Сахарские новеллы - Сань-мао

земле.

– Смотрите, как бы вас не арестовали, – вмешалась в разговор я.

– Местные жители помогут нам. Схватить нас трудно. Если удача совсем от нас не отвернется, то почти невозможно.

– Какие же вы все идеалисты в вашем романтическом стремлении обрести собственное государство! Даже если вы и добьетесь независимости, как вы справитесь с безграмотной бесчинствующей толпой? По плечу ли вам эта задача? – воскликнула я, сидя на земле и лаская маленького козленка.

– Будем использовать все возможности, развивать все ресурсы. В первую очередь займемся народным просвещением.

– Кто же будет этим заниматься? Даже если все семьдесят тысяч ваших соплеменников выстроятся вдоль границы, этого все равно будет недостаточно. Кончится тем, что вы окажетесь под протекторатом Алжира, и все станет только хуже.

– Сань-мао, ты чересчур пессимистична.

– Это вы чересчур идеалистичны. Одно дело – партизанская война, и совсем другое – государственное строительство, к которому вы совершенно не готовы.

– Выиграем мы или проиграем – значения не имеет. Главное – сделать все, что в наших силах, – услышала я их спокойный, невозмутимый ответ.

Когда домашние дела были закончены, Ясмин позвала всех пить чай в новый шатер, уже застеленный ковром.

– Луат, солнце заходит, – тихо сказал Хосе, взглянув на небо. По его усталому лицу было видно, что ему жаль уезжать.

Я сразу же поднялась с места.

– Поехали! Надо успеть вернуться до наступления темноты.

Увидев, что мы собрались в дорогу, Ясмин, разливавшая чай, на мгновение застыла, затем поспешно завернула нам с собой козью ножку.

– Может, останетесь еще ненадолго? – тихо, почти умоляюще спросила она.

– Мы приедем в другой раз, Ясмин, – пообещала я.

– Другого раза не будет, этот – последний. Вы с Хосе покинете Сахару навсегда, – мягко сказала она.

– Если Сахара обретет независимость, мы непременно вернемся.

– Не видать нам независимости, – удрученно, как бы про себя, пробормотал седовласый старик. – Скоро здесь будут марокканцы. Все это – лишь мечты моих мальчиков, всего лишь мечты…

– Нам пора, солнце заходит быстро, – заторопилась я. Старик медленно вышел нас провожать. Одной рукой он обнимал Хосе, другой – Афелуата.

Я взяла козью ногу, отнесла ее в машину и молча повернулась, чтобы обнять Ясмин и сестер. Подняв голову, я пристально посмотрела на братьев Луата. Сколько невысказанных слов таилось в моем беспомощном взгляде! Мы действительно принадлежали к двум совершенно разным мирам.

Когда я собиралась садиться в машину, ко мне вдруг подошел второй брат Луата. Он крепко пожал мне руку и тихо сказал:

– Сань-мао, спасибо тебе за то, что заботишься о Саиде.

– О Саиде? – изумилась я. Откуда он знает Саиду?

– Она моя жена. Поручаю ее тебе.

Взгляд его наполнился нежностью и глубокой печалью. Мы смотрели друг на друга; у нас была общая тайна. В сумерках я увидела его грустную улыбку. Ошарашенная, я так и стояла столбом. Он повернулся и быстро ушел. Налетел первый порыв холодного вечернего ветра, и меня проняла дрожь.

– Луат, значит, Саида – жена твоего второго брата? – спросила я на обратном пути, будто очнувшись от морока. И сама же, вздохнув, ответила себе: ну конечно, только такой мужчина и может быть рядом с Саидой, все же нашелся в этом мире единственный достойный ее сахрави.

Луат печально кивнул.

– Она – единственная жена Бассири, семь лет уже как!

Возможно, он и сам был тайно в нее влюблен.

Хосе ударил по тормозам.

– Бассири?!

– Бассири? Твой второй брат – Бассири? – вскричала я, чувствуя, как кровь вскипает в жилах. Неуловимый, коварный, жестокий партизанский вождь, все последние годы олицетворявший волю сахравийского народа, – этот самый человек, с именем Саиды на устах, только что пожимал мне руку!

Мы были так потрясены, что едва не лишились дара речи.

– Твои родители, кажется, ничего не знают о Саиде.

– Им о ней знать нельзя. Саида – католичка. Если отец узнает, он его проклянет. К тому же Бассири боится, что марокканцы похитят Саиду и возьмут в заложницы. Поэтому он никому о ней не рассказывает.

– Партизан со всех сторон окружают враги. И Марокко, и Испания, еще и Мавритания с юга. Такая тяжелая борьба, и все коту под хвост! – вынес Хосе вердикт благодушным мечтаниям партизан.

Я глядела в летящую нам навстречу пустыню. Слова Хосе невольно напомнили мне строки стихов из «Сна в красном тереме»:

Чье разрушено счастье,

Тот прощается с миром, уйдя от людей;

Кто страстям предавался,

Тот напрасно пожертвовал жизнью своей.

Если кончится корм —

в роще быстро скрываются птицы,

Остается лишь чистое поле,

только голая степь без границы[55].

На душе стало тоскливо. Не знаю почему, но я вдруг почувствовала, что Бассири скоро погибнет. Подобного рода озарения довольно часто меня посещают и никогда не обманывают. Замерев, я глядела в окно, не в силах избавиться от дурного предчувствия и не зная, как предотвратить беду.

– Сань-мао, что с тобой?

Голос Хосе привел меня в чувство.

– Полежу немного. Слишком много потрясений для одного дня.

Я с головой укрылась покрывалом. Настроение было подавленное, радости как не бывало.

В день, когда в Сахаре приземлилась наблюдательная миссия ООН, испанский губернатор объявил, что гарантирует сахравийскому народу свободу волеизъявления при условии сохранения порядка. Испанское правительство подтвердило обсуждавшееся уже два года право сахрави на самоопределение и пообещало, что не будет этому препятствовать.

– Не обман ли это? Я на месте испанского правительства не была бы столь великодушна.

Меня вновь охватила тревога.

– Колониализм пришел в упадок. Не то чтобы Испания великодушна… просто она тоже пришла в упадок, – сказал приунывший за последние дни Хосе.

Комиссия ООН, занимавшаяся урегулированием ситуации в Испанской Сахаре, состояла из представителей трех государств: Ирана, Берега Слоновой Кости и Кубы.

С самого утра вдоль шоссе, ведущего из поселка в аэропорт, выстроились плотные ряды сахрави, против которых стояли испанские полицейские. Не было ни шума, ни драк; люди спокойно ждали появления кортежа.

Когда, наконец, у въезда в поселок показался автомобиль с открытым верхом, в котором сидели губернатор и члены комиссии, кто-то подал сигнал, и собравшиеся разразились громовым криком: «Народное самоопределение! Требуем самоопределения!»

В воздух взмыли партизанские флаги, большие и маленькие, сшитые из тысяч лоскутов. Мужчины и женщины, от мала до велика, прыгали и плясали, открыто, во весь голос выражая свои чаяния. Обрушилось небо и содрогнулась земля, кортеж медленно ехал под яростный рык Сахары, бросившейся в последний бой.

– Безумные мечтатели! – горестно вздохнула я, стоя на крыше дома нашего друга в поселке. Неужто они,