Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь… - Коллектив авторов

близкими.

Пожалуй, одной из ярчайших привязанностей Сергея Васильевича был Шаляпин. Сергей Васильевич любил его самого, любил в нем великолепного певца и артиста, любил в нем большого, «трудного ребенка» (так Рахманинов называл Шаляпина).

А Шаляпин преклонялся перед Рахманиновым. Мне приходилось видеть Федора Ивановича в частной жизни, в семье Зилоти, при Рахманинове и без него. При Рахманинове Шаляпин как-то внешне и внутренне подтягивался, потому что он верил ему безоговорочно: что Сережа скажет – то закон. Дружба их прошла через всю жизнь. Сергей Васильевич посвятил Шаляпину один из лучших своих романсов – «Судьбу» на слова Апухтина. И надо сказать, что «Судьбу» Шаляпин пел как-то особенно проникновенно.

– Моя связь с Шаляпиным – это одно из самых сильных, глубоких и тонких переживаний моей жизни, – так говорил Рахманинов о своей дружбе с Шаляпиным.

Петр Ильич Чайковский – вот кто был нежнейшей рахманиновской привязанностью, кто был для него образцом, к которому он стремился всю жизнь. Много говорилось о внутренней общности между Рахманиновым и Чайковским. Я думаю, что основное, что их роднило, – общность духовного мира прежде всего. Вероятно, это одна из причин, почему Рахманинов так любил Чайковского и так изумительно его играл.

Мне привелось слышать неоднократно Концерт b-moll Чайковского в исполнении многих пианистов: Иосифа Гофмана, Эгона Петри и других. Но так раскрыть национальную сущность этого Концерта, так проникнуть в его глубину, как эго делал Рахманинов, – никто не мог.

Не менее выразительно звучала в исполнении Рахманинова «Тройка» Чайковского. Всякий раз, как мне приходилось слышать эту вещь в грамзаписи, уже после отъезда Сергея Васильевича из России, я не могла отделаться от мысли, что грустно было Рахманинову на чужбине… В каждой ноте «Тройки» звенела тоска по родной стране, по степям, таким ему близким, по русской природе.

Начало пьесы звучит у Рахманинова бодро, свежо… Еще тоска не полностью овладела его русской душой. Но чем дальше, тем грустнее звенят бубенцы, уходящие в родную степь. Такую далекую от него…

Рахманинов обожал Чехова. Все в нем было Сергею Васильевичу дорого, близко и понятно: его светлая лирика, умный юмор, любовь к родной природе, жизненная правда. И, наконец, что особенно подкупало и пленяло Сергея Васильевича в Чехове, – это изумительная чеховская музыкальность.

Как и Чехов, Рахманинов мечтал вырваться из будней обывательской жизни, из неправды, окружавшей его. И заслуга Рахманинова в том, что, несмотря на бесчисленные нападки со стороны модернистской критики, несмотря на нелегкую жизнь в молодости, он сумел сохранить в себе и пронести через всю жизнь ненависть к искусственности и неправде в искусстве.

В живописи Левитан был любимым художником Рахманинова. Он часто говорил, что Левитан ему особенно близок по духу, что русскую природу, русскую землю вернее, проще всех показывает Левитан.

 Клочок земли, припавший к трем березам.

 Далекую дорогу за леском,

 Речонку, со скрипучим перевозом,

 Песчаный берег, с низким ивняком…

Эти проникновенные слова написаны нашим современником, поэтом Константином Симоновым. «Клочок земли… три березы…», о которых пишет Симонов, как для Левитана, так и для Рахманинова были олицетворением родной русской земли.

Хмурый осенний петроградский вечер. Финляндский вокзал. Платформа. Большие часы со скачущими стрелками. Сегодня стрелки на них скачут непростительно быстро.

Перед вагоном стоит Рахманинов с семьей. Он уезжает из России. Я еще раз провожаю его – и теперь уже в последний раз… Встречи всегда были радостью. Последнее прощанье – неизбывная тоска и слезы.

Два звонка… третий звонок… Прощаемся. Он целует меня и идет в вагон. Поезд трогается. Он машет мне рукой так же, как много, много лет тому назад… Поезд скрылся… Я была единственная, кто провожал его из России.

Уезжать ему было трудно: он метался, не понимая и боясь нового, грядущего, – и сам себя замучил. Там, в особенности в последние годы, его преследовала огромная, действенная тоска по родной земле. Он понял, что совершил ошибку, уйдя от родины, и жестоко страдал. Мечтал вернуться домой – но умер.

Передо мной стоит портрет Сергея Васильевича, который он мне прислал из Америки в 1928 году. Я пишу записки и смотрю на него. Как живой стоит он перед моим мысленным взором.

Обаяние этого человека было безгранично – неуловимое, властное, бессознательное для него самого. Про Рахманинова не скажешь: «он лучше или хуже других». Просто, он был не такой, как все, и сравнивать нельзя ни с кем. Были люди, которые, не зная Рахманинова-человека, не любили его. Но масса, никогда в своих суждениях не ошибающаяся, покорно и целиком отдавала себя во власть его чудесного искусства. Потому что скромный и замкнутый в жизни, – в музыке, в игре он раскрывал людям прекрасную правду о самом себе.

Ташкент

1952 год

Какая же жизнь для меня без музыки!

А.ДЖ. И Е. СВАНЫ[179]

ВОСПОМИНАНИЯ О С.В. РАХМАНИНОВЕ

Впервые я соприкоснулся с Рахманиновым в 1920 году в Нью-Йорке, когда послал ему несколько мелодий русских песен с просьбой гармонизовать их для сборника, который я тогда готовил.

В ответ на эту просьбу я получил лист нотной бумаги, на которой Рахманинов щедрой рукой написал обработку одной из мелодий.

Затем я познакомился с самим Рахманиновым. Это было в 1924 году, когда он жил в своем доме в Нью-Йорке, на Риверсайд Драйв, № 33. Я пришел, чтобы поблагодарить его за помощь, оказанную им комитету университета Вирджинии в 1922 году в связи с распределением фондов, собранных в помощь нуждающимся русским музыкантам в Америке. За спокойной и несколько сдержанной манерой Рахманинова скрывалось искреннее участие к судьбе соотечественников.

В том же самом году Рахманинов устроил концертное турне по Америке Н. Метнеру. Они были друзьями с московских времен; Метнер его полюбил еще до того, как они познакомились. В своем последнем письме от 29 июля 1943 года Метнер писал мне из Лондона, где он теперь живет:

«Если бы я писал воспоминания о Рахманинове, я бы начал их с симфонических концертов (в Москве), на которые я ходил еще учеником консерватории и на которых я помню Рахманинова не как исполнителя, а как слушателя. Только те, кто «имеют уши слышать», могут слушать так, как он; только они могут понять художественную правду, и только с такого понимания начинается духовный рост художников».

Летом 1928 года Рахманиновы жили в Вийе-сюр-Мэр, в Нормандии, в местности, расположенной высоко над уровнем моря, в просторной французской даче Les Pelouses, окруженной цветниками и обширными лугами. Неподалеку жил крестьянин, который поставлял им фрукты, овощи и птицу. По русскому обычаю каждый вечер в большой столовой к чаю собиралась вся семья с друзьями. Любезная хозяйка – жена Рахманинова – возглавляла стол. Присутствие двух дочерей – веселой Ирины, вдовы молодого князя Петра Волконского,