Эйнштейн (Жизнь, Смерть, Бессмертие) - Б Кузнецов

Как воздействует эта сторона идей Эйнштейна на концепцию человеческого бессмертия и человеческого бытия?

Со времени Эпикура физическая дискретность бытия, индивидуальность и неповторимость элементарных физических процессов была обоснованием свободы и автономии человека. Такое обоснование ни в древности, пи теперь не зачеркивает человеческой специфики. В отрывке из романа Гессе "Игра в бисер", взятом в качестве эпиграфа к этой главе, говорится, что человеческое бытие не может не включать индивидуальные детали именно потому, что это человеческое бытие. Последняя фраза приведенного отрывка очень точная: "...каждый орган своим бытием и своей свободой участвует в таинстве, имя которому жизнь" [1].

1 Гессе Г. Игра в бисер. М., 1969, с. 37. Курсив наш. - Б. К.

337

Действительно, речь идет о бытии, о комплектном, действительном бытии, включающем элементы в их неповторимой индивидуальности. И речь идет о свободе, о спинозовой causa libera, гарантированной нерастворимостью индивидуальных спонтанных акций и индивидуального колорита в жесткой диктатуре целого.

Нужно только заметить, что "машина, собранная из мертвых и не представляющих интереса частей", - это классическая машина. В паровой машине поведение отдельных молекул не представляет интереса, так как макроскопическая термодинамика их игнорирует, а поведение поршней, рычагов и т. п. не включает существенных индивидуальных отклонений. Но неклассическая машина - иная. В атомном реакторе судьба единичных, инициирующих нейтронов не игнорируется. Это еще не живое тело, но уже и не система игнорируемых элементов.

Но Гессе интересует человеческое бытие. Бытие человека и неотделимое от него историческое бытие человечества. В том же романе мы встречаем фразу: "Ограниченная свобода решений и действий превращает всемирную историю в историю человечества" [2]. Неограниченная свобода, т.е. отсутствие макроскопической упорядоченности, превратила бы историю в хаотическое множество несвязанных и неотделимых, отнюдь не человеческих движений, аналогичных движению молекул при максимальной энтропии. Неограниченное подчинение превратило бы ее в подобие абсолютно жесткого тела. Человеческое бытие, как и всякое бытие, включает тождество и нетождественность, однородность и гетерогенность, инвариантность и движение, трансформацию, изменение. В этом отношении Гессе находится еще во власти традиционных представлений, когда в своих стихах он говорит о недостижимости бытия:

1 Гессе Г. Игра в бисер, с. 351.

Нам в бытии отказано. Всегда

И всюду путники, в любом краю,

Все формы наполняя, как вода,

Мы путь нащупываем к бытию.

Осуществить себя! Суметь продлиться!

Вот цель, что в путь нас гонит неотступно,

Не оглянуться, не остановиться,

А бытие все так же недоступно [3].

Но именно "путники" (опять вспоминается фотон) и обладают бытием, именно в этом "не остановиться" - необходимая компонента бытия. Так оно получается в свете гераклитовой версии бытия, торжествующей над парменидовой версией в последовательном развитии науки и философии. Эйнштейн исходил из гераклитовой версии бытия, для него тождественность и нетождественность были необходимыми компонентами мира, без которых бытие мира становится иллюзорным. Такая точка зрения вытекает из самых фундаментальных гносеологических позиций Эйнштейна.

Эйнштейн - рационалист, прямой преемник великих корифеев классического рационализма XVII в., преемник Декарта и Спинозы. В четвертой части этой книги логическая связь идей Эйнштейна с рационализмом XVII в. будет обсуждена подробней. Но уже сейчас следует подчеркнуть, что классический рационализм XVII в., как и его исторические истоки, приобретают новую, нетрадиционную окраску в свете современной науки, в квантово-релятивистской ретроспекции [4]. В своей эволюции в сторону науки, в своей трансформации в науку классический рационализм обнаруживал все более отчетливый эмпирический аккомпанемент, без которого рационализм не мог стать учением о бытии. Этот аккомпанемент, свидетельствовавший, что рациональное познание мира теряет смысл без противоположного полюса - эмпирического постижения реальности, теснейшим образом связан с индивидуализирующей функцией разума, с поисками нетождественного, неповторного, локального.

3 Там же, с. 419.

4 См.: Кузнецов Б. Г. Разум и бытие. Этюды о классическом рационализме и неклассической науке. М., 1972.

Такая индивидуализирующая функция разума реализуется в эксперименте. Особенно в современном, неклассическом эксперименте, который не столько иллюстрирует подчинение новых явлений старым законам, сколько обнаруживает парадоксальные факты, требующие модификации, обобщения и уточнения старых законов.

339

Рационализм в его традиционном понимании идентифицирует мир. Он объясняет каждый факт, относя его к более общему классу, включая его во множество тождественных фактов. Наиболее полное воплощение классического рационализма - картезианская физика - отождествляет тела с частями гомогенного, лишенного качественных отличий, тождественного себе пространства. Но пространственно-временное представление становится иллюзорным, когда субстанция лишается своей неоднородности, когда она не сохраняет даже своего отличия от пустого пространства. Апофеоз тождественности лишает пространственные объемы протяженности, а временные интервалы - длительности, пространство становится одной точкой, а время одним мгновением.

Но и апофеоз нетождественности опустошает мир. Мы не можем зарегистрировать индивидуальный, локальный, абсолютно не тождественный другим физический объект, не приписывая ему какие-то общие предикаты, не включая его в классы идентифицированных элементов. И не рассматривая его в пространстве и во времени, в гомогенном пространственно-временном континууме.

Теория относительности и квантовая механика не были апофеозом пространственно-временного представления в духе Декарта и не были апофеозом автономной и субстанциальной монады, вырывающейся из пространственно-временной картины. Они были апофеозом рационализма в его реальном движении, в его реальной связи с наукой, апофеозом неразрывной связи логического анализа и эксперимента.

Присмотримся к основному представлению теории относительности: каркас четырехмерных мировых линий - это ratio мира. Присмотримся теперь к основному представлению квантовой механики: в микроскопических областях частица отступает от мировой линии, ее пространственно-временная локализация неопределенна, а если увеличивать точность локализации, то эксперимент изменяет направление мировой линии, изменяет импульс и энергию частицы. Мировая линия оказывается размытой. Но именно это придает мировой линии физический характер, физическое бытие, отличает реальную мировую линию частицы от чисто геометрического, хотя и бы и четырехмерного, но все же лишь геометрического образа. В свою очередь, понятие неопределенности положения частицы теряет смысл без макроскопического представления, без понятия мировой линии.

340

Нам предстоит подробнее познакомиться с этой дополнительностью микроскопического и макроскопического аспектов в современной физике. Такая дополнительность - в фарватере реальной эволюции рационализма. И в фарватере того понимания рационализма, которое не раз высказывалось в работах Эйнштейна. Ограничимся следующими иллюстрациями его гносеологического кредо.

В статье "Физика, философия и научный прогресс" Эйнштейн говорит о сквозных идеях науки и сквозных особенностях научного мышления XVII-XIX вв., которые сохраняются и сейчас, в XX столетии.

Первая из сохраняющихся особенностей научного мышления, на которую указывает Эйнштейн, сенсуалистическая: "Во-первых, мышление само по себе никогда не приводит ни к каким знаниям о внешних объектах. Исходным пунктом всех исследований служит чувственное восприятие. Истинность теоретического мышления достигается исключительно за счет связи его со всей суммой данных чувственного опыта" [5].

5 Эйнштейн, 4, 320.

Это очень далеко от ныотонианского эмпиризма и индуктивизма; сенсуалистический тезис Эйнштейна - целиком в рамках рационализма и потерял бы смысл при буквальном следовании ньютоновскому "hypotheses поп fingo". И в то же время это очень близко ньютоновской ориентации на эксперимент и наблюдение. Сама эта ориентация отличается от "hypotheses non fingo", эксперимент на деле невозможен без логического анализа проблемы, он состоит в освобождении рациональной, в значительной мере предваряющей наблюдение, схемы процесса от осложняющих обстоятельств, причем критерий существенности, отделяющий наблюдаемые процессы от игнорируемых, рационалистический.

У Ньютона, как и у Декарта, как и у всех рационалистов XVII в. и всех естествоиспытателей XVII-XVIII вв., этот рационалистический критерий состоял в следующем. Теоретик XVII - XVIII вв. отделял чистую схему перемещения частей гомогенной материи, дислокацию и передислокацию атомов, движения и ускорения лишенных качественных определений тел от всего, что ему казалось субъективным. Экспериментатор делал нечто аналогичное. Поэтому в результате эксперимента и в результате теоретического анализа получается пространственно-временная схема событий.