Бессмертник - Белва Плейн

Лошади Джона Уайтли паслись невдалеке от дороги. Подойдя к самой ограде, он замер в ожидании. Интересно, они вправду узнают знакомых людей или просто чуют сахар в кармане? Лошади приблизились и поочередно, мягкими теплыми губами сняли угощение с его ладони. Белый с коричневым крапом пони по кличке Лафайет, по обыкновению, уткнулся носом в плечо Эрику. Вот бы вскочить на него и умчаться вдаль, сквозь безлюдный лес, чтобы только ветер свистел в ушах, чтобы ни о чем не думалось — ни о бабуле, ни о школе, ни о баскетбольной команде, куда мне уже не суждено попасть, во всяком случае, в этой школе… Собаки и лошади. С ними иногда лучше, чем с людьми.

— Все, сахар кончился, — сказал он громко, отдав пони последний кусок. И побрел по тропинке, в сторону от дороги. Джордж, тяжело ступая, пошел следом. Было очень тихо, лишь сухие прошлогодние сучья трещали под ногами. На вершине небольшого пригорка тропинка разветвлялась: одна вела к лесу, а другая через полмили выбиралась на шоссе. Дальше ему в детстве ходить не разрешали. Он не чувствовал впереди ничего, кроме черной зияющей пустоты. Все, что есть сейчас, исчезнет. И школа, и все друзья, и команда скаутов, и лодка, и его комната, и Лафайет — все исчезнет, словно стертое мокрой губкой с классной доски.

Он повернул к дому. Стыдно. Стыдно думать о себе, о своих потерях, когда бабуля потеряет все без остатка. Или не все? Хорошо бы. Хорошо бы сбылось то, во что она верит: в загробную жизнь, во встречу с дедулей. Главное, чтобы ей было не очень больно.

Впереди мелькнула машина отца Дункана, дала задний ход. Все, пойман, никуда не денешься.

— Ну как, Эрик? Все уладилось? Все решено? Я только что говорил с бабушкой по телефону.

Похоже, все знают, что его ждет. Словно его выставили на продажу, как лошадь или собаку. Только сам он ни за что не стал бы продавать лошадей и собак, ни за что на свете не лишил бы их дома.

— Да, святой отец. Все решено.

— Эрик, если тебя что-то беспокоит, тревожит, заходи — поговорим. Завтра или когда захочешь. Хорошо?

— Меня ничего не тревожит, — ответил Эрик. Вернее, тревожит, но говорить об этом не хочется.

— Эрик, тогда я сам скажу тебе кое-что, прямо сейчас, не откладывая. У тех, других бабушки и дедушки — иная вера. Ты должен относиться к ней с уважением. Впрочем, ты и сам понимаешь. Уважай чужую веру и будь стоек в своей. Это вполне возможно. Ты будешь жить с ними очень счастливо, полюбишь их так, как они, я знаю, любят тебя, и сохранишь при этом свою веру. Понятно?

— Да, святой отец.

— Помни, что говорил Христос ученикам: «Я с вами во все дни до скончания века». Помни, Он с тобой. Когда тебе станет одиноко и грустно, Он поможет.

— Я знаю, — ответил Эрик. Слова священника показались ему пустым звуком.

Доктор Шейн еще не возвращался: машины у дома не было. Лафайет по-прежнему пасся у изгороди. Свернув на свою аллею, Эрик увидел возле дома машину. Длинную и темную. Даже издали он определил, что это «кадиллак». Он замедлил шаг. Только бы они не бросились обнимать-целовать. Его прошиб пот от смущения и страха.

На крыльце стояла бабуля. Не одна.

— Эрик! — окликнула она.

Сердце застучало, как самый настоящий молот. Стало страшно, так страшно… Только бы не расплакаться снова, только бы его не стошнило у всех на глазах. На память вдруг пришли дедулины рассказы об индейцах, сражениях, отважных предках. Чушь какая-то, при чем они сейчас? И все-таки дедуля был бы рад, если б Эрик поднял голову и расправил плечи.

Теперь все они повернулись, все глядели на него. Мужчина, одетый по-городскому, в темный костюм. Высокая женщина в ярком платье, слишком молодая, чтобы быть бабушкой. Странно, как во сне. А может, мне и вправду все это снится? Волосы у женщины рыжие, и это поразило его больше всего. Он не ожидал, что у бабушки рыжие волосы. Впрочем, чего он вообще ожидал? Они уже сходили по ступеням, ему навстречу. Он расправил плечи и, взяв Джорджа за ошейник, медленно, прямо по траве, двинулся к дому.

31

Анна вынула из миски теплое тесто и бережно, точно живое, разложила на столе. Посыпала мукой, взяла в руки скалку. Умиротворение и покой — вот что она неизменно чувствовала, хозяйничая на кухне в одиночку, привычно и неспешно управляясь с кастрюлями и поварешкой. С улицы вошел Эрик.

— Что это будет? — спросил он.

— Штрудель. Пробовал когда-нибудь?

Он покачал головой.

— Это вроде сладкого рулета, только вкуснее. Я еще утром испекла один противень для семьи тети Айрис и поставила в кладовку остывать. Возьми побольше.

Раскатав тесто, она смазала его подсолнечным маслом и принялась вытягивать потихоньку, чтобы не порвать, сперва один край, потом другой, до тонкости почти прозрачной. Вот оно уже похоже на лист бумаги. Эрик наблюдал молча. Стоял и жевал кусочек штруделя.

— Чего же ты так мало взял? Не нравится?

— Нравится.

— Так возьми еще! Выбери самый большой кусок. Такой рослый мальчик, а тела нет, кожа да кости. Тебе надо с утра до вечера есть, мышцы наращивать. А молочка не хочешь? Штрудель всегда хорошо запить.

Он вежливо улыбнулся в ответ, подошел к холодильнику, налил себе стакан молока. Пил с жадностью — она угадала правильно. Анна вымешивала густую начинку, резала тесто и незаметно поглядывала на Эрика.

Они живут вместе уже четыре месяца, а она все никак не привыкнет. Этот незнакомый мальчик, почти юноша — плоть от плоти ее? Что ни день, она открывает для себя то родинку на щеке, то шрам на локте. Когда-нибудь на него будут заглядываться. Очень примечательная внешность. На редкость густые, выгоревшие за лето волосы. Гордый орлиный профиль. Глаза затенены густейшими ресницами, а вскинет — и у нее сердце заходится от этой детской, беззащитной прямоты.

Интересно, был ли он разговорчив в той, прежней жизни? В их дом теперь частенько вваливается шумная ватага мальчишек. Они приходят с ним, к нему, и все же он тише, молчаливей остальных и держится несколько особняком. Его считают «своим», ровней, а он словно выпадает, не вписывается в их круг. Вдобавок у Эрика утонченные манеры, привитые частной школой… Он немало смутился, когда классный руководитель в новой школе посоветовал ему не говорить учителям «сэр». Но отделаться от привычки трудно: у него это словцо и сейчас иногда вырывается.

Впрочем, подростковых достоинств у Эрика хватает. Он отлично играет в баскетбол, да и проведенное на озере детство не прошло даром: плавает как рыба. Айрис еще до начала учебного года переговорила насчет Эрика со школьным консультантом-психологом. А недавно снова заходила в школу и выслушала немало добрых слов: Эрик прекрасно освоился, учителя его хвалят.

Сколько же сил, сколько мужества в тринадцатилетнем ребенке! Сколько пришлось ему выстрадать! Одна поездка из Брюерстона чего стоит — та, первая! Счастье еще, что Крис, двоюродный дядя Эрика, проводил их и даже прожил здесь два дня. Как бы они справились без Криса — и представить невозможно. Эрик за всю дорогу не проронил ни слова. А что он мог сказать? Джозеф тоже сидел молча, напряженный, точно натянутая струна. Вели беседу Анна с Крисом: два часа кряду говорили о Мексике, где незадолго до этого Крис провел целых полгода. Он подробнейшим образом описал ей Мехико и самым подробнейшим — район, где живет ее брат Дан. А потом он заговорил о Мори. Она и забыла, что Крис — тот самый друг, которым Мори так восхищался, к которому ездил в гости в штат Мэн. Крис вспоминал, какой яркий, талантливый человек был Мори, как забавно они познакомились. Анна слушала его и думала: неведомо кто падает на льду морозной зимней ночью, а в результате — сразу несколько жизней летят кувырком. И зарождается новая жизнь, новый человек. Эрик.

Она открыла рот — сказать ему что-нибудь, перекинуть мостик, нить… Я люблю тебя; наконец ты рядом, но я все равно не могу привыкнуть к этому чуду. Мне все кажется, будто вернулся твой отец…

Но однажды она не справилась с собой. В первый месяц после его приезда. Слезы вдруг потекли — сами, безудержно, в них мешались ликование и горечь, и, не в силах сдержаться, она схватила Эрика за руки, притянула к себе и поцеловала. Он отшатнулся, вырвался, и в глазах у него ей увиделся не то испуг, не то отвращение. Или просто смущение? Больше она себе ничего подобного не позволяла.

Вот и сейчас одумалась.

— Кладем яблоки, изюм, миндальные орешки, а я еще всегда добавляю смородину. Большинство хозяек пекут штрудель без смородины, но, по-моему, кислинка очень украшает, верно?

Эрик согласно кивнул. Она завернула начинку в тесто и, осторожно прижимая ладонями блестящую промасленную змею, еще немного растянула ее в длину, разрезала на кусочки, выложила на противень и сунула в духовку. Сейчас самое время сказать ему то, что мучает ее давно, с первого дня.

— Эрик, ты нас никак не называешь: ни меня, ни дедушку. Обычно дети называют близких так, как повелось с детства. Но не можем же мы оставаться безымянными. Надо бы что-нибудь придумать.