Союз Сталина. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

была резко увеличена эмиссия совзнака, что привело к всплеску инфляции (Гр. 10)[1463]. Последняя, по словам Вайнштейна, ударила, прежде всего, по деревне: в «1923 г. реальные хлебные заготовительные цены оказались значительно ниже (почти вдвое) осенних 1922 г., в противоположность предшествующим годам и довоенному времени»[1464]. В результате, в октябре 1923 г. «неожиданно разразился кризис сбыта» промышленных товаров и правительство было вынуждено пойти на общее снижение цен на них[1465]. Ответной реакцией рынка стало сокращение раствора «ножниц цен» к 1.04.1924 до 29 %[1466]. А правительство для покрытия расходов на индустриализацию, вновь было вынуждено обратиться к услугам печатного станка, что привело к новому всплеску инфляции.

Другая проблема, «со всей остротой выдвинутая движением цен в 1924 г.», состояла, по выражению Вайнштейна, в «рваческом» характере частной торговли[1467], которая привела к образованию еще одних «ножниц цен» — «оптово-розничных»[1468]. «Особенно сильна была роль частника в деревенской торговле, где он иногда вообще не имел конкурентов в лице государственной и кооперативной торговли»[1469]. О масштабах проблемы говорил тот факт, что в конце 1922 г. частник контролировал 64 % всего товарооборота, в то время как в оптовой торговле его доля была всего 14 %, а 77 % приходилось на государство. Частник выигрывал за счет розницы, где его доля составляла 83 %, а государства всего — 7 %[1470].

В наиболее ярком виде размах этих «ножниц» демонстрировала норма прибыли, которая в государственных предприятиях, по данным ЦСУ, составляла 3,5 %, в кооперативных — 15,8 %, капиталистических — 27,8 %, концессионных — 45,8 %, а в арендованных капиталистами — 64 %[1471]. Основная причина этих различий заключалась не только в том, что «целый ряд аппаратов буржуазных, — отмечал в 1925 г. Сталин, — лучше и экономнее работает, чем наш пролетарский государственный аппарат…»[1472], но и в том, что частный капитал извлекал прибыль не только из сферы производства, но и из сферы потребления — за счет завышения розничных цен.

По данным Центросоюза, на 1 октября 1925 г. в деревне, в сельских кооперативах наценка составляла 47 % над оптовой ценой на промышленные товары, а у частных розничных сельских торговцев она составляла не менее 100 %, а иногда и выше. Именно в этом «выражается участие нашей буржуазии в распределении национального дохода», вопрос о розничной торговле, приходил к выводу Ю. Ларин, является «основным звеном наших затруднений»[1473].

Другая причина «высокой эффективности» частных предприятий крылась в широко распространившейся с началом НЭПа коррупции. Ф. Дзержинский уже в 1923 г. указывал на «неслыханное, бесстыдное взяточничество, хищения, нерадения, вопиющая бесхозяйственность, характеризующая наш так называемый «хозрасчет», преступления, перекачивающие госимущество в частные карманы»[1474].

«Первым… методом нелегальной деятельности по созданию частного капитала, — подтверждал, исследовавший в 1927 г. источники накопления первоначального капитала в период НЭПа, Ларин, — было наличие его соучастников и агентов в государственном аппарате…, из частных предпринимателей, дела которых слушались судом в 1924–1926 гг., состояло на государственной службе до 1921 г. — ни много, ни мало — 90 %»[1475].

Внешним ограничителем внутренних цен выступал мировой рынок, который характеризовался тем, что сельскохозяйственные цены на нем были выше, чем в России, а промышленные — ниже (Таб. 10). Именно эта разница в ценах, обеспечивала российским сельхозтоварам конкурентоспособность на мировом рынке и позволяла получать необходимые валютные ресурсы для индустриализации.

С особой отчетливостью этот внешний ограничитель проявился в 1925 г., когда в связи с неблагоприятными погодными условиями и большим размахом «ножниц цен», крестьяне подняли цены на свою продукцию. В результате разница в ценах с внешним рынком «оказывается настолько небольшой, что экспорт советских сельскохозяйственных товаров при сохранении довоенного паритета рубля становится невозможным»[1476].

Таб. 10. Средний индекс цен по: Англии, Германии, Франции и США, по отношению к СССР = 100 [1477]

Рост цен на сельхозпродукцию сузил размах «ножниц цен», что вынудило правительство вновь вернуться к эмиссионному (кредитному) финансированию экономики «Количество денег в обращении с 1 июня по 1 декабря 1925 г. увеличилось на 63 %»[1478]. Для предотвращения раскручивания инфляции, вслед за установлением директивных цен на промышленную продукцию в 1923 г., в сентябре 1925 г. были установлены директивные цены — на сельскохозяйственную. «В конце концов развитие рыночных отношений уничтожает самое себя, — отмечал Бухарин, — и сам рынок рано или поздно отомрёт, ибо всё заменится государственно-кооперативным распределением производимых продуктов»[1479].

«Я вынес твердое убеждение о банкротстве нашей системы управления…, — приходил к выводу председатель ВСНХ Ф. Дзержинский летом 1926 г., — Эту систему надо отбросить, она обречена»[1480]; в случае «не принятия реальных мер со стороны правительства для кредитования промышленности и снижения розничных цен…, я снимаю всякую ответственность за состояние нашей промышленности и ВСНХ и ввиду этого прошу Вас возбудить вопрос… о моей отставке»[1481]. Действительно, предвестник очередного кризиса проявился уже в июле-сентябре 1926 г., когда дефицит товаров составил 277 млн. рублей, через год за те же месяцы он достиг — 558 млн. руб.[1482]

Продовольственный кризис 1927 гг. непосредственно выразился в нежелании крестьян поставлять хлеб по низким закупочным ценам, в условиях высоких цен на промышленные товары. В конце 1927 г. крестьяне резко сокращают поставки продовольствия, в декабре недостача по хлебозаготовкам приняла катастрофические размеры. «Московская осень 1927 года, — вспоминал югославский коммунист А. Чилига, — была отмечена новым для меня явлением: в магазинах не было масла, сыра, молока. Потом начались перебои в продаже хлеба»[1483].

Причина кризиса, по словам Ларина (1927 г.), заключалась в том, что «высокие цены на внутреннем рынке повели к сокращению суммы и массы товарооборота в стране вообще и тем самым — к падению курса червонца на внутреннем рынке, что создало…, «угрозу устойчивости червонного рубля»», что повлекло за собой «сжатие кредитов, а оно, в свою очередь, ударило по дальнейшему расширению промышленности и сельского хозяйства. Вся эта цепь хозяйственных затруднений началась, таким образом, если брать в хронологическом порядке, с факта слишком высоких цен на нашем внутреннем рынке на предметы нашего сельскохозяйственного вывоза за границу, т. е. на предметы крестьянского производства. Цены эти, в свою очередь, явились, как известно, ответом на высокие розничные цены изделий промышленности, которые город доставлял в деревню»[1484].

Для поддержания экспорта, правительство было вынуждено пойти на его субсидирование: «По подсчётам Наркомторга, из всего вывоза, какой мы производим в 1926/27 г., приходится на прибыльный 448 млн. руб. и на убыточный 345 млн. руб., в том числе сильно убыточный около 235 млн. руб. Одних только премий по покрытию убытков, по подсчёту Госплана, требуется в 1926/27 г. около 50 млн. руб…