Повести и рассказы - Акрам Айлисли

Он не заметил, как ушли те двое в железнодорожной форме.

Только увидел вдруг, что буфетчик стоит перед ним, собирая пустые бутылки, что бутылки поблескивают и что человек в белой майке устало улыбается ему, — больше Самур ничего не видел…

3

На следующий день, рано утром, Самур сошел с поезда километрах в двадцати от Бузбулака. Подъехать на машине было не на что — деньги, что оставались, пришлось отдать проводнику. Можно было бы и бесплатно — на любом попутном грузовике, но Самур никому не хотел показывать, что у него нет денег. Отправился в Бузбулак пешком. Шел кратким путем — по тропке, и к полудню, когда солнце стало припекать макушку, добрался до бузбулакских садов. Летние фрукты уже сошли, осенние еще не дозрели. Он отыскал на ветках несколько абрикосов, сорвал неспелое яблоко, пару недозрелых груш, твердый, как камень, персик… Искупался в пруду, поплавал, потом забрался в самую гущу ежевики и вдоволь наелся ягод. Лег у арыка, в тени огромного дерева, отоспался на славу и, проснувшись под вечер, отправился домой.

Электричества Самур зажигать не стал — луна, и без того светло. Кроме того, Самуру до смерти не хотелось видеть сейчас брата, а зажги он свет, Хашим увидит и явится. Но Хашим и без всякого света узнал уже о возвращении брата. Самур еще раздумывал, зажигать или не зажигать электричество, а Хашим уже отворил калитку. Он не спеша шагал к дому по широкой дорожке, вытягивал шею, разглядывая ветви плодовых деревьев. Пока старший брат таким образом добирался до дома, Самур успел решить, что будет говорить про институт.

— Чего это свет не зажигаешь?

— А… Только что приехал…

— Не ври, не только что приехал! — Хашим взглянул на часы на руке. — Ты давно уже… — Он включил свет и уселся за круглый стол, всегда, сколько помнил Самур, стоявший здесь на айване.

— Чего приехал? Деньги кончились?

— Нет… Деньги есть…

— Ладно. Не крути… Ну так как? Я слышал, вроде поступил?

— Не поступил! — выпалил Самур — только так можно была спастись от Хашима. Потому что иначе тот сразу же отправит его в Баку, хотя до начала занятий еще неделя.

Хашим нахмурился.

— Что ж, не хочешь говорить всерьез, заставлять не буду. Дело твое — балбесничай!

Самур ничего не ответил. Хашим тоже молчал. Взглянул на потолок, окинул взглядом двор.

— Пойдем ужинать… — Хашим поднялся из-за стола. — Там и потолкуем.

— Я ел.

— Ладно, хватит ломаться!.. Нубар долму из баклажанов сготовила. Идем!

— Не пойду. Я обедал.

— Где ты обедал?

Самур смутился, ему казалось, что он действительно сегодня обедал, а вот где и как, он не мог вспомнить.

— Ты ведь еще утром с поезда. Ведь день в саду околачивался. Может, объяснишь, в чем дело?

Самур молчал. Ему не давала покоя бумажка с приказом о зачислении: лежит она в кармане или нет — ни вчера, ни позавчера ни разу не вспомнил о ней. Соврешь, а брат протянет руку и вынет ее из твоего кармана… Вроде не выбрасывал он бумажку, а сунуть руку, пощупать — боязно…

Хашим подумал и снова уселся за стол.

— Мне сказали, ты поступил в институт.

— Кто сказал?

— Это что, очень важно?

Молчание. Хашим поднялся, опять стал ходить по айва ну.

— Непонятный ты человек, Самур! Совершенно непонятный. Ну вот скажи, чего ты добиваешься? Чего хочешь — ума не приложу!.. Поехал в Баку, так опять по-человечески сделать не можешь — остановился у жулика, у спекулянта!.. Не у кого больше, да? Или я тебе денег не дал на комнату? Соображать бы должен: у меня не только друзья, и враги есть… Приехал брат председателя сельсовета и у спекулянта приживальщиком…

— Почему приживальщиком?! Я за жилье платил!

— В другом месте надо было платить!

— В каком другом?! Я там больше никого не знаю!

Хашим отвернулся, опершись о перила, смотрел куда-то в сторону, но Самур по-прежнему не решался сунуть руку в карман.

— Ладно. Что было, то было… Так поступил ты в институт или не поступил?

— Не поступил.

Хашим повернулся, взглянул на него.

— Врешь ведь!

— А ты откуда знаешь?

— По глазам! — Хашим опять подошел к столу, сел. — Приказ в кармане?

— Нет.

— А где?

— Я же сказал: не приняли!

Хашим постоял, подумал немного и поверил: не приняли; и сам Самур вдруг поверил в это.

— Что же делать думаешь? В армию?

— Ну и что — в армию, — ответил Самур. Сказал — и как гора с плеч.

Хашим встал. Вроде решил наконец уйти, но не уходил. Заложив руки за спину, молча расхаживал по айвану и, расхаживая по айвану, был удивительно похож на того, в классе: каждый раз, прежде чем начать урок, он вот так ходил между партами — голова опущена, руки за спину, и, пока он не начнет говорить, ребята дыхнуть не смели.

— Что я могу тебе сказать? — негромко произнес Хашим. — Сам все понимаешь… Живи как нравится. Но… — Он помолчал. — Условие такое: помощи от меня теперь не жди… Значит, не пойдешь ужинать?

— Нет, спасибо.

Хашим спустился по лестнице и медленно, не спеша пошел к калитке, внимательно оглядывая деревья. Привычка — вот так оглядывать деревья — появилась у Хашима после того, как он оставил отцовский дом. Самур понимал, почему старший брат с таким сожалением смотрит на деревья: горько ему было, что эти породистые, хорошо ухоженные деревья, которые он когда-то сам сажал и равных которым не найдешь по всей деревне, достались его никудышному брату…

Однажды лунной ночью

1

На улицах свет луны был разбавлен электричеством. На других улицах на стенах домов плясали суматошные огни реклам.

А здесь, в новом, недостроенном еще микрорайоне, на этой нескончаемой, в рытвинах, будущей улице, не было ни электрического света, ни реклам, ни домов. И оттого свет месяца струился здесь чистый и незамутненный, почти осязаемый в своей мерцающей чистоте. И в плотности этого лунного света, казалось Кериму, было что-то металлическое. Во всяком случае, он, Керим, отчетливо улавливал тонкий запах металла на этой улице, окутанной лунным светом.

Этот лунный запах будил в нем надежду. Тень чего-то, давно забытого, но такого важного, касалась сердца, и вот еще немного, еще шаг, другой, еще один глоток этого лунного воздуха — и он все вспомнит, казалось Кериму. Но воспоминание рвалось, не превращаясь в мысль, и сердце Керима полнилось горечью невосполнимой утраты.

Он шел по этой строящейся улице, и ноги его не ощущали привычной твердости земли. Или, точнее, ощущали, ее, но земля казалась не надежной твердью, а пронзала прикосновением, словно разрядами, электрического поля. Шаг — пауза — удар тока, и еще шаг, и еще…

Этот проникающий из земли ток холодил все в Кериме, завораживал. И тогда ему снова начинало казаться, что он стоит на верхней ступени длинной лестницы того дома, который люди почему-то назвали Дворцом счастья, и воспоминание это сразу вычеркивало Керима из лунной чистоты ночи, делая тело его чужим и неуверенным.

…Да, да, именно сегодня, на ступенях беломраморной лестницы он ощутил это впервые… Да, этим вечером, в доме, названном Дворцом счастья, у самого входа в него, да, да, у самого входа, в первые же минуты свадьбы возникло в нем это чувство беды… Теперь, кажется, Керим вспомнил точно — в самом начале свадьбы…

И тогда на первую ступеньку лестницы этого самого Дворца счастья шагнул уже не Керим… А он, Керим, ясно чувствовал: там, в глубине сверкающего дворца, должно случиться что-то непоправимое. И все-таки это именно он, Керим, поднялся на первую ступеньку лестницы, и на вторую, и прошел ее всю, прошел под десятками, сотнями взглядов…

Теперь отчего-то ужас и позор этого дня связались в памяти Керима с Наги. Точнее — с голосом Наги. Нет, он не мог вспомнить, что именно говорил Наги, но голос… — голос и сейчас звучал в ушах Керима. И именно этот голос, как ни странно, возвращал ощущение реальности, давал возможность вернуть каждый момент сегодняшнего вечера. Голос Наги — и Валида, Валида, которая поднималась вместе с Керимом по нескончаемым ступенькам. Это потом уже, позднее на голос Наги наложились голоса гостей, певца, кларнета, нагары…

Весь многочасовой свадебный меджлис так и остался для Керима сумятицей голосов, накладывающихся друг на друга, смутных, звенящих и смеющихся. Голоса, голоса, голоса… И над всеми ними ему вновь явственно слышался голос Наги.

— Ты чего притих? Умер, что ли? Давай-ка по одной!..

— …И еще одну! Да брось ты, не бойся, все будет в порядке…

Странно, но после выпитых залпом двух бокалов водки Керим и впрямь, кажется, пришел в себя. Будто порвалась крепкая веревка, связывавшая его с Валидой все последнее время, и Керима обожгло чувство свободы. Собственно, зависимость свою он по-настоящему и ощутил именно в те минуты случайного освобождения.