Невенчанная губерния - Станислав Калиничев

Сошёл с дороги и напрямик, оставляя справа новый копёр Рыковской шахты, поспешил в Назаровку.

К началу собрания, конечно, опоздал. Его, как и намечалось, проводили в воронежском бараке. За годы войны многие артели распались, в том числе и воронежская. Её помещение занял комитет большевиков. Потом убрали перегородки и устроили нечто вроде клуба.

У входа толпились шахтёры — курили, разговаривали. Когда вошёл в казарму, выступал «Щербатый» — Иса Ярулин, машинист подъёма со второго номера. Он был категорически против намеченной на завтра демонстрации в Юзовке.

— Вы что, не понимаете, — говорил Иса, — это же в поддержку Временного правительства. Под нашими лозунгами сейчас нечего и соваться.

Собрание вёл Прохор Четверуня. Увидав Сергея, глазами показал ему: проходи, мол, поближе. Потом дал слово Евсею Сыромятникову. Чудной это был мужик: неплохой забойщик, но большой неудачник в житейских делах. Когда-то ещё давно, вздумал он копать во дворе колодец. Всё лето ковырял, метров пять вырыл. Однажды ночью вышел по нужде да сам в него и свалился. Облегчил себя уже, можно сказать, в полёте… Потом в эту яму несколько лет мусор сваливали да иногда падали соседские куры. Однажды с получки купил по случаю поросёнка. У какого-то приезжего. Акуля ругалась: зачем нам поросёнок, все объедки своя же пацанва доедает! Но как резать сосунка? Стали кормить: месяц, другой, пятый-восьмой, а он чуть подрос и дальше ни с места! Бегает за пацанами, как дворняжка. Длинноногий, поджарый, мордочка хитрая — ну, собачёнка — аж смотреть дико. Так и не вырос. Случаются, должно быть, карлики и среди поросят. Зимой, глотая мужскую слезу, Евсей зарезал его. Но есть не смог — пацанам скормил. Те, как саранча, — всё ели. Силками ловили воробьёв и варили суп.

Вообще-то говоря, не будь в посёлке такого Евсея Сыромятникова — жизнь оказалась бы намного скучнее и тягостней. На базаре его обманывали, всякие затеи тут же лопались, но… не истощались: Что хорошо получалось — дети. Душ пять. И все не в пример ему смышлённые, пронырливые. Едва на ноги поднимется, уже, смотришь, учится добывать себе пропитание. Но при всей их добычливости Акулине хватало хлопот. И при большой нужде своей в мужней помощи она всё же махнула на него рукой: принёс получку — и на том спасибо, а в другие дела не впутывайся.

Поутих с годами Евсей, но дух инициативы не выветрился в нём, лишь притаился до времени. И когда пришла революция, этот дух вырвался на свободу. Уже в марте Евсей записался в эсеры. В этой партии всем выдавали оружие — при малейшей возможности, что тоже привлекало новых членов. Зауважал себя Евсей — теперь он ходил с наганом на пузе. Даже выезжал на митинги в сёла, но, по всей видимости, говорил там что-то не то. А когда разразился скандал вокруг «ноты Милюкова», Евсей из эсеров выписался. Откровенное свинство: народу временные обещали мир, а союзникам, то есть своим банкирам и капиталистам, — войну до победного конца! Подло обманутый Сыромятников попросился к большевикам. (Гм… чтобы ещё раз быть обманутым!)

— Из чрева земли подниму я свой лозунг! — так заканчивал выступление Евсей — нахватался на митингах от эсеров. — За девятый вал революции, за пацанов моих!..

— И мать их, — подсказали со стороны.

Добродушно посмеялись. Судя по расслабленным позам, тяжелому, не смотря на открытую дверь, воздуху в казарме, собрание затянулось. И тогда Прохор постучал по столу, прося внимания. Он сказал, что единого мнения так и не вышло. Обстановка накаляется, с большевистскими лозунгами можно нарваться на большую провокацию. Но и допустить, чтобы во время такой демонстрации кто-то подумал, что большевики струсили, сгинули с политического горизонта, — такого допустить нельзя.

— У меня предложение, — решительно сказал он, — с посёлка людей не поднимать. В конце концов, мы не юзовские. Но членам партячейки надо выйти и свои лозунги пронести. Кто «за» — прошу проголосовать. Конечно, левый берег Кальмиуса (а это половина Юзовки) и всяк находящийся на нём формально никакого отношения к Юзовке не имели. Это уже была область Войска Донского, которая управлялась атаманом из Новочеркасска. Да только Рыковка, Назаровка, Евдокиевка и ещё десятки шахтёрских посёлков — они же своими копрами смотрели на заводские трубы Новороссийского общества, а шахтёры с этих рудников и на базар шли туда, и на почту, а случалось, и гульнуть в воскресенье: три борделя имелось в Юзовке, пять церквей, несколько школ и две гимназии… Ближние левобережные посёлки направляли своих представителей в Юзовский Совет, хотя формально им следовало равняться на Макеевку — окраинный пункт области Войска Донского.

…Ватага назаровцев со свёрнутыми до поры лозунгами поднималась по Ново-Николаевскому проспекту к Первой линии. Разгорался тёплый безоблачный день. У пересечения с Седьмой линией Четверуня остановился, ожидая, пока подтянутся товарищи. Сергей знал, что где-то здесь должна собираться колонна большевиков. Но в переулке и ближе к проспекту толкались лишь несколько десятков хмурых людей. От одной группы отделились двое и пошли навстречу назаровцам. Старший из них улыбнулся Прохору как давнему знакомому, поздоровался, и тут же протянул руку стоявшему рядом Сергею:

— Залмаев.

Бросил коротко, с оттенком особой значимости, будто все уже знают, кто таков человек под этой фамилией. Его в Юзовке действительно многие знали. Это был недавно вернувшийся из сибирской ссылки «Залмай», секретарь недавно созданного большевистского райкома партии.

— Немного вас, однако… — с горечью сказал он.

— Да и ваши не очень разогнались, — ответил Прохор.

— Корытники… — досадовал Залмаев, ища сочувствия у назаровцев, — В Юзовке ни одна сволочь не то чтобы дом — комнату не хочет сдавать под большевисткий комитет. Хозяева типографий отказались печатать наши прокламации — пришлось заказывать в Енакиеве. И вот вам — демонстрация. Рудники никого не прислали. Ладно. Нас мало, зато каждый десятерых стоит. Пошли!

Плотной группой, человек до ста, вышли на Первую. Слева вдали, у деревянной, давно пустующей халабуды цирка, пестрела огромная толпа. Она затопила прилегающие проходы и проезды. Цокая копытами по булыжнику, разъезжали верховые — конная милиция. Народная. Но при нагайках, как и положено.

Яков Залмаев, продираясь сквозь толпу, направился к зданию цирка. Вскоре он вернулся. Организаторы демонстрации, а сегодня это были руководители Совета рабочих депутатов, велели большевикам стать в середину колонны, перед духовым оркестром и группой конторских с завода.

Вытянувшись клином и продавливая коридор в толпе, залмаевская сотня втиснулась в отведенное ей место перед носами конторских. Сергей осмотрелся — и ему стало не по себе: над толпой, над морем голов колыхались десятки фанерных щитов и полотнищ, с которых кричали лозунги: «Поддержим Временное правительство!», «Привет братьям в окопах!», «Заём свободы — заём победы!» и даже — «Солдат — в окоп, к станку — рабочий!»

Наконец разлившаяся у завода толпа приобрела какое-то подобие колонны и начала вытягиваться, двигаясь от завода по Первой линии. «Поднимай лозунги», — скомандовал Залмаев. Сергей размотал полотнище, одно древко отдал напарнику, и они подняли над головами призыв: «Долой 10 министров-капиталистов!» Рядом взметнулись ещё несколько лозунгов: «Вся власть Советам!» и «Ни копейки на войну!».

В ту же секунду раздался свист, улюлюканье, возмущённые крики: «Пораженцы! Немецкие шпионы!» Это служащие заводской конторы и стоявшие на тротуаре обыватели возмущённо тыкали пальцами в их призывы. А какой-то дударь из оркестра, перекрывая общий шум, закричал:

— Господа граждане! Для товарищей немецких шпионов мы сейчас немецкий марш сыграем!

И под общий хохот запел:

Мальбрук в поход собралсяОбъелся колбасы,А ночью он…

Молодёжь из оркестра стала подвывать ему, издавать на трубах неприличные звуки… Неизвестно, чем бы это закончилось, но волна движения, начавшись у церкви, докатилась и сюда. Колонна пошла, сразу быстро — к горсаду, потом свернула к ставку (так называли пруды в Юзовке). На улицах было полно людей: женщины и дети, прислуга и дворники, просто гуляющие по случаю воскресенья. Проходившим в колонне они кричали «Ура!». Но при виде большевистских лозунгов растерянно умолкали, а если успевали опомниться, возмущённо кричали вдогонку. На Четвёртой линии с балкона «приличного» дома на них сыпанули из мусорного ведра…

Много позже Сергею часто снился один и тот же кошмарный сон, как шёл он 25 июня 1917 года через Юзовку. Никогда ему не было так скверно и тяжко, даже под пулемётным огнём, потому что под тем огнём он шёл на врага, шёл в «последний и решительный бой». Во всяком случае, он так думал. А тут его готовы были растерзать те самые люди, чьё счастливое будущее он пытался отстаивать.