Титан (другой перевод) - Джон Варли

Пьедестал вдруг изменил свой облик — и превратился в усеянный цветами травянистый холм. Ножищи Геи сделались стволами деревьев, ступни ее корнями ушли в почву. Мелкие зверьки стояли подле нее, пока летучие твари кружили над ее головой. Гея в упор смотрела на Сирокко, и мощное ее чело понемногу затуманивалось.

— Я… ну да, я буду, буду говорить. — И Сирокко уже открыла было рот, чтобы говорить, недоумевая мимоходом, куда же подевался весь ее праведный гнев, — как вдруг взглянула на Габи. А та буквально тряслась, не сводя сверкающих глаз с Геи.

— Я была здесь, — шептала она. — Я здесь была.

— Тсс, — прошипела Сирокко, толкая подругу локтем. — Потом разберемся. — Утерев со лба пот, она снова повернулась лицом к Гее.

— О Великая… — «Нет! Не лебезить! Так говорила Апрель. Гея любит героев. Эх, Апрель, только бы ты не ошиблась!»

— Мы… гм, я и еще шестеро прилетели… мы прилетели с планеты Земля, уже довольно… не знаю, как давно… — Сирокко запнулась и наконец поняла, что по-земному у нее не выйдет. Тогда она перевела дыхание, расправила плечи — и запела.

— Не знаю, как давно, мы прилетели сюда с миром. По твоим меркам, нас было совсем немного, и никакой угрозы мы для тебя не представляли. Мы были невооружены. И тем не менее подверглись грубой атаке. Наш корабль был уничтожен раньше, чем у нас появилась возможность изложить наши намерения. Против нашей воли мы оказались в заточении, причем в условиях, губительных для нашего разума. Мы лишились возможности связаться друг с другом или с нашими товарищами на Земле. В нас были произведены перемены. Один из моих товарищей после такой обработки сошел с ума. Другая, когда я последний раз ее видела, была близка к безумию. Третий более не нуждается в обществе своих сородичей, а четвертый потерял большую часть своей памяти. Еще одна изменилась до неузнаваемости; она больше не желает знать родную сестру, которую когда-то страстно любила.

Все это кажется нам чудовищным. Думаю, с нами обошлись несправедливо и мы заслужили право на объяснение. Мы подверглись дурному обращению — и заслуживаем справедливости!

Довольная, что все выложила, Сирокко чуть расслабилась. Все дальнейшее уже от нее не зависело. Вряд ли стоило и дальше себя дурачить — биться с этим монстром ей не под силу.

Гея еще больше помрачнела.

— Я не подписывала Женевских соглашений.

Сирокко аж рот разинула. Она, правда, понятия не имела, что ожидала услышать, — но уж, во всяком случае, не такое!

— Да кто же ты такая? — Слова вырвались раньше, чем Сирокко успела себя одернуть.

— Я Гея, великая и мудрая. Я мир, я истина, я закон, я…

— Значит, ты — вся эта планета? Апрель говорила правду?

Быть может, неразумно было перебивать богиню, но Сирокко ощущала себя Оливером Твистом, напрашивающимся на очередную взбучку. Все равно надо как-то бороться.

— Я еще не закончила, — пророкотала Гея. — Но вообще-то — да. Я Земная Матерь — хотя и не с вашей Земли. От меня проистекает вся жизнь. Я одна из целого пантеона, что простирается до звезд. Зовите меня титаном.

— Так значит, это ты…

— Довольно. Я слушаю только героев. Ты упоминала о великих деяниях, когда пела свою песню. Теперь расскажи про них — или уходи навсегда. Спой мне про свои приключения.

— Но я…

— Пой! — загремела Гея.

И Сирокко запела. Повествование заняло несколько часов, так как, хотя Сирокко и старалась его ужать, Гея настаивала на всех деталях. Титанидский язык прекрасно для этого подходил; пока Сирокко держалась возвышенного лада, никаких неуклюжих фраз спеть было просто невозможно. Закончив, она почувствовала законную гордость и стала чуть поуверенней.

Гея, казалось, размышляла. Сирокко нервно переминалась с ноги на ногу. Ноги болели. «Вот так, — подумала она, — устать можно от всего на свете».

Наконец Гея снова заговорила.

— Славная вышла повесть, — признала она. — Давно, очень давно я ничего такого не слышала. Ты воистину героиня. Я побеседую с вами в моих палатах.

Не успела богиня договорить, как уже испарилась. Осталось лишь пламя — да и то, немного померцав, вскоре угасло.

Сирокко и Габи огляделись. Они стояли в громадном куполообразном зале. Лестница позади них, теперь уже неосвещенная, тянулась вниз — в темное нутро ступицы. Ржавые сопла вдоль лестницы вовсю дымили. Время от времени слышался резкий треск охлаждающегося металла. В воздухе висел запах горелой резины.

На тусклом и растрескавшемся мраморном полу ясно отпечатались их следы. Место это напоминало ветхий и захудалый оперный театр — когда там вдруг зажигают свет и разгоняют все иллюзии.

— Навидалась я тут уже всяких чудес, — заметила Габи, — но это — самое стремное. Куда нам теперь?

Сирокко молча указала налево, на небольшую дверцу в стене. Дверца была приоткрыта, и свет струился сквозь щель.

Распахнув ее, Сирокко со все нарастающим чувством чего-то знакомого огляделась, затем ступила внутрь.

Женщины вошли в большую залу с четырехметровым потолком. Пол там составляли прямоугольнички молочно-белого стекла. Снизу пробивалась подсветка. Стены были обшиты выкрашенными в бежевое деревянными панелями. Всюду висели старинные картины в золоченых рамах. Мебель была времен Людовика XIV.

— Что, дежа вю? — спросил голос из дальнего конца залы. Там стояла коренастая женщина в просторной хламиде без пояса. Гею она напоминала в той же мере, в какой резной кусок мыла может напоминать скульптуру «Пьета» Микеланджело.

— Садитесь, садитесь, — радостно предложила она. — Здесь церемониться нечего. Весь шик-блеск вы уже посмотрели; теперь перед вами горькая правда. Может, что-нибудь выпьете?

ГЛАВА XXIV

Сирокко зареклась составлять предвзятые мнения.

— Знаете что? — испытывая легкое головокружение, обратилась она к Гее. — Если вы мне сейчас скажете, что «Укротитель» никогда не покидал земной орбиты, что все это происходило на голливудской съемочной площадке, я даже глазом не моргну.

— Вполне естественная реакция, — утешила ее Гея.

Проковыляв по зале, она принесла бокал вина для Габи и двойной скоч со льдом для Сирокко. По пути она поправила картины, потрепанным подолом юбки смахнула пыль со столов.

Сложением приземистая Гея очень напоминала бочонок. Бурая морщинистая кожа. Нос картошкой. Но в уголках глаз и чувственного рта проглядывали лукавые морщинки.

Сирокко все пыталась понять, кого ей напоминает это лицо, — старательно избегая при этом строить всяческие теории. У. К. Филдса? Нет, разве что нос. Наконец она поняла. Гея до боли напоминала ей Чарлза Лафтона в фильме "Личная жизнь Генриха VIII".

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});