцу, который никак не может быть Рыжим. Исчезли бритые брови, шрамы на подбородке, мерзкая ухмылка. Глаза ангела стерли их, изменив лицо до неузнаваемости. Длится это наваждение пару секунд, после чего Рыжий надевает очки, и ангел исчезает. Остается неврастеник и извращенец.

— Все, — заявляет он, облизываясь. — Аттракцион окончен.

— Спасибо, — без тени иронии благодарит его Сфинкс. — Я соскучился по тебе, Смерть. Действительно соскучился.

— Скучай дальше, — огрызается Рыжий. — Смерти больше нет. Оставим стриптиз до лучших времен.

— Извини, Рыжий, — встревает в их разговор Курильщик. — Это, конечно, не мое дело, но очки тебя очень уродуют.

— Ха! — мрачно откликается Рыжий. — А зачем, по-твоему, я их ношу? Чтобы казаться лапочкой? И с чего это, как ты думаешь, у нас в Крысятнике все дрыхнут в спальных мешках? Да затем же. Чтоб мне не прикручивать эту блядскую оптику к морде скотчем. Высокая должность, скажу я тебе, не такое дело, при котором стоит выглядеть героем манги.

— Я это давно понял, — говорит Курильщик. — Что вожаку в Доме желательно выглядеть восставшим мертвецом. Почему-то.

— Умница! — радуется Рыжий. — Правильно понял. А еще учти: даже настоящему бывшему мертвецу непросто все время выглядеть, как полагается. Он же не рокфор.

— Откуда ты знаешь, как они выглядят?

— А я специалист в этом вопросе.

Хихикнув, Рыжий кланяется Курильщику — куриные кости на шее сухо побрякивают — и удаляется. Мерзкий, красногубый, не вызывающий доверия Крысиный вожак. Специалист по ожившим покойникам.

— Знаешь, Сфинкс, — говорит Курильщик глядя ему вслед, — я когда-то играл сам с собой в такую игру: мысленно раздевал всех подряд… ну не всех, в основном вожаков — раздевал их, брил, или там прически менял. Довольно интересная игра. И вот с Рыжим у меня ничего не вышло. Я думал, оттого, что у него очки такие. Слишком заслоняют лицо. А, оказывается, это оттого, что то, что под очками вовсе не он.

Сфинкс смотрит на Курильщика с интересом.

— Странные у тебя игры. Необычные.

Он ни о чем больше не спрашивает, и ничего не уточняет, и вообще отходит, потому что кто-то его позвал, но Курильщик так взбадривается от проявленного к нему интереса, что возвращается в спальню почти веселым. Может, все не так страшно? Может, и со Сфинксом можно общаться по-человечески? Говорил же он с Рыжим вполне по-дружески. Поднимаясь в лифте, он слышит, как на лестнице хихикает парочка, только что отлипшая друг от друга с влажным чмоканьем. С площадки этажом выше доносятся звуки гитары. Девушки. Новый Закон.

В туалете четвертой Лэри, присев на край унитаза, достает из кармана пустую пудреницу и, заглядывая в зеркальце, начинает выдавливать угри. Его дергает от боли. Он шипит и, не переставая шипеть, смазывает ранки одеколоном. Завинчивает флакон и прячет его в унитазный бачок.

В спальне третьей на заправленной постели корчится Стервятник. Брючина подвернута, нога обмотана мокрым полотенцем, но это не помогает. «Громче музыку!» — не открывая глаз, рычит он, и Птицы наперегонки бросаются к магнитофону. Слон, посмотрев на вожака, косолапит к окну. На подоконнике в красном горшке мерзнет Луис — любимый кактус Стервятника. Цветок его съежился жалким клочком пустыни.

— Ну, что же ты? — укоризненно шепчет Слон кактусу. — Не видишь разве? Ему больно. Помоги.

За окном кружат чуть заметные снежинки. Первые в этом году. Засмотревшись на них, Слон забывает о Стервятнике.

В классе первой Фазан Джин с черной повязкой на рукаве открывает «Вечер памяти безвременно ушедшего от нас Ара Гуля». Фазаны шуршат бумажками с подготовленными к случаю стихами и вздыхают, в ожидании своей очереди.

Черный в библиотеке листает энциклопедию на букву «Ф». Между страниц — сложенная бумажка. Он разворачивает. «Свобода в тебе самом», — многозначительно сообщает косой почерк.

Курильщик рассматривает альбом с репродукциями Босха. Подняв голову, встречается взглядом с Табаки.

— Чему грустим? — спрашивает Шакал.

— А что, нельзя?

«Слушай его», — сказал Сфинкс.

Курильщик слушает.

— Чему? — переспрашивает Шакал.

Он берет то, что ему нужно.

— Иногда мне кажется, что я вас совсем не знаю.

Табаки щедрым жестом распахивает обе жилетки:

— Смотри, вот он я. Как на ладони. Чего тут можно не знать?

Под жилетками — замызганная рубашка. Красные жирафики на голубом фоне.

Заканчивается ужин. Воспитатели на своем этаже отгораживаются от Дома дверью с двумя замками и пытаются представить, что его нет. Со двора выезжают машины работников столовой. Падает первый мокрый снег, его высвечивают фары.