Ноктюрн для двоих - Елена Озерова

— Ничего, пока едем, говори. Время есть.

— Да я знаю-то мало!

— Ничего, расскажи, что знаешь.

Магницкий помолчал, потом осторожно спросил:

— Лена тебе говорила, что они с Игорем снова встретились?

Брови Ольги Васильевны изумленно взлетели вверх:

— Нет… — Она растерялась.

— Так вот, они встретились, и… Ну, в общем, ты понимаешь.

— Ах вот так… Ну что ж. — Ольга Васильевна откинулась на спинку сиденья. — Ну что ж… Судьба.

Магницкий изумленно, но с облегчением взглянул на нее:

— Тебя эта новость не расстроила?

— Эта — нет. Мне с самого начала казалось, что они созданы друг для друга.

— У Лены же есть муж.

Ольга Васильевна вздохнула:

— Славик хороший человек, но я никогда не считала их брак удачным.

— Но ведь…

— Я могу вмешаться в личную жизнь дочери только советом. Если послушает — хорошо, нет так нет.

Магницкий попробовал что-то возразить, но Ольга Васильевна остановила его нетерпеливым жестом:

— Ты так и не рассказал, что произошло.

— Я же говорю, что почти ничего не знаю. Они где-то встретились все втроем, произошло объяснение, Лене стало плохо… Вот, собственно, и все.

Магницкий знал гораздо больше, но не счел возможным докладывать Ольге Васильевне все до конца. Иначе выплыло бы, какую роль во всем этом сыграла его бывшая жена. А значит, он опять явился причиной несчастья, на этот раз, правда, косвенной. Время было неприемное — двенадцать дня. Однако дежурная медсестра, узнав, что Ольга Васильевна мать больной Трофимовой, пропустила ее к врачу без звука. Магницкий остался ее ждать в вестибюле.

В больницу вошла молодая красивая женщина, которой едва можно было дать тридцать с небольшим, а вышла усталая, сразу постаревшая и несчастная, выглядевшая на сорок пять, не меньше. Глаза у Ольги Васильевны ввалились, а взгляд был такой, будто она смотрела откуда-то издалека.

— Оля! Что? — Магницкий взял ее за руку и усадил на один из стульев, стоящих в вестибюле. Она беспомощно взглянула на него:

— Валя…

И вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом ему в грудь. Он осторожно прижал ее к себе и гладил по волосам, успокаивая, как маленькую девочку:

— Оленька, Оленька. Ну хватит. Что сказал врач?

Ольга Васильевна, всхлипывая, отстранилась от него.

— Прогрессирующий порок сердца… Вероятно, врожденный.

— Но как такое могло случиться? Почему же до сих пор ничего не было?

— Не знаю… У нее никогда ничего не болело. Они говорят, что это скорее всего наследственное.

И Ольга Васильевна снова уткнулась ему в плечо.

— Как? — Валентин Петрович нахмурился. — Вероятно, все-таки ошибка… Наследственное — в кого? У тебя же ничего такого нет. И у меня…

— Валя! Я же тебе говорила — Лена не твоя дочь. Ты не хотел верить…

— Оленька, но как же?..

— Все гораздо страшнее. — Она села, выпрямившись, и попыталась остановить слезы. Ей это почти удалось.

Он смотрел на нее со страхом и недоумением.

Ольга Васильевна сказала ровно и бесцветно:

— Меня изнасиловали, Валя. В тот самый вечер, когда похоронили маму.

1973 год.

После похорон Анны Александровны Оля прошла в кабинет отца и села на диван. Она чувствовала себя тряпичной куклой: руки и ноги были как ватные, тело обмякло.

В квартире было полно народу: какие-то женщины, накрывающие на стол, ученики отца, пришедшие на похороны и оставшиеся на поминки… Но в кабинет никто не заходил.

Сколько она просидела — час, два, три, — она не знала. Заходила тетя Паша, обняла ее, попробовала вывести к столу, но Оля не пошла. Она не хотела, да и не могла никого видеть. К вечеру все потихоньку разошлись. Тетя Паша робко заглянула в комнату:

— Оленька… Ты бы хоть съела чего-нибудь…

Оля посмотрела на нее пустыми глазами. Она даже не поняла, что ей сказали. Тетя Паша всхлипнула:

— Горе-то… Горе какое. Вот так, в одночасье…

Мелкими шажками она пересекла кабинет, села рядом с Олей и обняла ее за плечи:

— Вот и остались мы с тобой одни… Деточка моя…

Сморщилась, пытаясь не расплакаться, но не выдержала. И это было уже совсем невыносимо.

Оля мягко освободилась от ее рук, встала и направилась к двери.

— Куда же ты, деточка? — растерянно спросила тетя Паша.

— Что? Никуда. Пойду пройдусь.

Сдернув с вешалки куртку, накинула ее на плечи и вышла. На улице было уже совсем темно. Шел мелкий противный осенний дождь вперемешку со снегом — обычная погода для середины ноября. Ноги сразу промокли — Оля была в туфлях. Ветер дул несильный, но довольно холодный, однако куртку Оля так и не застегнула. Она не замечала ни сырости, ни холода.

Сколько она так ходила, она не могла потом вспомнить. Казалось, что движение помогает преодолевать боль. Пока она идет, она может ни о чем не думать, но стоит остановиться… Стоит только остановиться… Она шла сначала по улице, но для нее там было слишком людно. От людей хотелось спрятаться как можно дальше, и она свернула сначала в один проходной двор, потом в другой… Ноги сами вынесли ее на Яузский бульвар. Вот здесь никого не было. Не думая, что она делает, Оля села на первую попавшуюся скамейку. С деревьев капало еще сильнее, чем с неба. Капли попадали за воротник и стекали по шее. Оля поежилась и наконец застегнула куртку.

Но бульвар был не так пуст, как казалось. Из Петропавловского переулка вышли трое парней и перешли улицу. Они двигались по направлению к скамейке, на которой сидела девушка, но ее еще не заметили.

Оля встала и пошла вверх по бульвару. Нет, она не испугалась — на такие сильные эмоции она сейчас была не способна, — просто никого не хотелось видеть. Перешла бульвар и снова свернула в первый попавшийся переулок. Дождь усилился. Оля брела по лужам, едва переставляя ноги.

— И что это вы делаете здесь в такую погоду?

Кто-то цепко схватил ее за плечо. Она обернулась. Очевидно, парни шли за ней. Один из них стоял к ней почти вплотную, двое держались чуть поодаль. Она дернула плечом, стараясь сбросить руку, но парень держал крепко.

— Такая красотуля, и одна гуляет. Непорядок, правда, мужики?

Он вплотную приблизил к ней свое лицо. От него сильно несло перегаром.

— О, блондиночка! Люблю блондинок!

Теперь он держал ее за плечи двумя руками. Его лицо было совсем близко. Сначала Оля не реагировала на ситуацию. До ее сознания не доходила грозящая ей опасность. Но, очевидно, отвратительный запах и грубость этих грязных рук подействовали на подсознательном уровне. Она неожиданно сильно рванулась, пытаясь освободиться, но бесполезно. Парень держал крепко.