«Если», 1992 № 03 - Джон Бранер

Меня обманули! Какая же это, черт возьми, графомания? Это проза. Ломкая, «непрофессиональная», но проза. Да попадись мне этот рассказ в журнале «Литературная учеба», я бы решил, что передо мною лишь очередной начинающий автор. Отличие (правда, существенное) лишь в том, что от своего творчества он не ждет прибыли.

Графоманы бескорыстны. Их журнал безгонорарен и убыточен. Они любят искусство, не надеясь на взаимность.

У журнала есть свои принципы. Во-первых, «Золотой век» не терпит политики, которую считает делом грязным. Во-вторых, ограничивает объем рукописей (графоманов много, а журнал один). В-третьих, он интернационален.

Сергей Ширинянц авторитетно утверждает, что первым графоманом был неандерталец, позволивший себе выбить на скале портрет любимой женщины.

Возможно, и так. Но тогда от кого же пошли художники?

Впрочем, как говорил отец русской демократии, торг здесь неуместен…

Президент честно признался, что графоманы бывают воинствующими. Но чаще они милы и стеснительны. Графоманство может сплотить семью. Но чаще вносит в нее смуту.

Двенадцатилетняя Маша Куб- лик рисует маслом с четырех лет. Ее отец, профессиональный художник, к творчеству Маши относится скептически (впрочем, дочь платит ему тем же). Оценивая ранние работы Маши, специалисты находят в них подражание Сезанну, Матиссу (правда, в то время Маша понятия не имела об этих художниках).

Есть среди графоманов и философы. Например, Маркитан. Это значит, что у графоманов существует и целое философское направление — маркитанство. Кто хочет — верит в него, кто хочет — нет.

Союз графоманов готов принять в свои ряды Осенева-Лукьянова, бывшего Председателя Верховного Совета СССР. Но только тогда, когда он выйдет на свободу, и только с условием, что он прекратит, наконец, заниматься политикой.

Вход в Союз свободный, беспошлинный. Выход тоже. Почувствовал себя профессионалом — уходи, никто тебя не упрекнет.

Союз уже собрал солидный архив. названный не без претензии, но с самоиронией «Золотой фонд». На папках надпись «Хранить вечно». А вдруг потомкам что-нибудь покажется гениальным. Кто определил критерии истинности искусства?

Графоман — понятие общемировое. Союз, например, обнаружил своих собратьев в Польше, где выходит газета «Графоман». Наверное, подобные общества и издания существуют и в других странах. Пора оформляться, пора создавать международную ассоциацию, растить своих переводчиков.

Я предчувствую, какой наитруднейшей профессией станет перевод. Ну, как перевести строки Никоновой:

«У забора злобно дико зеленеет ежевика».

Или вот это, по-нашенски совковое, — Александра Самойлова:

Один мужик купил обои.

Сидел в метро,

Кого-то ждал.

Тут подошли карабинеры 

И отобрали — 2 (два)

мешка.

По утверждению Союза графоманов: «Наше мнение не обязательно совпадает с чьим- то мнением».

Например, Союз декларирует: «Да, каждый человек в душе графоман, если понимать это слово в добром смысле, как бескорыстную увлеченность чем-то. Ведь это слово из семьи таких слов, как меломан и балетоман — вот пусть и вернется блудный сын в родные пенаты».

А что? Ведь графоман — не пришелец с другой планеты, он сын человеческий. Но однажды заклеймив его и изгнав, мы нарушили одну из самых важных библейских заповедей: «Не судите, да не судимы будете».

Есть ли у графоманов будущее? Будущее, наверняка, у них есть. Хотя бы потому, что они за века не погибли в изгнании, не согнулись в опале.

Наверное, «Золотому веку» никогда не познать миллионных тиражей. Да и надо ли?

Мы так устали идти миллионной толпой, мыслить миллионным единством, жить в городах с миллионным населением.

А графоманы — романтики. Таких во все века было не так уж много. Таких вот — графоромантиков, приходящих друг к другу, чтобы сделать лепным идеально плоский потолок, чтобы избавить стены нашего дома от привычной унылости.

Чтобы спеть, сплясать или что- то приготовить из ничего…

Я больше не боюсь графоманов…

Евгений Попов

ЧУДО ПРИРОДЫ

Они идут. Они подходят и выкладывают листки.

- Где тут принимают литературные произведения, а?

- Здесь, — отвечаю я, вздыхая. — Здесь. Вот именно — здесь.

И читаю, и отвечаю, и поясняю. Все жду, когда Пушкин придет. Не идет.

Но однако что это я приуныл. Эй, да нет! Все совсем не так, все не так. Что там графоманы. Я не о том хочу рассказать. Я хочу рассказать вам не о самих графоманах, а о графоманских борщах.

Я очень уважаю графоманские борщи. Они наваристы, они жирны, они приготовлены со всеми необходимыми специями, к ним часто подается…

Каждый графоман имеет свой борщ. Человек он не от мира сего, и единственная его связь с миром — это борщ, так же, как единственная услада — литтворчество.

И как они все успевают? И добиться успехов по службе, и исписать тысячи страниц неразборчивым почерком, и борща, вдобавок, наварить? Энергия! Энергия графомана значительно превышает лошадиную силу. Я удивляюсь и не пойму этого никогда.

Ах, вялый я человек, безвольный. Пропаду я! Другой бы как гаркнул: «Пошел, дескать, вон!» Или еще куда-нибудь. А я все сижу, посматриваю в окошко.

- Да, — говорю. — Да. Я вас очень внимательно слушаю. Что вы, что вы, я все понимаю…

Ах, как грустно!

Но, однако, что же это я? Опять разнылся? Что-то точит меня. Все точит и точит.

Дождь ли за окном льет, или солнце сияет, а меня все что-то точит и точит.

Вот графоманов ругаю. А зачем? Графоманы, в сущности, очень милые люди. У них случаются такие прекрасные перлы, что, собравши эти самые перлы со всех концов страны и света, мы свободно можем получить нового коллективного гения, силой равного Толстому, Достоевскому и Шекспиру, а духом — всем им троим вместе взятым.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});