Письма Уильяма Берроуза - Оливер Харрис

Пошел я в ресторан, где официанты и повар — арабские дятлы, которые любят помацать клиентов. Вывеска над барной стойкой гласит: «Пропялил гостя — вымой руки!»

Отправляю тебе отрывки из «Интерзоны». Это только наброски, сырой материал. Всего у меня такого написано страниц пятьдесят… Принял у себя мальчика ночью и еще одного — днем… Теперь держу пост: два дня без секса.

Благослови вас Господь, дети мои, старик Ли, ваш друг-пророк Билл шлет вам привет

НА ХРЕН МЕКСИКУ [370]! ПОКА БАБКИ ЕСТЬ — ЖМИ СЮДА. В ТАНЖЕРЕ ОТТЯНЕШЬСЯ. НЕ ТРАТЬ ВРЕМЯ ПОПУСТУ!!!

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Танжер

29 октября 1956 г.

Дорогой Аллен!

Для «Кембридж ревю» отбери то, что тебе нравится. И еще: когда пойдешь к ним, покажи рукопись. «Интерзона» поперла, к Рождеству закончу! В день работаю минимум часа по четыре; финал, наверное, будет такой: техник-жопочист взрывает мир, дернув за рычаг, и говорит: «От души пердануло! На Юпитере слышно будет».

Слушай, по ходу дела, тут назревает натуральный джихад (это когда мусульмане сообща режут под корень врагов веры). Вчера сижу себе на Сокко, и вдруг по площади как ломанется толпа. Владельцы лавок принялись опускать стальные ставни на витринах (о, надо запатентовать автоматические ставни: жмакаешь на кнопку, и они падают, как нож гильотины). Те, кто сидел на улице у кафе, побросали напитки и кинулись внутрь, пока официанты не захлопнули двери.

Прямо сейчас где-то тридцать детишек маршируют по Сокко, неся флаг Марокко… На днях случилась всеобщая забастовка: все позакрывалось — рестораны, аптеки, машинам ход перекрыли [371]. Часа в четыре пополудни я со своим испанчиком пошел раздобыть бутылочку коньяка, а нам везде дают от ворот поворот: «Не работаем! Уходите! Забастовка, разве не знаете?!» И прямо перед носом хлопают дверью. Примерно в это же время начинается такое!..

Ни разу не видел, как тысячи арабов, вопя, идут маршем по бульвару. Обхожу эту улицу со стороны полицейского участка, который осадила сотня молодых арабов; легавые заперлись изнутри и забаррикадировались. Случилось вот что: один полицейский залез на дерево и обратился к местным, мол, как смеете вы противиться Франции?! К счастью, коллеги спасли его и укрыли в участке. По бульвару прошло, думаю, тысяч двадцать арабов, большей частью подростков, скандировавших: «Fuera Francais!» («Долой французов!»). Они скакали и ржали… А так, в принципе, ничего не произошло. Джек пусть не волнуется.

Дом мой — это комната с кроватью, обычно забитой испанскими пареньками. Порядки касательно секса здесь ни на что не похожи: гулять с испанским мальчиком равносильно гулянию с девушкой с США. То есть общество принимает тебя, не жужжит. Случись тебе пройтись по улице с мальчиком-арабом — тогда пипец. Косые взгляды, потоки грязи и плевки обеспечены. Самого пацана еще и накажут. Понимаешь, местным плевать наличные дела неверных.

Я тут словно вне социума живу; еще нигде так расслабиться не получалось. Атмосфера, в которой когда угодно может разразиться бунт, тонизирует, словно запах озона после грозы, как в том стихе: «Вот песнь, без сомнений, для мужчин, что сотрясает ветви древа из железа» [372] (в «Анабасисе» так вроде). По былым временам в Марокко я тоски не испытываю. Настоящее — вот мое время.

Мое неодобрение общественных норм достигает стадии психоза. Выпиваю как-то на яхте с матерыми ханжами из Англии, и кто-то говорит о ком-то, привязанном к маркеру. Тут я вставляю: «У меня был свой Маркер. Я тоже к нему привязался, очень сильно. И время от времени даже трахал его», — и сгибаюсь пополам от хохота, довольный собственным остроумием. Никому из гостей шутка смешной не показалась. Теперь стоит им завидеть меня, как у них на лбу проявляется надпись «Спасайся кто может»; все быстренько ретируются, думая про себя: «От этого гомосека одни неприятности».

В другой раз мы курнули ганджи с Полом Боулзом, пока он развлекал одну занудную богачку, ханжу из Америки. Я, распаленный выпивкой и травкой, принялся повествовать о яхе. Тогда богачка спросила: «Ну, и как скоро вы сгниете от своей отравы?» Я же ответил: «Сударыня, вам бы молиться на такой срок жизни». Мадама встала и ушла. Я подумал: ну все, конец дружбе с Боулзом. Ни фига! Его этот эпизод, похоже, позабавил; мы с ним потом еще встречались пару раз, и он открылся мне так скоро, как еще никто не открывался. Наши умы работают одинаково, телепатические волны между нами текут подобно потоку. В Боулзе есть нечто поразительно знакомое, и у меня зреет предчувствие, похожее на откровение. Я одолжил у него одну книгу [373], прочел — хороша. Жалко только, Боулз скоро уезжает на Цейлон. Вернется в феврале, и мы с ним еще, думаю, увидимся.

Да, машинка у меня есть — личная и притом неплохая.

Эти пижоны из Блэк-Маунтин [374] уж больно грозно выступают. Юнцы! Тебя из строя им не вывести. Отвлекают внимание — одна из старейших тактик в нашем деле. Замахиваются одной рукой, когда пробить хотя другой Контрудар? Хоть с дюжину! Говоришь им: «Ну разумеется, сегодня научные статьи — вот истинная литература», и тут же зачитываешь что-нибудь об антигемоглобиновом лечении в контексте борьбы с множественной дегенеративной гранулемой. Еще правила: никогда не отвечай противнику напрямую, не переспрашивай, о чем он сам болтает, — просто кивай, как будто его речи примитивны и жутко утомительны; заговаривай с кем-нибудь на стороне — сбоку от оппонента или позади него, надолго замолкай, как будто внимательнейшим образом слушаешь того человека, по временам кивая в знак понимания и вставляя что-нибудь навроде: «Ну, так далеко я не зашел бы. Пока по крайней мере» или: «Подобное повторно сказать можно. Вопрос: зачем?»

Короче, притворяешься, будто обсуждаешь оппонента с этим призраком, которого противник типа сам же и привел… Откуда такое — объяснить не смогу. Просто меня приводит в возбуждение сам вид параноиков, от ненависти ко мне выскакивающих из штанов. Не дождусь, когда придурки реально закипят и лопнут — хочется полакомиться их сочным, мягким нутром. Всякий раз, как араб злобно смотрит на меня, я полнюсь надеждой: вдруг он возьмет да и взорвется, и вся его сущность по косточке разлетится по всему марокканскому небу… Параноик, видишь ли, обязан иметь вторую половину, то есть переживать дополнительный страх или ненависть. Если б мне, без ответного страха или ненависти, удалось довести одного такого до кипения, он бы раскололся, и бог знает что выползло бы наружу. Фантазии, чувак, фантазии… Похоже на ломку. «Наш корабль волнует воды, до которых не плывали моряки в былые годы» [375]. Джек арабов пусть не боится. Мое положение позволяет официально отменить все поводы для страха.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});