Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего - Константин Романенко

И.Т. Пересыпкин прибыл для доклада под утро, когда участники совещания покинули кабинет Председателя ГКО. Развернув на столе принесенную наркомом связи карту, Сталин спросил:

«Где вы предлагаете создать запасной узел связи Ставки?» Пересыпкин предложил Куйбышев. «Нет, – возразил Сталин, – в Куйбышев мы не поедем. Там будет много иностранцев».

Не согласился он и на Казань. Пересыпкин пишет: «Сталин долго и внимательно смотрел на развернутую карту. Потом он посмотрел мне в глаза, как бы изучая, повернулся снова к столу и сказал:

– Давайте здесь, – и указательным пальцем показал на населенный пункт.

Это его решение было полной неожиданностью. Можно было предположить все, что угодно, но то, что узел связи Ставки придется развертывать в этом пункте, я никогда на ожидал. …Он находился вдали от магистральных линий» [71] .

Основой узла связи Ставки послужили два поезда, принадлежавшие Наркомату связи, ранее эвакуированные из Москвы. К исходу 21 октября запасной узел связи Ставки Верховного главнокомандования, получивший позывной «Виктория», то есть Победа, был смонтирован.

Зашедший через несколько часов после совещания об эвакуации в кабинет Сталина Микоян застал Верховного главнокомандующего за работой: «На столе лежала рельефная карта западной части Москвы, до Бородинского моста через Москву-реку, где были обозначены первый и второй оборонительные рубежи и возможные немецкие позиции во время городских боев… Генерал Котенков указкой показывал Сталину и разъяснял, как будут отходить войска, как будет организована круговая оборона Москвы, сколько времени можно будет продержаться».

Однако, проявляя благоразумную предусмотрительность, учитывая все, даже самое худшее, Сталин не допускал позора бегства для себя. Жизнь научила его, что борьбу нужно вести даже при самом неудачном стечении неблагоприятных обстоятельств, но в эти предельно сложные дни он решал не только вопросы обороны Москвы.

Вечером 15 октября по вызову Председателя ГКО в Кремль прибыл Папанин. Сталин направлял начальника Главсевморпути в Архангельск. Объясняя задачу, он пояснил:

«Архангельский порт будет иметь в ближайшем будущем особое значение… Мы заключили соглашение с Рузвельтом и Черчиллем. Через Атлантику в Архангельск идут корабли с грузами. Надо организовать их приемку, быструю разгрузку и немедленную отправку грузов на фронт. Это очень важно…»

Этим же вечером он принял приехавших с Дальнего Востока – командующего Тихоокеанским флотом адмирала Юмашева, командующего Особым Дальневосточным фронтом Апанасенко и секретаря Приморского крайкома ВКП(б) Пегова. Речь шла о действиях в случае вступления в войну Японии. Когда на вопрос Сталина командующий флотом ответил, что в случае войны он намерен «драться до конца», Верховный главнокомандующий возразил:

– Ну и глупо. С сильным японским флотом вам ввязываться в драку не следует. Вам надо уходить на север, спасать флот, а японцев громить на подступах береговой крепостной артиллерией… И к партизанской войне, товарищ Пегов, краю надо быть готовым.

Прощаясь с приглашенными, твердо чеканя слова, Сталин сказал:

«Вы должны сделать все, чтобы не дать Японии оснований для вступления в войну, для образования второго для нас фронта. Если вы спровоцируете нам войну на Дальнем Востоке, мы будем вас судить по всей строгости военного времени. До свидания» [72] .

Город заметно пустел. «Уехала из Москвы часть наркоматов, – вспоминал Н.Д. Яковлев, – эвакуировалась часть промышленности, потянулось на восток население. Москва стала прифронтовой столицей, а Верховный оставался на посту в Москве. Немецкая авиация бомбила столицу. И если, когда Сталин работал в доме около метро «Кировская», его удавалось убедить уйти в убежище, то в октябрьско-ноябрьские дни он оставался в своем кабинете в Кремле и во время бомбардировок. Звенели стекла в окнах от стрельбы зениток и взрывов бомб, а в кабинете Верховного шла напряженная работа. Только говорили немного громче, чтобы перекрыть гул, стоявший над Москвой».

Конечно, для Сталина это были напряженные дни, но внешне он оставался спокойным и даже не менял своего обычного уклада жизни. Поздно ночью, после совещания в Кремле, Сталин привычно решил выехать на ближнюю дачу. Охранник Румянцев стал отговаривать его от поездки «под предлогом, будто там уже сняты шторы, отвернуты краны, выключено отопление и тому подобное. Но Сталин все равно приказал ехать».

Неловкая «дипломатия» охраны объяснялась тем, что к этому времени в ожидании возможного захвата немцами сталинская дача была заминирована. «Ворота были уже на запоре. Орлов с той стороны доложил обстановку. С досадой крякнув, Сталин приказал: «Сейчас же все разминируйте». Пришлось Орлову отпирать ворота и топить печку в маленьком домике, где тоже имелась кремлевская вертушка. Пока Сталин разговаривал с командующими, прибывшие саперы разминировали основной дом».

Весть об эвакуации учреждений мгновенно распространилась по столице. Над Москвой ветер разносил клубы дыма: в котельных сжигали архивы. В связи с начавшейся эвакуацией по дорогам, ведущим на восток, устремились потоки машин, увозивших не только оборудование заводов, но и «личное имущество некоторых чиновников».

Возвращаясь 16 октября с дачи в Москву, Сталин стал свидетелем начавшегося мародерства. Рыбин вспоминает, что «люди тащили мешки с мукой, вязанки колбасы, окорока, ящики макарон и лапши. Не выдержав, он велел остановиться. Вокруг собралась толпа. Некоторые начали хлопать, а смелые спрашивали: «Когда, товарищ Сталин, остановим врага?» «Придет время – прогоним», – твердо сказал он и никого не упрекнул в растаскивании государственного добра. А в Кремле немедленно созвал совещание, спросил: «Кто допустил в городе беспорядок?»

Действительно, попросивший разрешения тоже остаться в Москве А. Шахурин вспоминал, что его вызвали к Председателю ГКО уже после того, как утром нарком успел побывать на эвакуирующихся авиапредприятиях. Кремль выглядел безлюдно. Приехав с дачи, Сталин зашел в свою квартиру, и когда появились Шахурин, Молотов, Щербаков, Косыгин и другие руководители, он прохаживался по кабинету.

Шахурин пишет: «Сталин поздоровался… Все стояли. Сесть он никому не предложил. Внезапно Сталин остановился и спросил:

– Как дела в Москве?

Все промолчали. Посмотрели друг на друга и промолчали. Не выдержав, я сказал:

– Был на заводах утром. На одном из них удивились, увидев меня: а мы, сказала одна работница, думали, что все уехали. На другом рабочие возмущались, что не всем выдали деньги: им сказали, что увез директор, а на самом деле не хватило в Госбанке дензнаков.

Сталин спросил у Молотова:

– А Зверев где?

Молотов ответил, что нарком финансов в Горьком. Сталин сказал:

– Нужно немедленно перебросить самолетом дензнаки.

Я продолжал:

– Трамваи не ходят, метро не работает, булочные и другие магазины закрыты.

Сталин обратился к Щербакову:

– Почему? – И не дождавшись ответа, прошелся по кабинету. Потом сказал: – Ну, это ничего. Я думал, будет хуже. – И, обратившись снова к Щербакову, добавил: – Нужно немедленно наладить работу трамвая и метро. Открыть булочные, магазины, столовые, а также лечебные учреждения с тем персоналом, который остался в городе. Вам надо выступить по радио, объяснить ситуацию и призвать к спокойствию и стойкости.

Помолчав немного, Сталин поднял руку:

– Ну, все».

Собирался ли Сталин уезжать из столицы? Этот вопрос является бессмысленным. Впрочем, по свидетельству охранника вождя генерала А.Т. Рыбина, Сталин сказал: «Остаюсь с русским народом в Москве. Пока я в Москве, враг не пройдет…»

Конечно, то, что он остался в Москве, было не только проявлением мужества. За этим решением стоял прагматический расчет. Сталин прекрасно понимал: его поведение служит примером. Проявление слабости явилось бы свидетельством невозможности дальнейшего продолжения борьбы и повлекло бы за собой непоправимые последствия.

Феликс Чуев пишет: «Мне рассказывали бывшие военные, что когда в 1941 году они приезжали с фронта в Москву, то звонили в Кремль, чтобы узнать, уехал Сталин или нет. Узнавали, что он в Москве, и сразу появлялась уверенность в победе».

«Накануне эвакуации в Куйбышев части Совнаркома, – рассказывал Чадаев, – я зашел в комнату охраны, где находился генерал Н.С. Власик, чтобы попрощаться с ним… Начальник охраны Сталина с огорчением воспринял весть о моем отъезде…

– Но ничего, – сказал он, – скоро вернетесь.

– Да я уверен, – ответил я.

– Уверен в этом и товарищ Сталин, – сказал он.

– А не было разговора о том, что и он на крайний случай временно переберется к нам в Куйбышев? – спросил я.

– Я знаю, – сказал Власик, – был разговор между Сталиным и Ждановым. Хозяин твердо и решительно заявил, что не может быть и речи об этом: он остается на своем посту в Москве…