Это было в Праге - Георгий Брянцев

— Крушение! Берегись! — вопил Слива. Его маленькие глазки, полные ужаса, казались сейчас большими, как блюдца.

Поезд уже грохотал на стрелках.

— Эх ты, собака! — крикнул Карел. — Преда…

Он не успел договорить. Огромной силы удар потряс паровоз, железный грохот прокатился по окрестности.

Локомотив со всего хода врезался в эшелон с немецкими войсками, стоящий на первом пути.

Дождь лил с прежней силой, не прекращаясь ни на минуту…

Глава двадцать четвертая

1

Переступив порог комнаты Вандрачека, Антонин Слива встретился с внимательным взглядом Лукаша. Старик сидел у стола лицом к двери. На его лбу собрались сердитые складки, так хорошо знакомые Антонину: видимо, Ярослав уже давно ждал.

— Как идут розыски Грабеца? Где он скрывается? — сразу спросил Лукаш.

Антонин сказал: от зубного врача, у которого Грабец встречался с гестаповцем Ширке, он узнал, что Грабец живет сейчас в городе Костельце, а в Праге не показывался давно. Антонин предупредил врача, с которым успел познакомиться, что Грабец ему срочно нужен. У Антонина есть номер телефона врача; дважды в сутки он звонит по этому телефону, но результата пока нет.

— У кого Грабец живет в Костельце?

— Не знаю. И врач не знает.

Лукаш задумался. Партийный долг и совесть честного человека не позволили ему мириться с тем, что опасный провокатор, уже фактически разоблаченный, преступления которого не вызывают никаких сомнений, до сих пор живет в безопасности и, возможно, продолжает свое грязное дело.

— Выждем еще дня три-четыре, — сказал Лукаш, — а потом тебе придется выехать в Костелец.

— Я могу завтра же выехать в Костелец и ручаюсь, что отыщу его там, — заверил Антонии Ярослава.

— Завтра не надо, а дня через три-четыре выедешь. Что с ксендзом Худобой?

Партизанским судом Худоба приговорен к расстрелу. Потом Антонин сообщил, что дважды был у Гоуски, считает, что его дом можно использовать, и выложил перед Лукашем все свои соображения.

— М-да… — сказал Лукаш. — Что-то у меня сердце не лежит к Гоуске. Не сядем ли мы с тобой в лужу?

— Нет, не сядем, — убежденно ответил Антонин. — Я все взвесил. У Гоуски нет никаких подозрений по отношению ко мне. А то, что я чех, это скорей на пользу дела. Он держится со мной откровенней и этим подчеркивает, что чех, хоть и гестаповец, все же ближе ему по крови, чем немец.

Лукаш тремя пальцами разгладил свои обвислые выцветшие усы. Спросил:

— Когда ты с ним встретишься?

— Условились на сегодня. На два часа.

— Ну что ж, — неохотно согласился Лукаш, — попробуем. Иди, Антонин.

2

Особняк Гоуски, расположенный в глубине двора, со стороны улицы был отгорожен узорчатой чугунной решеткой и кустами сирени. В кирпичном, почти квадратном доме было шесть комнат, служебные помещения и большой, хорошо оборудованный подвал.

Антонин своим ключом отпер калитку и прошел во двор.

Он не успел позвонить, как парадная дверь предупредительно открылась, и его с любезным полупоклоном встретил Гоуска. Они прошли в гостиную.

Здесь все, начиная с чудесных старинных гобеленов на стенах и кончая зеркально отполированным десертным столиком, говорило об избытке и устойчивости жизни, о роскоши и процветании.

За короткое знакомство Антонин понял, что Гоуска — совершенный тип беззастенчивого современного дельца. Он все превращал в деньги. Все, к чему он только не прикасался, — а прикасался он лишь к тому, что можно обратить в деньги. Гоуска этого не скрывал. Он этим бравировал. Однажды полушутя, полуобидчиво он признался, что его отношения с гестапо — первое в его жизни предприятие, которое не принесло ему ни одной кроны. В то же время это был и намек; Антонину предлагалось сделать из него вывод.

Правда, Гоуска счел своим долгом оговориться: спекуляции валютой и продуктовыми карточками осуществлялись с согласия покойного Ширке, который тоже не оставался в обиде.

Предложив Сливе сесть, Гоуска исчез и через несколько минут вернулся с серебряным подносом в руках, на котором стояли бутылка вина и бокалы.

Первый бокал Гоуска поднял за будущие успехи.

— Герр Ширке, — заговорил вслед за тем Гоуска, — дал мне однажды понять, что наши земляки в Лондоне, в частности Ингр, Моравец, Зенкл, Рипка, заигрывают через своих пражских людей с генералами Сыровы и Гайдой. Цель — опереться на них в том случае, если сюда нагрянут русские. И наших земляков будто бы поддерживают в этом определенные круги в США и Англии. Я не дипломат. От политики стою далеко. Я простой смертный человек, но и для меня все это звучит дико. Ширке просил провентилировать эти слухи. Он так и выразился: про-вен-ти-ли-ро-вать. Если сейчас это вас интересует, я могу подробно рассказать все, что знаю о Сыровы и Гайде, и докажу вам, что наши лондонские земляки выжили из ума.

Антонин изъявил готовность слушать. Гоуска снова наполнил бокалы и, отпивая вино мелкими глотками, приступил к рассказу.

Сыровы и Гайда — убожества. Они, как принято говорить, черные генералы. Немцы в свое время рассчитывали использовать Сыровы, но отказались от своего намерения. И правильно сделали. Когда в тридцать девятом году был учрежден протекторат, в Прагу по личному полномочию Риббентропа приехал представитель германского министерства иностранных дел некий Цимке. Гоуска знал его немного по Берлину, а здесь они сблизились и подружились. Цимке не раз сиживал вот здесь, в этой гостиной. Да, не раз. Цимке как-то спросил: сохранил ли генерал Сыровы авторитет, который он имел до мюнхенских дней? Гоуска ответил откровенно: это была дутая фигура. Непонятно, как доктор Бенеш мог делать на него ставку в трудные для страны дни. Ян Сыровы мнил себя Яном Жижкой, но ничего общего между этими людьми нет, разве только то, что они оба одноглазые. Военные деятели, прошедшие габсбургскую школу, такие, как знакомые Гоуске генералы Фиало, Блага, считали Сыровы недоучкой и выскочкой. Имя Сыровы стало известно только по Гражданской войне в России. Там он короткое время был главнокомандующим контрреволюционной чешской армией, но что стало с этой армией — всем известно. В Праге Сыровы сблизился с Крамаржем. Оба они (по-своему, конечно) любили Россию. И тот и другой там кое-что оставили. Крамарж в те годы являлся лидером национал-демократов. Но это не все. Гоуска знает и еще кое-какие детали из его биографии. Жена Крамаржа — дочь крупного русского фабриканта Абрикосова. Женившись на ней, Крамарж получил не только денежки, но и виллу в Крыму. И все это захватили большевики, только жену они оставили Крамаржу.

Крамарж до последнего своего дыхания мечтал о реставраций монархии в России, а Сыровы подпевал ему. И надо быть сущим политическим младенцем, чтобы рассчитывать на благожелательное отношение со стороны русских к генералу Сыровы.

О Рудольфе Гайде и говорить нечего. Еще более одиозная фигура. Русские не подпустят его к себе на пушечный выстрел. Он им знаком лучше Сыровы — по разбоям и грабежам в Сибири. Россия может предъявить ему внушительный счет. Гайда лично хвастался перед Гоуской тем, что по его личному приказу были расстреляны и брошены в Енисей такие видные красноярские большевики, как Дубровинский, Белопольский, Яковлев и другие. Если Гайда об этом не забыл, то как могут забыть русские? Или у них память короче? Гайда попал в плен к русским, будучи прапорщиком австро-венгерской армии, а возвратился генералом. Небывалая метаморфоза. Он ставил на ноги Колчака, а после этого тот разжаловал его и прогнал. Вторично, за подготовку путча, его разжаловал и лишил пенсии Масарик. Тогда Гайда отправился с жалобой к Муссолини, а в двадцать девятом году организовал «национальную фашистскую общину».

В трудные для Гайды дни Гоуска его выручал. Он сбывал ценности, которые привез из России Гайда. Гоуска нашел ему покупателей на картины русских художников Шишкина, Коровина, Васнецова и сбыл около пятидесяти эскизов Репина. А когда Гайда оправился и возомнил себя вождем, то стал тянуть Гоуску в свою фашистскую общину. Тоже додумался! Окружил себя холуйским отрепьем, разными альфонсами, шулерами, сутенерами, громилами и решил, что Гоуска будет чувствовать себя среди них очень удобно. Вот он каков, генерал Гайда. Прямо не верится, что бенешевцы дошли до ручки. Впрочем, в наше время ничему нельзя удивляться. Взять хотя бы Туку. Судили за шпионаж. Какой был процесс! Сколько шуму? Сколько разоблачений! И что же? Сейчас в Словакии Тука один из самых видных деятелей. Правая рука Тисо.

— Вот все, что мне удалось выяснить, — закончил свой рассказ Гоуска и поднес к губам недопитый бокал. — Я про-вен-ти-ли-ро-вал. Стоит среди порядочных людей назвать имя Сыровы или Гайды, как сейчас же начинается многозначительное покашливание.