Эпопея любви - Мишель Зевако

— Ты погубишь нас! — прошептал Генрих Наваррский Конде.

— Отрекись! — потребовал король, наведя аркебузу на Конде.

Внезапно Карл передумал (Бог знает, что пронеслось в его безумной голове) и, повернувшись, наставил оружие на Генриха. И вновь король расхохотался диким, сумасшедшим смехом.

— Отрекись! — повторил Карл.

— Черт побери! — воскликнул Генрих, нарочно утрируя свой гасконский акцент, который всегда забавлял Карла. — Кузен, вы хотите, чтобы я отрекся от жизни? Право, жаль… Прощайте тогда наши милые охотничьи приключения!

— Я хочу, чтобы ты принял мессу! Пусть это кончится раз и навсегда… Все — на мессу, и никаких разговоров!

— На мессу? — переспросил Генрих Наваррский.

— Да! Выбирай! Месса или жизнь!

— Что тут выбирать, кузен! Готов идти к мессе! Хоть сейчас! Немедленно!

— А ты? — спросил Карл, обернувшись к Конде.

— А я, сир, выбираю смерть.

Карл выстрелил, и Генрих Наваррский испуганно вскрикнул. Но дым рассеялся и Конде предстал перед ними живой и невредимый, по-прежнему очень спокойный. У Карла так дрожали руки, что пуля прошла в двух футах над головой принца.

— Сир! — заверил короля Генрих Наваррский. — Клянусь, через три дня он перейдет в католичество.

Но Карл его не слышал, пожалуй, он и не видел ничего. У него началось сильнейшее головокружение. Безумие волной захлестнуло его. Он обезумел от ужаса, от убийств, от мук совести. Запах крови мутил его разум. Карл выкрикнул проклятие, схватил аркебузу за дуло и начал прикладом разбивать окно. Разлетелись стекла, сломалась рама, и перед королем в кровавом тумане предстала его столица…

Карл отбросил аркебузу, наклонился вниз и жадно вглядывался. По берегам Сены, как и повсюду в Париже, разворачивалась чудовищная охота на людей. Взрослые и дети бежали, словно загнанные олени. То один, то другой падал под выстрелами аркебуз. Некоторые падали на колени, оборачиваясь к преследователям, и молили о пощаде. Но священники, метавшиеся в толпе, приказывали прихожанам:

— Убивайте! Убивайте! И те убивали…

— Убивать! — прошептал Карл. — Но ради чего? Ах, да… заговор Гизов… Месса…

И страшные слова все громче звенели у него в голове:

— Убивайте! Надо убивать! Кровь! Кровь!

Король был опьянен этим зрелищем. Он дрожал и медленно качал головой из стороны в сторону. Он смеялся, хотя чувствовал, что нервы его готовы разорваться от этого смеха. Карл был страшен — безумие переходило в бешенство.

Внезапно, лихорадочно вцепившись в подоконник, король издал жуткий волчий вой. И с его бескровных губ в хриплом крике вырвались страшные слова:

— Убивайте! Убивайте! Убивайте!

Он отскочил к стене и схватил аркебузу: на стене висело штук десять, и все заряженные… Кто и когда зарядил оружие? Карл выстрелил, схватил вторую аркебузу и снова выстрелил. Он стрелял наугад, все равно — в мужчину, в женщину ли, или в ребенка, в любого, кто пробегал под окнами.

Наконец король разрядил все аркебузы, высунулся в окно, безумный, страшный. Пена кипела у него на губах, глаза вылезли из орбит, волосы встали дыбом. И Карл протяжно завыл:

— Убивайте! Убивайте! Убивайте!

Внезапно он откинулся назад, упал, скрючился на ковре, открыв рот и вцепившись пальцами в ковер. Отвратительная и трагическая картина предстала перед принцем Конде и Генрихом Наваррским.

Человек, сотрясаемый рыданиями, катался по ковру, бился головой об пол, царапал себе грудь ногтями. И рыдания жалкого безумца прерывались хриплым, жалобным криком:

— Убивайте! Убивайте!

И этот жалкий человек был королем Франции! Конде воздел сжатые в кулак руки к небу, словно посылая страшное проклятие, и выбежал из кабинета.

XXXIII. Славные деяния Като

В тот час, когда Екатерина Медичи на балконе Лувра ожидала первого удара набата, Като, как мы знаем, шагала в ночи, изредка освещаемой слабым светом фонариков тех таинственных личностей, что ставили кресты на домах. Като шла спокойно и уверенно. Она задумала одно дело — очень простое… и совершенно невероятное.

Като добралась до узкого тупика, темнота и тишина в нем словно сгущались. Она остановилась и кого-то тихонько окликнула. И тотчас же из тупика послышался неясный ропот голосов, замелькали чьи-то тени. Като снова двинулась в путь, но она уже была не одна. Целая армия следовала за ней, и армия очень необычная: около трехсот женщин, все те, кто заходил к ней в кабачок этой ночью. Нищенки и продажные девицы, молодые и старые, калеки, хромые, одноглазые, отвратительные мегеры со Двора Чудес и обольстительные жрицы любви, — все они дружно следовали за Като. Странная армия и странный предводитель…

Женщины шли быстро. Все были вооружены — одни старыми пистолетами, другие проржавевшими шпагами, третьи железными прутьями. Кое у кого оказались дубинки, а остальные собирались сражаться собственными ногтями. Като точно знала, что нужно делать…

Несколько раз ночные патрули останавливали воинство Като. Начальник одного из них решил допросить хозяйку кабачка и остановить женщин. Но Като и ее воительницы так угрожающе посмотрели на него, что стражник отвязался. Впрочем, он решил, что в приближающемся кровавом действе этим дамам уготована какая-то особая роль.

Итак, они подошли к тюрьме Тампль и остановились. Женщины перекликались и посмеивались в темноте. Они больше не хотели ждать и рвались в бой. Худенькая девушка лет шестнадцати воскликнула, потрясая аркебузой:

— Пусть только попробуют его тронуть! У меня мать болела, так он к нам в лачугу пришел, принес курицу и вина!

— А меня он как-то спас от лап ищеек! — заявил хриплый голос.

— А какой красавчик! — вздохнула одна из девиц с аркебузой в руках.

— Всем молчать! — приказала Като.

Воинство притихло, но кое-кто из знавших шевалье де Пардальяна продолжал вполголоса повествовать о его подвигах.

Като решила построить свою армию в боевой порядок: впереди встали те, кому удалось раздобыть огнестрельное оружие; потом те, у кого оказались шпаги, кинжалы, палки; и, наконец, безоружные. Сама хозяйка кабачка сжимала в руках крепкий кинжал.

— Внимание! — сказала Като. — Как только дверь откроется — все за мной!

Снова воцарилась полная тишина. Перед ними высилась мрачная громада тюрьмы Тампль. Вдруг далеко, очень далеко зазвонил колокол, потом еще один…

— Набат! — сказала старая нищенка.

— Где это? — пробормотала Като. — Из-за нас, что ли? А рокот колоколов становился все громче. Звонили во всех церквях Парижа. Выстрелы из пистолетов и аркебуз взорвали тишину ночи. Воинство Като заволновалось; тревога угрожала вылиться в панику. Но неожиданно страх переродился в ярость. К реву колоколов, отдаленным крикам и глухим раскатам выстрелов присоединились ругательства и проклятия. Женщины потрясали оружием и подняли такой крик и ор, словно во время базарной перебранки. Но тут распахнулась низкая дверь и выглянули Руссотта с Пакеттой.