Боги среди людей - Кейт Аткинсон

Они поженились через месяц после знакомства. «Безграничная страсть», — объясняла Виола своим огорченным, но почему-то сгорающим от зависти подругам. Слово «страсть» было Виоле по душе, — возможно, слово ей нравилось больше, чем страсть как таковая. Отношения их были обречены — слишком уж в духе Бронте, а ей казалось, что для нее этого недостаточно. Виола жаждала романтики. А от Уилфа Ромэйна не приходилось ждать ни романтики, ни страсти — Виола выдавала желаемое за действительное.

Уилф Ромэйн поначалу казался смутьяном, но выяснилось, что это заурядный фанфарон. Спорщик, политический активист, член Лейбористской партии, участник кампании за ядерное разоружение и так далее; для сына шахтера он добился многого. В начале их совместной жизни Виола не уставала повторять, что сын шахтера — не обязательно сам шахтер. Он преподавал теорию коммуникации (бессмысленный предмет) в колледже дополнительного образования, страдал от диабета второго типа и злоупотреблял алкоголем. С виду брутальный и благородный, он в конце концов разочаровал ее, как и все остальные.

— Муж бил вас? — допытывался Грегори, психолог. Он специализировался на проблемах домашнего насилия в свете его причин и следствий.

— Да, бил, — отвечала Виола, потому что это сулило куда больше стороннего интереса, чем констатация холодной, промозглой истины о взаимном равнодушии.

Со временем и с возрастом приходит понимание, что разница между истиной и вымыслом не столь уж существенна, ибо в конечном счете и то и другое растворяется в мутном, беспамятном вареве истории. Не важно, личной или политической.

Дети покинули дом, а сама она переехала в Уитби, хотя, строго говоря, Санни из дома не уезжал. Уехала Виола. Чтобы посвятить себя литературе. Даже Виола вынуждена была признать, что ей нужно стряхнуть с себя леность ума, погрузиться в реальную жизнь — так подсказывал ей Голос Разума. Во всяком случае, с литературным творчеством она была знакома не понаслышке, правда с внешней стороны — с читательской; прошло немало времени, прежде чем она сообразила, что читать и писать — это совершенно разные занятия, по сути своей полярные. И умение водить пером по бумаге, как выяснилось, еще не означало, что она способна писать книги. Но она проявила упорство — вероятно, впервые в жизни.

За плечами у нее был ценный опыт ученичества: она рано научилась читать, росла единственным ребенком в семье, осталась наполовину сиротой и, в силу своего характера, всегда любила подглядывать. В детстве она вечно топталась в дверях, смотрела и слушала. («Писатель — это стервятник!» / Из интервью журналу People’s Friend, 2009.) Литагенты один за другим отвергали роман «Воробьиный рассвет», пока не нашлась дама, приславшая ей ответ, в котором говорилось, что произведение «любопытное», и хотя в устах литагентши «любопытное» звучало почти оскорблением, она тем не менее направила рукопись издателю, который заключил с Виолой (скромный) договор на две книги; не прошло и года, как роман «Воробьиный рассвет» из сумбура идей, роившихся в голове у Виолы, превратился в солидный, весомый компонент феноменологического мира. («А дальше что? — спрашивала Берти у деда. — „Барсучий завтрак“? „Кроличий закат“?»)

На отца, вопреки ожиданиям Виолы, ее успех не произвел должного впечатления. Она послала ему гранки, а в день выхода книги приехала в Йорк, где отец повел ее в ресторан и, как ни удивительно, даже заказал шампанское, хотя отзывался о романе сдержанно. Ей хотелось услышать слова изумления и восхищения ее талантом, но отец вместо этого ограничился скупым «очень хорошо», всем своим видом выражая обратное. Сюжет (по всей вероятности) отец тоже не оценил: юная девушка, блистательная, не по годам умная; сложные отношения с овдовевшим отцом и так далее и тому подобное — все списано с их жизни. Хотя бы это он понял? Почему же тогда промолчал? Вместо этого всю дорогу домой он распевал: «И люди, что старательно нам похвалы поют, а после, за спиной у нас, нещадно нас клянут; и площадной социалист, плюющийся слюной: вот список небольшой…»{134} — как будто ее триумф обернулся комедией. Сказал, что это из Гилберта и Салливана. «Есть список небольшой — да, список небольшой людей, которых вовсе нам всем не нужно тут».{135} Что ж, у каждого свой список, подумала Виола.

«Воробьиный рассвет» не принес ей особой славы. «Излишне сентиментальный», «Довольно рыхлый». Она вырыла себе яму, но выкарабкалась благодаря второй книге, «Дети Адама», — «яркой трагикомедии о жизни в некой коммуне шестидесятых годов». Виола поместила свои житейские перипетии в контекст модного десятилетия и рассмотрела их через призму четырехлетнего ребенка. «Но это же моя история, а не твоя?» — в расстройстве спрашивала Берти. Этот роман произвел фурор («По какой-то причине», — недоуменно делилась Берти с дедом) и лег в основу очень английского, но теперь практически забытого фильма с участием Майкла Гэмбона и Греты Скаччи.

Вот так и взошла звезда ее блестящей карьеры.

Ee спальня в «Сидар-Корте», большая и довольно сумрачная, некогда служила, видимо, чьим-то кабинетом. Позвонив подругам, с которыми Виола стремилась возобновить отношения, она выяснила, что записанные у нее номера более не действительны; это показывало, как долго они не общались.

Если уж говорить совсем честно (к чему Виола теперь тоже стремилась), она испытала облегчение. По крайней мере, не придется через силу наверстывать упущенное. К тому же она пошла очень далеко, а подруги, на сто процентов, нет. Ей вспоминались толстые кофты, длинные юбки, башмаки сабо, свисающие на лицо волосы, расфасовка фуража из безобразных мешков (на самом деле одна из девушек стала заметным судебным адвокатом в Лидсе, а второй уже не было в живых).

Лежа на гостиничной кровати, Виола уставилась в потолок. Нагонявший тоску шестичасовой свет летнего вечера грозил затянуться навсегда. Можно было и дальше лежать на кровати, уставившись в потолок, или же включить телевизор и заказать обслуживание в номере. Ни то ни другое ей не улыбалось, и она решила провести субботний вечер в Йорке — задача не из легких. Ну, по крайней мере, в этот день не проводились скачки — мероприятие, привлекавшее среди прочих толпы нелепо одетых девиц, которых отличали от всех прочих куриц шляпки из перьев, цветов и бусин, — посмешище, да и только. А до чего толстые! И ведь ухитряются как-то втиснуться в туалетную кабинку или в кресло кинотеатра! Да такая кого хочешь раздавит — и не заметит.

В этот далеко не поздний час Виола, выйдя из отеля, заметила, что петухи и курицы, уже на удивление пьяные, успели заполонить тротуары. Она с содроганием представила, что там будет твориться ближе к ночи. Некоторые петухи вырядились в карнавальные костюмы, и целая группка (или, она бы сказала, гроздь), переодетая бананами, устремилась вниз по ступеням к реке, в «Слизняк и латук». Но большинство высыпало на улицы в традиционной униформе всех мачо — в чистых джинсах, футболках, под которыми вырисовывались дряблеющие мускулы, и в миазмах лосьона. Девчонки тоже щеголяли в футболках, но со сверкающими надписями, которые на погляденье всем распределяли их по категориям: «Цыпочки на девичнике», «Цыпочки в городе», «Лучший выбор — Дарлингтон» (эта категория, с точки зрения Виолы, заблуждалась более других). Последним писком у них считался розовый цвет: розовые ковбойские шляпы, розовые тенниски, розовые юбчонки-пачки, розовые шарфики. Эти девушки были из тех, кто считает, что в кафе нужно непременно заказывать капкейки. Виолу это словечко раздражало до невозможности. Господи, простые кексы в бумажных формочках, не более того. И что с ними так носятся? Исключительно ради наживы.

Ей бросилось в глаза облачко нацепленных на девичьи головы кошачьих ушек (розовых, естественно); их обладательницы, в футболках с надписью «Праздник Подружек Полли», скакали у светофора перед Лендал-бридж, не зная, какое еще злачное место осчастливить своим присутствием. Кошачьих ушек Виола не видела с восьмидесятых годов. Нечто похожее было у Берти: ободок, на котором подрагивали пучки серебряной мишуры, похожие на усики насекомого. И кстати сказать, припомнила вдруг Виола, в комплекте с этим ободком шла пара усыпанных блестками крылышек. Я мотылек, а не бабочка, повторяла Берти. Как иголкой в сердце. Таких иголок лучше избегать: в большом количестве они могут ослабить сердечную мышцу, вскрыть линию вины, вызвать изломы и трещины; оглянуться не успеешь, как вся хрупкая конструкция рассыплется на тысячи обломков. Сердце Виолы и так держалось на клею и алебастре. Эффектный получается образ? Она затруднялась определить.

Вопреки увещеваниям Виолы Берти так и легла спать, не снимая этих серебряных крылышек. Наутро, увидев, что они безвозвратно погибли, дочь горько плакала. «А потому, что не слушаешься, — выговаривала ей Виола. — Тебе было ясно сказано».