Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я довольно тщеславен, — сказал я ей. — Это задевает гордость, знаешь ли, быть брошенным женщиной, даже такой красивой, как ты. Так что вообразить, что ты возвращаешься ко мне, лестно для меня.
Я в упор смотрел на нее, и она отвела глаза. Ей нравилось быть загадкой, и именно такой она сейчас и старалась казаться. Но легкие движения пальцев на коленях выдавали ее состояние.
— Дорогой Алекс, — сказала она после паузы, — разве не оказался бы ты в крайне неловком положении, если бы я действительно прибежала к тебе обратно? Не стали бы новые девушки возражать?
— Любимая, — сказал я, — разве тебе не доставило бы огромное удовольствие поставить меня в неловкое положение?
У нее не было ответа на столь прямой вопрос, и отсутствие его уязвило ее. Едва заметный румянец окрасил ее бледные щеки.
— Алекс, — сказала она, — не правда ли, весьма неблагородно с твоей стороны делать мне подобные предложения?
— Дорогая, разве не для этого я здесь? Чтобы выяснить, стоит ли в действительности что-либо за снами Шепа? Чтобы выяснить, нравлюсь ли я тебе все еще? Поэтому я вынужден делать неблагородные предложения.
Она внезапно встала и пересекла комнату. Я смотрел, как она шла, и следить за ее движениями доставляло одновременно и удовольствие, и боль.
— Я позволила Шепу пригласить тебя сюда, Алекс, чтобы удовлетворить его каприз. — Теперь она была совершенно холодна и надменна. Но не было ли это раковиной, в которую она пряталась?
— Мне не нравилась эта идея, и теперь, когда я тебя увидела, она нравится мне еще меньше. Можем мы считать эксперимент законченным, Шеп?
— Но решения еще нет, — заметил я.
— Если тебя интересует, не влюблена ли я в тебя все еще, Алекс, то ответ абсолютно ясен. Такой опасности совершенно нет.
— Мне кажется, леди протестует слишком энергично, — прокомментировал я.
Она была близка к ярости, хотя и старалась скрыть это, и в таком настроении она мне нравилась даже больше. Когда злилась, она была еще прекраснее.
— Шеп, пожалуйста, отвези нашего гостя домой, — сказала она властно.
Шеп колебался. Он всегда побаивался ее, и сейчас тоже.
— Слишком поздно, — сказал я, — В этот самый момент, несомненно, у моей двери расположилась разочарованная блондинка, и вы не можете бросить меня волчице. Я претендую на древнюю привилегию гостеприимства. На горе или радость, Диана, но тебе придется приютить меня на ночь под своей священной крышей.
Я совершенно намеренно придал этим словам двусмысленное звучание. Потом я тоже поднялся и пошел к ней. Я почти ожидал, что она убежит, потому что она знала, что я собираюсь сделать. Возможно, она была слишком горда. Или, может быть, и не хотела убегать.
Я подошел, обнял ее. Она подняла лицо, чтобы взглянуть на меня, возможно, испугавшись. Я был охвачен тогда только двумя желаниями: поцеловать ее и сделать ей больно. Я поцеловал ее жадно, умело, так, как я поцеловал бы, если бы Шепа не было в комнате.
Потом она только смотрела на меня, молча и неподвижно. Но я узнал признаки, потому что я знал Диану. Напряженность и неподатливость ее тела в моих руках были прелюдией к расслаблению. Бледность на лице могла быть только началом страсти. И моей радости не было границ.
Я взглянул на Шепа, но был слишком полон другими эмоциями, чтобы почувствовать жалость к нему.
— Спокойной ночи, — сказал я, — я помню дорогу, так что, пожалуйста, не беспокойтесь. Я оставляю вас вдвоем… — И в дверях я опять обернулся к нему:
— Теперь у тебя есть пища для твоих снов. Так что приятных сновидений, старина, и расскажи мне утром, как там все обернулось.
Спал я крепко. Странно, но так. Может быть, потому, что теперь я был уверен, и ничто меня не беспокоило, ничто не мешало спать.
Когда я начал осознавать, что просыпаюсь, я чувствовал, что пробуждение происходит медленно. Я почти тотчас же понял, что нахожусь в спальне для гостей в доме Шепли. Но что разбудило меня, я так быстро понять не мог. Звук был таким тонким и тихим, звук дыхания. И запах был неясный, эфемерный — то есть, то нет, — пока я полностью не вырвался из сна.
Дыхание было дыханием Дианы. Она стояла, едва переступив порог моей комнаты. Дверь была слегка приоткрыта, и свет из холла выхватывал ее белую фигуру из темноты. Запах духов распространился через комнату к моей кровати, как пятна невидимого тумана, раздразнил и уплыл прочь. Но это не были духи, которыми она пользовалась тем вечером. То были прошлогодние духи, легко узнаваемые, потому что аромат их все еще витал в местах, которые мы знали вдвоем.
— Алекс, — прошептала она.
Я колебался, онемев от возбуждения. Когда мои глаза привыкли к тусклому свету, я увидел ее отчетливее. Она была в пеньюаре — белом и прозрачном, и босиком, как греческая богиня. Пеньюар был моим подарком, и каким-то образом, по какой-то причине все то время, что она была замужем за Шепом, она хранила его. Ждала?
— Алекс, — повторила она.
Я встал с постели и очень медленно двинулся к ней. Она не шевелилась, даже не подняла руки. Потому что была испугана, как и я, тем, что происходит с нами с такой внезапностью и неотвратимостью.
Я остановился перед ней.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь? — спросил я ее.
— Да, — сказала она, и ее голос дрожал в унисон с дрожью во всем ее теле.
Я обнял ее. Она была водоворотом, в который я с готовностью бросился.
Когда я отпустил ее, я увидел в холле Шепли. Он держал пистолет, маленький автоматический пистолет с курносым дулом, и он был направлен на меня.
Если и есть какая-то страсть сильнее любви, то, наверное, это страх.
— Но ты же хотел этого, — сказал я ему — Ты устроил так, чтобы это случилось. Что…
Он судорожно спустил курок, огонь полыхнул из пистолета, и я почувствовал сотрясающий удар. Я отчаянно приник к Диане, но мои ладони соскользнули вдоль ее рук, моя щека сползла по мягкой ткани пеньюара, и я был у ее ног, ее прохладных беломраморных ног богини.
Потом и богиня, и комната, и боль, и темнота — все растворилось в черноте, которая была полной и окончательной, и бесконечной.
* * *Но всему приходит конец, даже бесконечности снов. И я просто умер во сне.
Серость осеннего рассвета заполняла комнату, и сырой, прохладный ветерок врывался в полуоткрытое окно. Я дрожал от холода и обнаружил, что был покрыт потом.
Было семь часов. И все же даже в семь часов, живой и при дневном свете, я испытывал желание закричать. Я зарылся лицом в подушку, и этот порыв изошел в тихих стонах, слышимых только моему внутреннему слуху. Животный ужас постепенно прошел, оставив меня вспотевшим и ослабленным.
О Боже, подумал я, разговоры Шепа о снах оказались убедительными в конце концов, и они воздействовали на мое воображение больше, чем я подозревал. Или я слишком много выпил. Или и то, и другое. Во всяком случае, я должен был взять себя в руки.
Я с трудом слез с постели и мгновение подержался за стул, чтобы сохранить равновесие. Потом мне почти пришлось заново учиться ходить. Расстояние до ванной было тягостно и бесконечно. Я принял горячий, успокаивающий душ, а потом холодный. Я побрился все еще дрожащей рукой и при этом дважды порезался.
Было уже половина девятого, когда я кончил одеваться и рискнул выйти из комнаты. Я старался не присматриваться к окружающему слишком внимательно, но это был тот самый холл, откуда вошёл и убил меня Шепли в моем сне. Я поспешил вниз.
Я нашел их обоих в столовой. Они были напряжены, натянуты, как струны, и выглядели усталыми, как будто просидели здесь всю ночь, ожидая, когда я спущусь к завтраку. Шеп был бледен и с ввалившимися глазами. Диана, по-видимому, плакала.
— Доброе утро, — сказал я. Я пытался изобразить беспечность. Это получалось плохо.
Шеп ответил мне, и Диана попыталась улыбнуться. Я сел за длинную сторону стола, между ними. Строгая пожилая женщина принесла кофе и фруктовый сок, к которым мы все проявили притворный интерес. Я отказался от яиц, но пощипал гренок. Приходы и уходы женщины всех нас устраивали. Но когда она исчезла окончательно, атмосфера сгустилась, став невыносимо натянутой. Когда я задел ложкой за кофейную чашку, звук заставил всех вздрогнуть.
— Извините, — сказал я.
— За что ты извиняешься? — раздраженно спросил Шеп.
— За свою неуклюжесть.
— Я думал, это относится к тому, что ты вчера вечером поцеловал мою жену.
После этого мы перестали делать вид, что заняты едой. Я поднял глаза и увидел, что Диана смотрит на меня. Как женщина может быть такой очаровательной? — спросил я себя. Она в ужасном напряжении, она озадачена, может быть, даже напугана ситуацией. Но все равно красива, прелестна. И она любит меня. Именно это говорят ее глаза. Ты поцеловал меня вчера, Алекс, и кое-чему научил… Я люблю тебя.
— Что касается того, что я поцеловал твою жену, — сказал я Шепу, — то я определенно об этом не жалею.
- Ротвейлер - Рут Ренделл - Маньяки
- Домой до темноты - Чарльз Маклин - Маньяки
- Джек Потрошитель. Расследование XXI века - Марриотт Тревор - Маньяки
- Смерть вне очереди - Мэри Барретт - Маньяки
- Под покровом тьмы - Джеймс Гриппандо - Маньяки
- Синева небес - Соно Аяко - Маньяки
- Шторм - Борис Старлинг - Маньяки
- Обмен - Артём Артёмов - Маньяки / Периодические издания / Ужасы и Мистика
- Кровавые охотники (СИ) - Дмитрий Гапоненко - Маньяки
- Смерть стоит за дверью - Билл Флойд - Маньяки