Избранные произведения в двух томах: том I - Артюхова Нина Михайловна

В то же время ей страшно было подумать даже, как она вернется домой без Сережи.

Она взяла его за руку.

— Сережа, послушай, — начала она.

— Аня, пойдите сюда на минутку, — негромко позвал Тимашов, стоявший поодаль. — Вы не то делаете, — сказал он, когда Аня подбежала к нему. — Ведь были же какие-то магические слова, которые нужно было произнести. Помните, он выбежал на площадку и крикнул нам, когда мы уже спускались с лестницы. Что-то нужно было сказать Сереже, только я не помню что. Я очень боялся, что мы опоздаем на поезд.

— Да, да, — обрадовалась Аня, — я помню, он говорил… но только я забыла что… Это было уже в самую последнюю минуту… Мы так спешили…

— Так давайте, Аня, вспоминать вместе. По-моему, он начал так: «Если Сережа заупрямится и не захочет ехать, скажите ему, что я прошу его прийти поговорить со мной лично». И прибавил еще что-то… не помню, что-то очень нелепое… про мостовую как будто или про улицу…

У Ани блеснули глаза.

— Я вспомнила! Я не знаю, что это значит, но я вспомнила!

Она повернулась и пошла к Сереже решительными шагами, как настоящая султанша из сказки, которая знает волшебные слова и которой будут повиноваться духи.

— Сережа, когда мы уезжали, он поручил нам передать тебе: он просит тебя прийти поговорить с ним лично. И еще он просил напомнить тебе твои слова, я не знаю, что это значит, но ты, должно быть, помнишь: «Головой вперед на мостовую!»

Сережа прижался лицом к печке. И встал. И сказал очень тихо:

— Пойдемте.

LIV

Аня первая вбежала в подъезд.

— Вы не торопитесь. Я сначала ему скажу.

Тимашов и вовсе не пошел наверх, оставшись на нижней ступеньке.

Сережа медленно поднимался по лестнице.

Знакомая квартира показалась ему чужой и даже враждебной. Он остановился в маленькой комнате, не решаясь идти дальше. Хотел присесть на кровать, но его собственная кровать смотрела на него с каким-то холодным упреком.

А что если Владимир Николаевич опять… как рассказывала Аня… Сережа не мог себе этого представить, но знал, что это будет ужасно.

Аня заглянула в дверь:

— Ну, что же ты?

Сережа сделал два шага и остановился у окна.

Владимир сидел за столом в очень спокойной позе. Лицо его показалось Сереже усталым и очень серьезным.

Впрочем, Сережа взглянул на него только раз и сейчас же отвел глаза.

Аня сочувственно посмотрела на одного и на другого и вышла, прикрыв за собой дверь.

Сережа так волновался, что забыл поздороваться.

— Вы просили меня прийти, чтобы поговорить.

Владимир ответил тоже без всякого приветствия:

— Очень тебе благодарен, что ты пришел. Так как… совсем пришел или…

— Нет, я только поговорить.

— Ага! Ну, а если бы я тебя… попросил остаться?

Сережа молчал.

— А если бы я тебя… очень попросил рассказать мне, почему ты от нас ушел?

Сережа ответил страдальчески:

— Вы меня не просите…

Он смотрел на подоконник. Это было что-то новое. Владимир помолчал, задумавшись.

Убеждать одними словами, без Сережиных глаз, было труднее.

— Хорошо, не буду просить. Заметь, я говорил в сослагательном наклонении. Мне кажется, Сергей, что я знаю, почему ты ушел. Но, имей в виду, когда человек… слушает из соседней комнаты, он не всегда слышит именно то, что говорят, во всяком случае не совсем то!

Краска обиды разлилась по Сережиному лицу.

Я не подслушивал! Если вы так думаете… я тогда уж лучше все расскажу, я не хочу, чтобы вы обо мне так думали!

— Рассказывай.

— Я пришел тогда раньше, чем должен был прийти… И в той комнате… я увидел, что ваша дверь открыта, но не совсем. Я хотел постучаться. Еще не дошел до двери… услышал, как вы сказали, что Аня вас из-за меня… ну вы помните! И что с ней опять… из-за меня… поссорились… второй раз на этой неделе. Я не подслушивал! Я просто хотел войти… Я больше ничего не слушал… я ушел.

— Куда же ты ушел?

— В кухню.

— Странно! Аня туда пошла, там было темно и никого не было.

— Я сидел в темноте.

— Что же ты делал в темноте? Может быть, всплакнул немножко?

— Нет.

— А я вот плакал, когда прочел твою записку. Честное слово. Даже не думал, что умею. Последний раз этим делом занимался… чтобы не соврать… лет… пятнадцать, а то и все двадцать тому назад. Очень было тяжело. Кстати, почему ты написал в своей записке «вы» с маленькой буквы?

— Как же, — ответил Сережа, — «вы» — вас двое.

— Я так и понял и говорил Ане. А она думала, что ты просто ошибся, и огорчалась. А я хорошо знал, что ты не мог допустить такую грубую… и не просто грубую, но еще и… неделикатную орфографическую ошибку. Жалко, Сергей, что ты услышал только эти слова и не слыхал того, о чем мы говорили раньше. Постараюсь вспомнить и тебе рассказать. Немножко трудно это… конечно, я буду не слово в слово… — стенографистки-то у нас не было, — но ведь ты мне поверишь, что я расскажу все самое существенное.

Он стал рассказывать, иногда останавливался, потирая лоб рукой, добросовестно стараясь передать поточнее весь разговор.

Сережа чувствовал, как ему неприятно говорить. В середине рассказа Владимир сердито прервал сам себя:

— Видишь, Сергей, до какого унижения я докатился: рассказываю даже, какой я был самоуверенный — считал, что ты без меня жить не можешь! И вот, когда Аня сказала, что она меня к тебе не ревнует нисколько, я сказал, что она меня тобой попрекает и что мы с ней ссоримся. Ты понимаешь теперь, Сергей, что это была шутка. Зачем мне с Аней ссорится, да еще два раза в неделю?! Как я могу с Аней ссориться? Ведь если она мне скажет: «Прыгни, Володя, головой вперед на мостовую», — я сейчас же прыгну, может быть, не так ловко и быстро, как ты собирался это сделать, если бы я тебя об этом попросил, — но, во всяком случае, со всей возможной для меня поспешностью. И зачем Аня будет со мной ссориться? Ведь она прекрасно понимает, что когда ей захочется, стоит только мигнуть — я сейчас же прыгну. Знаю, что ты сейчас подумал! Ты вспомнил, как с этими чертежами я капризничал и не хотел прыгать. Видишь ли, Сергей, это было совсем другое. Она мне советовала, мы с ней спорили, пререкались… Но ведь она же не просила об этом так уж вплотную…

Ну то же самое, как у нас сейчас. Ведь я же тебя не прошу остаться? Значит, и нельзя считать, что ты нарушаешь какие-то взятые на себя обязательства. Правда? Так вот, Сергей, ты видишь, что это было сказано несерьезно? Обыкновенная моя… идиотская манера разговаривать. И кто меня дергает за язык всякую чепуху говорить, я не знаю! Мне очень жаль, что тебе это доставило столько горя. Прости меня. Теперь я все рассказал… Только еще две вещи скажу.

Во-первых, я ни одной минуты не думал, что ты подслушивал. Но, признаюсь, я нарочно сказал так, чтобы тебя подзадорить и заставить говорить: чтобы ты подумал, что я думаю, что ты… Фу! Запутался!.. Нечестно это было. Виноват и прошу прощения. А во-вторых… Сергей, если у меня будет сын, я не смогу его любить больше, чем тебя люблю. Аня, конечно, не может любить тебя, как сына…

Сережа ответил совсем тихо:

— Я понимаю.

— Дурак — не понял. Извини, что я ругаюсь, это потому, что я нервничаю.

Он провел рукой по лицу и прибавил с досадой:

— Подумать, сколько злодейств наделал за такое короткое время! Через каждые два слова извиняться приходится! Аня не может любить тебя, как сына, просто по причинам техническим: она для этого слишком молода, а ты слишком стар. Но она любит тебя, как младшего брата. Я это очень увидел теперь, когда она тебя разыскивала и меня… утешала. Видишь ли, Сергей, война так все изуродовала и так разбросала людей… многим приходится заново искать себе место в жизни. Гораздо легче найти себе место в жизни, когда рядом с тобой те, кто тебя любит. Я тебя об этом не прошу… Но мне очень хотелось бы… чтобы ты нашел свое место в жизни где-нибудь рядом с нами. Все. Больше не буду говорить. Теперь я тебя спрошу одну… нет, две вещи. Ты мне ответишь?