Четыре сына доктора Марча. Железная роза - Брижит Обер

— Давай выйдем, немножко пройдемся.

Кажется, она хотела что–то сказать, но смолчала. Мы вышли из машины, Марта прижимала к себе набитую деньгами сумку. Калитка была открыта, и я вступил в залитый солнцем парк. Там прогуливались, заложив руки за спину, двое мужчин в хорошо сшитых костюмах. Один из них курил трубку. Странно, но я ничего не ощутил. Ни волнения, ни злости. Тот, что был с трубкой, обернулся— и пошел мне навстречу по хрустящей гравийной дорожке.

— Вы что–то хотите спросить?

Этот недомерок был мне незнаком. Почти совершенно лысый, с блондинистыми усиками и в очках с металлической оправой, он имел чудовищно ретровый вид.

— Я — Лион, Жорж Лион. Я просто так заглянул сюда. Я был здешним воспитанником.

— Правда? А я — новый директор, Мартен Годар. Быть может, вы желаете устроить встречу старых воспитанников?

— Да нет, благодарю вас.

— Знаете, институт очень изменился со времен профессора Целлера. Вы, разумеется, помните профессора Целлера, он был прекрасным администратором…

Судя по его тону, он слегка сожалел, что профессор Целлер был в большей степени администратором, чем педагогом. Я развел руками:

— Нет, я плохо его помню. Я попал сюда очень маленьким, мне было четыре года, и я предпочитаю не вспоминать этот период своей жизни.

— Четыре года…

— Да, моя мать умерла, это было вскоре после войны. Скажите, я мог бы взглянуть на свое личное дело?

Это желание пришло мне совершенно неожиданно. В последний раз взглянуть на несколько листков, связывающих меня с детством…

Марта подошла к нам и с нескрываемым нетерпением слушала наш разговор. Профессор Годар затянулся трубкой, благожелательно глядя на меня.

— Простите, как вы сказали ваша фамилия?

— Лион, Жорж Лион. Мне было бы крайне интересно заглянуть в свое личное дело, если оно у вас сохранилось. Я поступил сюда в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, а вышел в шестьдесят шестом.

Коллега профессора вздохнул и демонстративно повернулся к футболистам. Марта потянула меня за рукав:

— Жорж, нам надо ехать, мы опоздаем на самолет.

Я высвободил руку.

Директор некоторое время пребывал в нерешительности; ему явно не хотелось расставаться с прекрасным весенним утром, но потом обреченно кивнул, видимо, в надежде на вероятное пожертвование.

— Мой кабинет там.

Мы вошли в приятную, солнечную комнату, все стены которой были заставлены старыми книгами. Я уселся в кожаное кресло. Профессор Годар нервно вертел в желтых от никотина пальцах скрепку, желая, как я понимаю, поскорей возвратиться к своему спутнику и прерванной буколической беседе.

— Итак, господин… Лион, мы сейчас справимся в нашей картотеке. Мы уже два года как перешли на компьютерную систему информации. Поглядим…

Минут, наверное, пять он тискал клавиши компьютера.

— Нет, здесь ничего. Правда, некоторые личные дела, самые старые, еще не введены в память. Придется обратиться в архив. Извините меня…

Он снял трубку:

— Сюзанна, будьте добры, найдите личное дело нашего бывшего воспитанника Жоржа Лиона, тысяча девятьсот пятьдесят второй — тысяча девятьсот шестьдесят шестой.

Эти даты прозвучали прямо как считанные с надгробного памятника. Несколько минут мы сидели, обмениваясь банальными соображениями о погоде и о необыкновенных холодах, но наконец зазвонил телефон. Профессор схватил трубку:

— Извините меня… Да?.. Ах, вот как… Разумеется, в этом случае… Но вы вполне уверены?.. Нет, нет, прошу прощения. Благодарю вас.

Он повернулся ко мне, на лице у него было смущение.

— Боюсь, господин Лион, я не смогу исполнить вашу просьбу.

Я почувствовал, что начинаю закипать. Этот претенциозный недоносок не желает даже шевельнуть пальцем!

— А почему, позвольте поинтересоваться? Вам мало того, что вы отравляете жизнь сотням детей, так вы еще решили проявить свою власть, отказавшись выполнить совершенно законную просьбу!

— Да, разумеется, совершенно законную, но невыполнимую.

— Как вас понимать?

Вдруг мне пришла безумная мысль. А что, если Хольц и Маленуа напали на мой след? Я уже ждал, что сейчас ровными рядами сюда вступит армия мусоров, однако ничего такого не произошло. Профессор Годар посасывал трубку. Он настороженно взглянул на меня и кашлянул.

— Дело в том, что, как мне кажется, вы никогда не были воспитанником нашего приюта.

— Чушь! Личное дело могло затеряться…

— Не думаю. И вообще личное дело у нас просто не может затеряться.

— Врете!

— Мне очень жаль, видимо, здесь какое–то недоразумение. Прошу меня извинить, но у меня срочный разговор и…

— Вы должны найти мое личное дело!

Я вскочил, он тоже поднялся и поспешно направился к двери. Я догнал его, когда он уже был на газоне, и, стараясь сдерживаться, попросил его:

— Постоите. Мне очень нужно мое личное дело. Почему вы не хотите показать его мне?

Он убедился, что его коллега находится недалеко и его можно будет позвать. Отступил еще на шаг, вынул изо рта трубку и отчетливо, точно говорил с глухим, произнес:

— Потому что институт открылся только в пятьдесят восьмом году.

У меня отвалилась челюсть. А он, еще отступив, продолжал:

— Поэтому поступить сюда в тысяча девятьсот пятьдесят втором году вы просто физически не могли. А сейчас, если позволите, я вернусь к моим воспитанникам.

Его подчиненный подошел к нам, очевидно встревоженный нашим несколько непонятным поведением, и оба они поспешно удалились, оставив меня стоять столбом посреди идеально подстриженного газона.

За спиной раздался звук. Я обернулся, готовый ко всему. Но это подошла Марта. Лицо у нее было расстроенное. Она взяла меня за руку:

— Пошли. Брось ты все это, Жорж.

Я оттолкнул ее. На душе было страшно горько.

— Ты это знала, да? Знала с самого начала!

Разъяренный, я пошел прочь от нее. Я чувствовал себя одиноким, таким одиноким, каким никогда еще не был. И меня наполняло отчаяние, оттого что моя жизнь растаяла, как снег под солнцем. Марта дотронулась до моей руки:

— Нет, вовсе не с самого начала. Со вчерашнего дня. Я ведь не хотела останавливаться здесь. Ах, Жорж, мне так хотелось, чтобы этот кошмар кончился.

— Для меня он только начинается и, боюсь, будет долго продолжаться.

Мы уже были около машины. Я снова взглянул на этот огромный мрачный дом. Нет, этого не может быть. Я же знаю, что вырос здесь. И видел этот фасад бессчетное число раз. Я повернулся к Марте, стоящей рядом со мной:

— Ты говоришь, со вчерашнего дня?

Она молча протянула мне несколько листков, и я узнал шрифт машинки Ланцманна. В датах были большие разрывы. Очевидно, листки эти были изъяты из рукописи. Марта поспешно объяснила:

— Они свалились под кровать. Ты их не прочел.

Я ответил с горькой улыбкой:

— Свалились под кровать? Могла бы придумать что–нибудь поудачнее.

Но все равно я жадно схватил их. И сразу бросился читать, как бросаются в воду, не умея плавать.

10 апреля. Ровно в пятнадцать, в час, когда был назначен прием, в дверь позвонили. Я открыл. На пороге стоял Грегор в костюме, в котором я никогда его не видел. Он подстриг волосы. Он протянул мне руку:

— Доктор Ланцманн, не так ли?

Совершенно ничего не понимая, я кивнул. Тогда он вошел и направился в кабинет. Выглядел он спокойным и уверенным в себе. Я шел следом. Он повернулся и представился:

— Жорж Лион. В бумажнике я обнаружил вашу визитную карточку. Не знаю, как она туда попала, но оказалась очень кстати. У меня некоторые сложности. Я могу сесть?

— Да, прошу вас. Вам известна моя ставка?

— Это не имеет значения. Деньги у меня есть.

— И в чем же ваши сложности, господин… Лион?

Я от души забавлялся. Поистине этот Грегор с большими, как говорится, тараканами! Он смотрел на меня и вдруг выложил:

— Меня преследуют одни и те же сны.

— Какого рода?

— Я вижу во сне своего брата–близнеца, умершего почти тридцать лет назад. Мне снится, что он жив и хочет связаться со мной.

— И вас это беспокоит?

— Да. Он рассказывает мне об ужасных событиях и тайнах. Говорит об убийствах, сектах, заговорах.

И эти сны такие реальные. Как будто все эти люди действительно существуют. Он словно бы старается вовлечь меня в свою жизнь.

Я, насколько мог, успокоил «г–на Лиона», и мы договорились, что он будет приходить ко мне, чтобы избавиться от этих кошмаров. Он может рассчитывать на меня!

Какая–то страшная тяжесть давила мне на грудь. Опять вернулась головная боль; такой сильной у меня никогда не было, я едва удерживался, чтобы не взвыть. Слова плясали у меня перед глазами, словно искры дьявольского костра, но я заставлял себя читать.

6 мая. Теперь Грегор и Жорж приходят ко мне на прием по очереди. Грегор рассказывает мне только про «Жоржа», что тот делает, как живет, а вот «Жорж» почти совершенно забыл о Грегоре. Я с осторожностью лавирую между обеими ипостасями пациента, прекрасно сознавая, что работаю с динамитом, особенно если он внезапно меняет ипостась во время сеанса гипноза. Мне все время приходится помнить, что Грегор прошел специальную подготовку в своей отборной части и что он исключительно умен…