Сокровища Кряжа Подлунного - Иван Сибирцев

Но Стогов, как никто другой, знал и поистине страшную силу своего детища. Эта же энергия, освобожденная в мгновенном взрыве, разметавшая корпус реактора… Это выпущенный из бутылки злой джин, неумолимый в слепом разрушении. Реактор термоядерной электростанции — это многие тысячи собранных воедино водородных бомб.

Стогов мысленно как бы увидел шумные, обсаженные молодыми деревцами улицы Крутогорска и Обручевска. И вдруг вспомнился совсем случайный давно забытый эпизод.

Профессор спускался по широким ступеням институтского крыльца, направляясь к машине. Вдруг путь ему преградило крохотное звонкоголосое существо — мальчик лет шести с выбившимися из-под панамы выгоревшими на солнце волосенками, раскрасневшимся лицом, очень озабоченными, плутовскими темными глазами и облупившимся, не совсем сухим носом. Вся его одежда состояла из трусиков и сандалий, так что были видны и свежесбитые коленки и остренькие уже покрытые загаром ключицы.

Он встал на пути Стогова и, очень серьезно глядя на него снизу вверх, озабоченно спросил:

— Дядя, а вы не знаете случайно, сколько сейчас времени? — Сдерживая улыбку. Стогов взглянул на часы и очень серьезно, в тон вопросу ответил:

— Случайно знаю. Без пятнадцати четыре.

Мальчик хотел было повернуться, чтобы убежать по своему, видимо, очень срочному делу, но его внимание привлек небольшой, сверкавший безукоризненной шлифовкой цилиндрик из солнцелита в руках Михаила Павловича. Мальчик, как завороженный, глядел на его зеркальную поверхность, казалось, вобравшую в себя все сияние солнца.

— Дядя, — не выдержал мальчик, — а он из стекла? А зачем он, дядя?

— Нет, он не из стекла, малыш, — положив на голову ребенка большую, сильную руку, серьезно, как равному, пояснил Стогов. — Он из солнышка, — обрадовался профессор неожиданно найденному точному определению.

— Из солнышка?! — изумился малыш. — Так солнышко же вон где — на небе. — Мальчик вскинул вверх загорелую ручонку и покровительственно добавил: — Ох, и смешной же вы, дядя!

— Нет, не смешной, — снова очень серьезно начал объяснять Стогов. — Мы наполним этот цилиндрик особым паром из воды и не из обычной, а из тяжелой, подожжем этот пар очень сильным электрическим током, и этот цилиндрик станет кусочком солнышка.

— Подожжете воду? — опять изумился мальчик.

— Подожжем.

— И это солнышко можно будет потрогать?

— Потрогать? Не думаю, — рассмеялся Стогов. — Ручку обожжешь. А вот увидеть? Увидеть можно будет. И я тебе обязательно покажу его…

…Он сказал мальчику со сбитыми коленками, облупившимся носиком и удивленно доверчивыми глазами, что покажет ему сошедшее на Землю Солнце… А теперь над этой вихрастой головой в панамке нависла страшная смерть в огне и шквале грозных стихий, которые призывает его выпустить на людей сидящий напротив орангутанг.

При мысли об этом Стогову стало так невыносимо больно, что он едва сдержал стон. Но тут же на смену боли и ужасу пришла мысль, которая наполнила все его существо необыкновенной радостью. «Если этот троглодит в пиджаке зовет на помощь меня, предлагает с моей помощью устроить, как он выражается, фейерверк, следовательно, там, на стройке, у него нет надежных и компетентных людей, следовательно, первое в истории советское Земное Солнце будет зажжено!

— Что же вы молчите, господин профессор? — нарушил, наконец, гнетущую тишину Шеф.

— Вы делали исторические экскурсы, — сдержанно начал Стогов, — и ссылками на антиков пытались вновь воскресить давно скомпрометировавший себя тезис о превосходстве силы над знанием и трудолюбием. Не стану вступать с вами в спор по существу. Это долго и, судя по всему, бесполезно. Чтобы раз и навсегда покончить с этой темой, скажу вам: русским я родился, русским, советским вырос, русским, советским и помру.

— Но вы уже мертвы, Стогов, — издевательски расхохотался Шеф. — Ваши друзья уже погребли вас. — И он протянул профессору аккуратно сложенную газету.

С трудом сдержав едва не сорвавшийся с губ крик, прочел Стогов сообщение в траурной рамке. Ему стало страшно, впервые за всю шестидесятилетнюю жизнь. Тревожные вопросы зароились, сменяя друг друга: «Что они, сделали с моим домом? Чей труп подсунули вместо меня? И, видно, ловко подсунули… Ведь наши поверили… в мою смерть, в небытие… Значит, искать не будут? Все кончено… Неужели нет никакого выхода?…»

Он на секунду закрыл глаза. Мгновенно, точно кадры фильма промелькнули в сознании вехи его большого пути… Первые реакторы, гигантские ускорители, световой пунктир частиц на фотопленке. Сибирь. Рубичев. Пик Незримый. Стогнин. Осколок Солнца в солнцелитовом сосуде. Лесное приволье в подземелье.

И с неожиданным для себя спокойствием он подвел итог: «Что ж, если даже и смерть — жил не зря». И сразу встали в памяти дорогие лица: Игорь, Булавин, Ирэн, Грибанов, Тихонов. Они пойдут дальше. Но все-таки, как хочется быть рядом с ними, а не погибнуть в этой крысиной норе… Стало невыносимо больно от сознания своего бессилия, и вдруг робко затеплилась надежда: «А может, знают наши? И так надо. Может, иначе они не могли?»

Молча возвратил он газету, так же молча слушал перемежаемые ругательствами угрозы сразу сбросившего всю респектабельность Шефа. Угрозы в адрес самого Стогова, обещание расправиться с Игорем, с Ирэн и с ее сыном.

Стогов слушал, словно окаменев. Сейчас не было у него ни сына, ни трудной любви к далекой женщине, ни их никогда не виденного им мальчика. Он знал и помнил только одно — его молчание может помешать врагу погасить созданное советскими людьми Земное Солнце. И Стогов молчал.

Не выдержал он лишь тогда, когда Шеф заявил, что на пуск станции прибыл Булавин и что даже славы строителя не выпадет на долю мертвого Стогова.

— Вот и отлично! — радостно встрепенулся Стогов. — Если здесь Виктор Васильевич, значит станция непременно будет пущена.

— Но завтра Булавин будет здесь, в одной норе с вами, — закричал охваченный новой идеей Шеф. — И вы станете сговорчивее…

Не сдерживаясь более и даже не думая о последствиях, Стогов, потрясая скованными руками, молча ринулся на своего палача…

Глава двадцать вторая

НОВЫЙ ПЛЕННИК

Уже пятый день Виктор Васильевич Булавин жил в Обручевске. Менее года прошло с последнего визита академика в эти места. Но сейчас он не узнавал ни Крутогорска, ни Обручевска.

Еще в прошлый свой приезд в Сибирь Булавин заметил какой-то особый, свойственный только жителям этих действительно сказочно богатых и сказочно быстро развивавшихся районов горячий патриотизм, фанатическую любовь ко всему местному, сибирскому.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});