Холодные песни - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич

По всему выходило, что это не марка товара – что за товар, которого нет в Интернете? – а чье-то погоняло. Ох и настырный паренек!

Автографов становилось все больше, так казалось. Город как будто подхватил ветрянку с шестибуквенной сыпью.

Ззолет.

Через какое-то время я поймал себя на мысли, что произношу это слово исключительно как имя. И представляю отнюдь не мозглявого подростка, а большую темную фигуру.

Надписи теперь попадались не только на стенах и тротуарах. Я видел их на оконных отливах, на водосточных трубах, на ржавых авто, прилипших к асфальту спущенными шинами. В глубине парка, на площадке для скейтеров и самокатчиков я запечатлел несколько «Ззолетов»: на рампе и на бетонном заборе, который графферы превратили в свой холст.

Когда в папке «Ззолет» накопилось пять десятков фотографий, я уже заметно удалился от района, в котором снимал квартиру. Забрался в исторический центр города.

Фотографировал на «мыльницу с хорошим зумом» – так окрестил мою старенькую «Сони» один спившийся редактор оппозиционной газеты, в которую я пытался устроиться, уволившись из проектной фирмы. Редакция пропахла табачным дымом – на столах чадили жестянки с окурками, стены в несколько слоев покрывали плакаты и календари, а сотрудники словно вылезли из советского фильма. Что-то в этом было аутентичное – идеальное место для начала журналистской карьеры, сказал я себе. Редактор обещал устроить в газете переворот и набрать новых сотрудников, меня в том числе, но перевернулся сам: долго не отвечал на мои сообщения, потом отписался кратко: «в монастыре» (что это значит, я выяснять не стал). Были и другие неудачи, много чего было – и вот я бесплатно щелкаю «мыльницей с хорошим зумом» загадочные подписи на подъездных дверях, на мостовых опорах, на цистернах поливальных машин, что заправлялись у реки.

В конце концов плюнул на цикл «Улицы города» и стал охотиться, искать следы мистического Ззолета. Только этим и занимался. Уходил рано утром, наспех позавтракав яичницей и чаем, и возвращался затемно. Обедал в городе – если вспоминал про обед. Меня мучил другой голод. Который я не мог утолить, но который наполнял меня радостной пустотой. Рыская по дворам и промзонам, я был почти счастлив. Почти. Счастлив. Почти. Не. Одинок. Но когда приходила ночь, мое одиночество обнажалось до такой анатомической глубины, что я видел сочащиеся кровью мышцы и треснувшие полые кости.

Ночью меня не покидало чувство, что меня одурачили. Вот только – кто? Каким образом?

Это напоминало вопросы из памятки для начинающих журналистов «Как писать новости»: «Чтобы написать новость, надо ответить на следующие вопросы: „Кто?“, „Что?“, „Когда?“, „Где?“, „Почему?“, „Как?“».

Я мог ответить лишь на вопросы «Что?» и «Где?».

«Ззолет».

«По всему городу».

Я грезил журналистским расследованием, но не знал, с чего начать. Снова попытать счастье в Интернете? В городском архиве? Дать объявление? «Дорогой Ззолет! Свяжитесь со мной для интервью». У меня были только надписи на кирпиче, металле, плитке, асфальте и дереве. Меня пустили на место преступления, разрешили фотографировать, но запретили расспрашивать.

Не помню, сколько длилось это «расследование». Неделю, две, месяц? Я потерялся в днях и фотоснимках.

Пришел в себя, когда на карточке закончились деньги. Небольшая заначка и безотзывный вклад в банке, тоже небольшой, не решали проблему хлеба насущного. Надо было вернуться к работе. Продолжить цикл «Улицы города», поискать другие инфоповоды, поудить на бирже фриланса – что угодно.

Но у меня опускались руки.

Когда истощились запасы макарон и пельменей (на весь морозильник – упаковка сосисок с сыром), неопределенность скрутила так сильно, что я отправил админу-владельцу портала архив снимков с предложением написать статью о Ззолете. Проделки безысходности.

Он ответил не сразу – я уж было занервничал, что и эта ниточка порвалась. «Статья про надписи – ок. Думаю, вам также будет интересен один заказ. Статья о староверах. Можно в форме интервью, на ваше усмотрение. Адрес и условия оплаты ниже». Я удивился. Прежде админ не заказывал – брал что дают. Но все случается однажды.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Оплата – мой недельный заработок на заметках о городе. Я поспешно согласился, словно боялся, что админ передумает: «Предложение не актуально. Получено согласие от другого интервьюера». Затем проверил адрес по карте. Квадратик в историческом центре. Ладно, хорошо…

Староверы.

Почему он решил, что меня это заинтересует? Шаблонная формулировка?

Нужный адрес я нашел, углубившись во дворы от пешеходной улицы. Через арку с закругленными углами – так строили, чтобы повозки не отбивали откосы, – попал в «деревенский» дворик.

Одноэтажный кирпичный дом на несколько квартир, примечательный зловещей печной трубой и убогим окружением. Поленница (для мангала? или фурычит печное отопление?), накрытая брезентом – сверху несколько кирпичей, чтобы не сдуло. Деревянные сараи с провалившейся крышей. Такого добра в городе хватало – только сверни с туристического маршрута, отдались от витрин.

На скамейке сохли подушки, на веревках – одежда: темно-синяя рубашка, черные штаны, темно-зеленая вязаная кофта. У крыльца валялись набитые мусором столитровые мешки. Цвела сирень. На подоконниках, между мутным стеклом и желтоватыми занавесками, стояли эмалированные кастрюльки с рассадой. Одно окно заклеили фольгой.

Входом в квартиру служила деревянная пристройка-будка. Я не нашел кнопки звонка и постучал в рассохшуюся дверь. Мелко задребезжал жестяной почтовый ящик. На костяшках пальцев остались бордовые чешуйки.

Мне открыла сухонькая старушка в халате.

– Здравствуйте. Я по поводу интервью.

– Это прально, прально, – закивала она. – Заходи, не мерзни.

Было градусов двадцать, конец апреля, я взмок под джинсовой курткой, но согласился не мерзнуть – и зашел.

За тамбуром начинался коридор. Я заметил баллончики с аэрозольной краской, шесть или семь, которые кучковались у стены. Старушка провела меня в комнату с большим круглым столом, покрытым кружевной скатертью с кистями. Обстановка отдавала стариной, антикварностью. Фаянсовые шкатулки. Ажурные вазы. Огромный ренессансный шкаф, потертый и угрюмый, с массивной медной ключевиной.

Я сел на предложенный стул, положил на стол диктофон, нажал «запись» и глубоко вздохнул. Пахло ветхостью. Мысли мои крутились вокруг баллончиков с краской. Так вот почему до сих пор не пойман Ззолет – кто заподозрит старушку? Я улыбнулся.

– Чайку? – спросила старушка. Она устроилась на софе – согбенная спина, сложенные на коленях морщинистые руки.

– Спасибо, не надо. – Старушка смотрела на меня внимательными выцветшими глазами, но отчего-то было неуютно; захотелось поскорее закончить и уйти. – Мне сказали, вы знаете много интересного про староверов.

– Про кого?

– Про староверов. Старообрядцев. Раскольников. Хм, мне написали из газеты, только сетевой, в Интернете… не важно. Думал, вы знаете…

Старушка странно встрепенулась – будто в замедленной съемке.

– А, были такие. Только они не так себя называли.

– А как?

– Не помню. Не знаю как. Мне бабушка рассказывала…

– Она здесь жила?

– Не в этом доме. Но место это. Могилы растоптали, разгладили и живут… вот так.

– Какие могилы?

– Кладбище нарушили… Не знаю уж…

Старушка вытянула шею и посмотрела на что-то в углу комнаты. Я тоже глянул. Там был муравейник. Шевелящаяся гора из веточек и травинок. Я посмотрел себе под ноги, но не заметил ни одного муравья. Хорошие букашки. Может, сделать заодно заметку про необычных домашних питомцев?

– У них своя вера была. Старая, давнишняя.

Я повернулся к хозяйке:

– И Бог другой?

– Да бог его знает, мож, и другой… Да, кажись, не тот…

– Молитвы свои были?

– Молились они по-своему. Имя повторяли. Долго повторяли.

– Какое имя?

– Не знаю. Бога своего. Имя это они искали вокруг.