Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы - Станислав Виткевич

П у ч и м о р д а. Да — правды нет — это доказал еще Хвистек.

Г и п е р - Р а б о т я г а. Молчи, дубина стоеросовая. Биологический материализм — вершина диалектического мировоззрения — не терпит мифов и загадок второй и третьей степени. Есть только одна тайна: тайна живого существа и того, как в темной, злой, безбожной бесконечности оно составляется из других, несамостоятельных созданий.

П у ч и м о р д а. Так — нельзя ли хоть иногда без этих лекций?

Г и п е р - Р а б о т я г а (холодно). Нет. Здесь, на этом клочке земли все ясно, как у фарнезийского быка, и пребудет таким до скончания века. (Выходит, но в конечном счете не выходит: оборачивается и продолжает.) Гнэмбон принял нашу веру по убеждению — надо же как-то использовать это старое гуано. Ничто не должно пропадать зазря — как у той пресловутой мерзко называемой «рачительной хозяйки», — брррр. В этом новизна нашей революции. Генерал Пучиморда — необходимый декоративный элемент этого шаржа на земные правительства.

С а е т а н. Вот на это и надеются всякие подонки, которые рассчитывают выжить после переворота. А как же я? Я, значит, должен погибнуть, а эти мерзавцы жить останутся?

Г и п е р - Р а б о т я г а. Такой уж вы, Саетан, несчастный билет вытянули. Раз навсегда следует уразуметь, что никакой справедливости нет и быть не может — хорошо еще, что есть статистика — и на том спасибо.

 

Еще раз бьет в него из кольта. Гнэмбон плюхается на бараний мешок рядом с Саетаном, тупо тараща на публику налитые кровью зенки. Это должна быть маска — живой человек такого изобразить не может. Фердусенко, который, между тем, закончил одевать Княгиню, срывает с него колпак и подбитый мехом плащик и обряжает его, сидящего, в лохмотья и кепку. Лохмотья покрыты белыми точками.

 

П у ч и м о р д а. А что это такое — беленькое?

Ф е р д у с е н к о. Вши.

С к у р в и (прямо-таки захлебываясь воем). Я просто захлебываюсь воем, вспоминая былую счастливую жизнь. А может, Олеандр, ты б хоть разок для меня что-нибудь сделал? Месть благородного мечтателя! — тебе не нравится такая роль? Спусти меня с цепи! Дай ты мне по чести-по совести потрудиться где-нибудь в грязном захолустье, на любых зловонных задворках жизни. Я согласен быть последним нищим среди сапожников — ради общественного равновесия я заменю собой обоих этих опижамленных мошенников. (Указывает лапой на Подмастерьев.) Только бы не это — не то, что они мне готовят, эти прохвосты — извыться насмерть от похоти и тоски! Ав! Ав! А-уууу! (Воет и рыдает.)

Г и п е р - Р а б о т я г а. Нет уж, Скурви — что означает «скорбу́т», или «цинга» — имя твое символично. Ты был гангреной человечества, изнуренного затяжным обменом духа — по аналогии с обменом веществ: и ты подохнешь именно так. (Подмастерьям.) Ну ладно, вы покамест управляйте, властвуйте — а мы пойдем разрабатывать технический аппарат, аппаратуру и структуру динамизма и равновесия сил этой власти. Гуд бай!

П у ч и м о р д а (понуро). До свиданья. Скучно все это, как сцена ревности, как курсы переподготовки, как попреки старой тетки или, обобщая, — как переподготовка старой тетки, с попреками по поводу ее сцен ревности к другой.

 

Снова появляется транспарант с надписью «СКУКА».

 

Г и п е р - Р а б о т я г а (медленно). Строжа́возза́преща́ется! (Выходит, страшно грохоча свинцовыми подошвами.)

I  П о д м а с т е р ь е (иронически). Строжавоззапрещается! — Слыханное ли дело? И-эх!!! Всем — готовьсь к ночной оргии! Это всё враки, что он здесь наплел. Нет никакой бесконечной иерархической лестницы тайной власти! (Княгине.) Одевайся, ты, бамфлондрыга раскоряченная!

I I  П о д м а с т е р ь е. Враки не враки, а все-таки убить его вам не под силу. Это еще не известно, как оно там на самом деле с этими тайными правительствами. Кто знает, может, они есть и в нашей общественной структу...

I  П о д м а с т е р ь е. Что есть — то и хорошо! Не думать ни о чем — смерть от ужаса перед самим собой караулит за каждым углом. Фикция не фикция, а мы проживем эту представительно-властную жизнь не так, как они, — неважно, есть они или их в помине нет. А скучно не будет, потому как идеи, при отсутствии в народе интереса к философии, вконец повымирали. И-эх! Инда тоска берет, пёсья кость! Надо бы напиться. А уж как припрутся девки с буржуйских танцулек да эфебы из Предместья Непокорных Оборванцев, да еще тот кошмарный злодей, что обитает на улице Шимановского 17, тут уж мы поразвлечемся-покуражимся, забудемся от этих страшных буден на пределе абсурда, который тем страшней, что вполне нами осознан. О Боже, Боже! (Падает наземь, рыдая.) Рыдаю как нанялся, а отчего — и сам не пойму, Такая вот буржуйская мировая скорбь, вельтшмерц[98], псюрва его танго танцевала. Храл я на все это.

 

Княгиня тоже начинает всхлипывать. Скурви воет протяжно и жалобно.

 

С а е т а н (вскакивает так внезапно, что даже Пучиморда глянул на него с удивлением). А что? Я так вскочил, что даже вы, бывшая Пучиморда, глянули на меня с некоторым удивлением. Но у меня есть цель. И, как писал Выспянский, не обслюнявьте мне собачьими слезами последних мгновений на этой земле. Я уверовал в метемпсихоз, именно в «тем», а не в «там». Я уверовал в этот великий ТАМ-ТАМ, и теперь мне смерть нипочем — я и так не сумел бы здесь больше жить.

I  П о д м а с т е р ь е. Проклятый старикашка! Ничем его не добить. Измарался в болтовне, как молодой кобель в экскрементах. Une sorte de Raspiutę[99], не иначе.

С а е т а н. Тихо, сучий ты окорок. Ну никакого чувства юмора, никакой фантазии, пся крев!

 

Вместо прежнего транспаранта появляется новый с надписью: «СКУКА СМЕРТНАЯ».

 

Как ни крути, а мир прекрасен и неисчерпаем. Всякий стебелек, любое мельчайшее говнецо, дающее жизнь растеньицам, каждый плевочек в летний полдень, грозовые облака с востока, когда они дрейфуют то влево, то вправо над громоздящимися застывшими всплесками ярости мертвой материи, что по сути своей живою быть не может...

П у ч и м о р д а. Хватит — или я сблевну.

С а е т а н. Ладно — но как же мне тяжко! Ведь каждая травинка...

П у ч и м о р д а. Шлюс! — морду разобью, Господь свидетель. (Остальным.) Я ревизор декоративно-пропагандических зрелищ. Генеральная репетиция вот-вот начнется — танцовщицы будут к трем.

I  П о д м а с т е р ь е. Ах так? Как бы не так. Но если так — ничего не поделать. Пальцем дырку в небе не заткнешь. Пипкой пурву до последней глятвы не додраишь.

I I  П о д м а с т е р ь е. О, как он меня измотал этим своим сюрреальным матом, начисто лишенным динамических напряжений.

I  П о д м а с т е р ь е. Ой, да-да — как все это страшно, вы бледно-прозрачного понятия не имеете. Ужас, тоска, похмелье и гнусные предчувствия. Как-то все незаметно развалилось. (Напевает.) «Jamszczyk nie goni łoszadiej, nam niekuda bolsze spieszyt».

 

Оба помогают Фердусенке до конца обрядить Княгиню, чей костюм выглядит так: ноги босые, голые до колен. Короткая зеленая юбочка, сквозь которую просвечивают алые панталоны. Зеленые крылья летучей мыши. Декольте до пупа. На голове огромная треуголка en bataille[100] с громадным плюмажем из белых и зеленых перьев. По мере одевания Скурви воет все громче и начинает страшно рваться на цепи, уже совершенно по-собачьи, но не переставая курить.

 

П у ч и м о р д а. Да не рвись ты так, мой бывший министр, — ведь если ты с цепи сорвешься, я ж тебя пристрелю, как настоящую собаку. Теперь я у них на службе — я совсем не тот, что прежде. Пойми это, милок, и успокойся. Силой внутренней трансформации я решил до конца жизни питаться пулярками, лангустами, вермуями и прочими папавердами, непременно запивая их эксклюзивным фурфоном. Я циник до грязи между пальцами ног — совершенно перестал мыться и воняю, как тухлая флёндра. Храть я хотел на все.

I  П о д м а с т е р ь е. А что такое храть?

П у ч и м о р д а. Храть означает не что иное, как облить что-то чем-нибудь очень вонючим. Однокоренное существительное служит для определения смердящей своры людей компромисса, например — демократов: эта храть, у этой храти, этой хратью и так далее.

I I  П о д м а с т е р ь е. Давайте-ка лучше сделаем так: если он в четверть часа сошьёт сапог — запустим его к ней, а нет — нехай извоется насмерть.

П у ч и м о р д а. Ладно, Ендрек, — валяйте! — Это удовлетворит остатки моего угасающего интереса к садизму — сам-то я уже ничего не могу. (Тихо и стыдливо плачет.) И вот я плачу тихо и стыдливо — я одинок, хотя еще недавно был я дик и жесток... Даже приличный стишок и то сочинить не могу! Тувим-то покойник, этот в конце концов завсегда утешался — что бы с ним ни делали! А что я? — сирота. Не знаю даже, кто я такой — в политическом смысле, конечно! А в жизни я — поборник раздрыгульства и гныпальства: то бишь раздрызганности в сочетании с балагурством и гульбой, а также гнусной привычки пальцем расковыривать то, за что следует браться, только имея точные инструменты, я старый шут, шутом я и останусь до самой своей захраной смерти.