Дом и дорога - Вячеслав Веселов

Слабый порыв ветра, похожий на короткий вздох, принес аромат полыни.

— Поезжайте, — повторил Мальцев. Потом посмотрел на парня: высокий, худой, большой детский рот, бусинки пота над верхней губой. — Ну что...

Парень пошевелил губами.

— Юрий... Меня звать Юрием.

— Ну что, Юра, пойдем?

Они зашагали к домику.

— Вы командир экипажа Дмитрий Петрович Мальцев. Я знаю. Они здесь вчера были, геофизики. Данила Степанович говорил им, дескать, успокойтесь, прилетит Мальцев и с понедельника начнет работать. Он, мол, все квадраты знает, раньше тут летал.

Они вошли в домик: сухой пыльный жар, застарелая табачная вонь. Стол, две грубо сколоченные скамьи, какие-то ящики. На стене висело мутное зеркало. «Не забыли! — Мальцев криво усмехнулся. — Надо было и зонтик от солнца захватить». Он бросил взгляд в зеркало и остался собой недоволен: худое серое лицо, седая щетина...

— Попить у тебя, Юра, найдется?

— Да, конечно. Мы бидон с водой в землю зарыли. Только вода все равно нагревается. Вечером я схожу в деревню за молоком.

Мальцев вышел следом за парнишкой. Измученная зноем степь обдала летчика душной волной, и он пожалел, что не поехал с экипажем в город. Парень принес воду. Она была теплая и солоноватая.

Мальцев бросил куртку на траву и сел в тени домика. Он курил, прислонившись к стене и ощущая спиной нагретые доски.

«Собачья жизнь, — думал Мальцев. — Соберешься в кои веки отдохнуть по-человечески, и то... Жена взяла отпуск, у дочери каникулы, билеты на руках. Надо же! Глаза бы не глядели на этих геофизиков. Вечно им времени не хватает, вечно у них сроки горят. Навалятся на машину, кронштейны с приборами установят, датчиков понавешают. «Еще один прогончик, Дмитрий Петрович. Запускай моторы!» А потом сядут и до полночи тары-бары, спорят, курят. Утром, еще черти на кулачках не бились, — уже на ногах. «Поехали, командир!» Оказывается, и курсы не те, и высоты не те. Сами невыспавшиеся, злые. И все по новой! Крутят свои дурацкие шарманки.

Шагая вчера к командиру отряда, он знал, Бондаренко сначала будет вздыхать, ругать науку и ученых, а потом, почесав языки, они все равно сядут за стол. Бондаренко действительно ругался, смотрел Мальцеву в глаза, охал.

«Понимаешь, Петрович, «девятку» и экипаж Синицына послали на Север. Тоже ведь не малина, доложу я тебе. А лететь-то надо. — Бондаренко простонал и вроде бы даже всхлипнул. — Ну, поработаешь недельку. Никуда твоя Молдавия не денется... Вот и товарищи пришли».

Те взяли с места в карьер. Выкатился такой круглый, румяный, в свободном полотняном костюме, протянул мягкую теплую руку.

«Балахонов, ведущий инженер. Мы хотели бы погрузить приборы сегодня».

«Грузите, — вяло сказал Мальцев. — Машина на третьей стоянке. Вы легко ее найдете: там орда механиков».

«Ни сна, ни отдыха, — причитал Бондаренко. — Да ты не беспокойся, Дмитрий Петрович. Я показал им твой аэроплан. Они уже, наверное, грузят. Шустрые ребята!»

«Ты тоже хорош гусь, — подумал Мальцев беззлобно. — Показал...»

Впрочем, рейс как рейс. Даже короче обычного. Простенькое задание: «Прогонишь несколько площадок — и все дела!» Сейчас это задание казалось Мальцеву пустой тратой времени. А раньше усталость и даже неудачи растворялись в радостном ощущении полета. Теперь же все казалось Мальцеву тусклым и выцветшим, как эта степь.

До летчика донесся слабый, издалека идущий гул. Он поднял голову. Тысячах на десяти серебристый самолетик тянул за собой пенистый след. На небо невозможно было смотреть. Мальцев закрыл глаза и задремал.

«Ну, довольно, — лениво думал он в полусне. — Заметано. Поработаю недельку. Делов-то!»

Ему больше не хотелось возвращаться к этому, но, бессознательно продолжая вести счет своим обидам, Мальцев вдруг вспомнил Журавского, с которым они на днях встретились во Внукове. Ясное дело, кого же еще, как не этого баловня судьбы он должен был вспомнить сейчас. С годами Журавский раздобрел, но за собой следил и тогда, в аэропорту, втянув живот и расправив плечи, и вовсе глядел женихом. Да и его экипаж, четыре человека, моложавые, в хорошо пошитых светло-серых форменных костюмах, тоже были молодцы хоть куда. Журавский по обыкновению улыбался.

«Как дела, Дмитрий Петрович?»

«Ничего. Все науку возим... Откуда ты?»

«Из Стокгольма. Мы сейчас на ближних линиях работаем. Наше дело, Митька, стариковское. Пусть молодые далеко летают».

Когда-то они вместе воевали. Потом, мыкаясь по госпиталям, Мальцев потерял друга. Но первым, кого он увидел на родной земле, выйдя из санитарного самолета, был Журавский. Веселый, в новенькой американской куртке, уже работает, уже летает... Осень была, ныло плечо, слабость... Ни угла, ни семьи. А тут Журавский: «Э, Митька, все устроим. Жив-здоров и ладно».

Он вновь испытал горькое чувство обойденности и потерь. Его сбили весной сорок пятого. Мартовским утром, возвращаясь с задания, они встретили группу тяжелых самолетов, сбили четыре и сожгли бы остальные, будь у них чуть больше горючего. Немцы, понимая это, торопливо уходили. Он помнит, как тянул на одном моторе далеко отставший от своих немецкий бомбардировщик с мертвым стрелком в кормовой кабине.

«Вертайся, ребята! — кричал комэск. — Бензин на пределе!»

И тут грязно-желтый «мессер», сволочь, неожиданно вывалился из-за облаков и дал длинную очередь. От жаркого толчка в грудь Мальцев на миг потерял сознание, а когда очнулся, его самолет уже полыхал, как береста.

«Митяй! — услышал он по радио. — Живой? Держись, Митя! Сейчас мы этого гада распотрошим».

Мальцев вздохнул и полез за куревом. Подошел парнишка.

— Дмитрий Петрович, я, пожалуй, прикорну. Ночью мне ведь нельзя спать. А потом схожу в деревню.

— Договорились.

Война была окончена. Госпиталь собирались эвакуировать, но он почему-то застрял в старом, наполовину разрушенном городишке. Мальцев уже ходил, но выписывать его не торопились. Он тяготился бездельем, много читал, а вечерами бродил по темному городу. По выщербленным мостовым текли потоки воды, смывая пыль и известь, оставшиеся после бомбежек.

Мальцев медленно перебирал в памяти картины чужого города: легкие очертания башен и шпилей на фоне неба, пустые парки. Сквозь сучья деревьев сквозили башенки с шипами, стрельчатые проемы окон. На карнизах соборов лепились каменные чудовища, из их распахнутых пастей хлестала вода. Осень, голые деревья, холодные соборы, выбитые окна, святые с головами, забрызганными птичьим пометом...

Мальцев опять задремал, а когда открыл глаза, над низким солнцем уже таяли перистые облака с золотистыми краями. Небо вокруг солнца было в розоватой пыли. Казалось, сотри ее, и небо вновь станет голубым.