Мозес - Ярослав Игоревич Жирков

ребенка!

– Прекращай! – закричал Мартин и вскочил с кровати, – ты не знаешь, ты просто ничего не знаешь!

– Так просвети меня, – прошептала Роза.

– Нет. Не сейчас и не здесь. Мне еще надо многое понять. Я и сам уже не рад этой поездке, но отменить её просто невозможно!

– Но ведь хотел когда-то…

– Да. Очень. Это было всего сутки назад, но как будто в другой жизни.

– Мартин…

– Мозес, – поправил он, – ты ведь в детстве всегда так меня называла.

– Только что бы позлить.

– Я зайду к тебе сегодня вечером, а пока дай мне отдохнуть.

Роза не ответила и тихо покинула комнату. Мартин подождал пока она выйдет из дома и спустился на кухню, к остывшему завтраку. Он ел и считал дни до отправки в лагерь, но не так, как раньше, не с трепетом и желанием, а страхом взглянуть на всё с другой стороны.

6.

Поезд издал гудок и медленно тронулся с платформы. Мартин обнял мать и поцеловал Розу. Станционный смотритель подгонял нерадивого пассажира и тот, наконец, запрыгнул на ходу в свой вагон. Дорога обещала быть короткой. Всего в 16 километрах от Мюнхена расположился городок Дахау, привлекавший в своё время путешественников прекрасными парками и старинными замками, башнями и музеями, фонтанами и памятниками. Огромных трудов и чуточки везения стоило добиться этого места службы, настолько близкое к дому. «И это благодаря отцу. Всё же он действительно любил меня как своего собственного сына. Я бы извинился перед ним, прямо сейчас, но где же он теперь? Неделя. Ровно столько прошло с того дня, как он рассказал правду, а на следующий – он исчез. Возможно, в этом виноват я. Да, виноват в том, что родился».

Задумавшись, и без того короткая дорогая пролетела быстрее чем юность. Мартин с отрядом вышел на перрон где их уже ждали грузовики, которые должны были отвезти всех в концлагерь. На встречу вышел помощник коменданта и приказал строиться.

– Запрещено распространятся о работе лагеря. Нарушение правила, равно раскрытию государственной тайны и, следовательно, карается самыми жесткими методами, – произнес комендант. После Мартин вместе с остальным сел в крытый грузовик, поближе к заднему борту не желая вдыхать затхлый воздух.

«Arbeit macht frei» – «Труд делает свободным» – железными литерами было выложено на входе Дахау. Это была старая фабрика боеприпасов, простаивающая еще со времен Первой Мировой Войны. Территория более чем в двести тридцать гектаров за высокой бетонной стеной и двумя рядами колючей проволоки, один из которых постоянно находился под напряжением, надежно скрывали от посторонних глаз происходящее здесь. Бетонный ров по всему периметру лагеря, сводили на нет любые попытки побега. А с семи сторожевых башен легко можно было проследить за действиями всех узников.

Отряд вошел на площадь аппельплац ровно к утренней перекличке. Сотни людей в полосатых рубашках стояли в абсолютной тишине в ожидании коменданта. С обритыми головами и провалившимися от истощения щеками они были похожи скорее на кукол, чем на людей. Нашивки на воротниках зековской униформы были цветные. Мартин понимал значение каждой из них и начал перебирать в уме: «Политические носили красные; красный перевёрнутый – шпионы, дезертиры, пленные; сектанты – лиловые; зеленые были у криминальных элементов; чёрный – асоциальные: слабоумные, сумасшедшие, алкоголики, бездомные, попрошайки, пацифисты, феминистки, проститутки, лесбиянки; розовые украшали гомосексуалистов; голубой носили эмигранты. Евреи помечались двумя треугольниками, лежащими друг на друге, образуя звезду Давида. При этом нижний треугольник был жёлтого цвета, а верхний соответствовал категории заключённого. Чёрный несплошной треугольник, расположенный поверх жёлтого, обозначал мужчину-еврея, осквернившего арийскую расу, имея связь с арийской женщиной, и таким образом осуждённого за метисацию. Жёлтым треугольником, наложенным на чёрный, помечались арийские женщины, допустившие осквернение расы. В качестве наказания, заключённые могли быть дополнительно помечены «штрафной меткой», которая означала, что заключённый входит в штрафную группу. В зависимости от страны происхождения заключённых помечали буквами», – точно по учебнику процитировал Мартин, но вдруг осознал: «А ведь моё место, среди них, с черным несплошным треугольником, поверх желтого: осквернение арийской расы, но к моему счастью, все думают, что я к ней принадлежу».

К строю вышел комендант в чистой, выглаженной как на парад форме и блестящими начищенными сапогами. Под его взглядом содрогнулась толпа. Он сделал глубокий вдох утреннего воздуха длинным с горбинкой носом. Дыхание узников стало тише, дыша ровно настолько, чтобы не умереть. Комендант не обратил внимания на новоприбывший отряд и дал команду на перекличку. Десятки имен, десятки уставших голосов. В третьем десятке, один узник запнулся. Ему было приказано выйти из строя и тот, перебирая тонкими, толщиной с предплечье ногами выполнил приказ. Перекличка началась с самого начала. Те же имена. Мартин приметил парочку смешных иностранных фамилий. На пятом десятке, некий Балабан Ковач не отвечал, даже когда второй и третий раз произнесли его имя. Один из заключенных подтолкнул его, и Ковач вышел вперед, но сделав шаг, рухнул перед строем. Комендант подошел к телу. Из черной кобуры он достал пистолет, несколько секунд смотрел через прицел на тело, а затем выстрелил. Перекличка началась сначала.

– И часто так? – обратился Мартин к одному из бывалых охранников, что вел их к бараку.

– Утром и вечером. Каждый божий день.

– Нудно, наверное.

– Зато помогает отсеять дохляков.

– Разумно. Как на производстве.

– А то! – пожилой охранник засмеялся и протянул руку, – с прибытием в Дахау! Томас Адлер, давний сторожила этого бардака.

– Мартин Мердер.

– Серьезно? Из Мюнхена? – не выпуская руки, удивленно спросил Томас и его лоб сложился в крупные морщины.

– Так точно, из Мюнхена.

– Надо же! Твоя слава идет впереди тебя.

– Правда? – оживившись, заулыбался Мартин, – и какая же слава ходит обо мне?

– Не волнуйся, отнюдь не дурная. Вот ваш барак занимай поскорее место получше, ты это заслужил. Встретимся в обед, я тебя найду.

Барак встретил молодых людей тяжелым воздухом и скрипучими деревянными полами. Один из солдат бросился к окну и распахнул створки. Остальные спешно бросились занимать двухъярусные кровати, возле некоторых завязывались драки. Мартин выбрал верхнюю, у самой стены, но никто не пытался оспорить право на это место. За последнюю неделю жизни, желание всегда быть в центре внимания, покинуло Мартина, уступив тяге к уединению, отстранению. Он словно прибывал в трауре по умершему прошлому, жизни прожитой в неведении. Самоуверенность, что двигала им в течение многих лет, исчезла под натиском открывшихся заблуждений. Однако остатки тщеславия, давнего спутника его жизни поддерживали в нем тлеющий огонек, интерес, разожженный внезапно старым охранником Томасом Адлером.

Суп был пустоват. В сравнении с тем, что готовила дома мать, это можно было назвать разве