Клуб избранных - Александр Овчаренко

Младенец с испугу разревелся, до икоты, а кот ничего – молчал Тимоха, потому как тяжёлую люльку сострогал Иван, и домашний любимец, не выдержав такого надругательства, сразу помер.

Когда Федьке исполнилось семь лет, родители нарядили его в новый школьный костюмчик, за которым отец специально в областной центр ездил, надели на плечи ранец с учебниками, и собрались было отвести в первый класс Разгуляевской восьмилетки, как вдруг Федька неожиданно пропал. Долго искали родители непутёвое дитя, пока не услышали тихое скуление из подпола: там, в бочке с солёными огурцами с поломанной правой рукой застрял их несостоявшийся первоклассник. Как получилось, что Федька в подпол свалился, никто объяснить не мог. Пришлось Федьку отмывать от рассола и вместо школы везти в больницу, где ему наложили гипс и смазали ссадины на лице «зелёнкой». В школу Федька пошёл на следующий год, потому как рука у него срасталась не так, как доктор велел, и ещё дважды руку Федьке ломали и вновь накладывали гипс.

С тех самых пор и повелось, что если забредёт в Медведково напасть шальная, то Федьку никогда ни минует.

Сельчане не то чтобы не любили Кудряша, но дел с ним никаких иметь не хотели: боялись, как бы проклятие и на них, словно чёрная оспа, не перекинулось.

– Чего тебе? – недовольно спросил Карась, который не был в восторге от Федькиного визита.

Кудряш ответил не сразу: запустив пальцы в русые кудри и мечтательно глядя в потолок, местный неудачник задушевным голосом поведал Карасю свою заветную мечту.

– Задумал я, Жора, в большой город податься, в Новосибирск, а ещё лучше – во Владивосток! Потому как не согласен я в нашей глухомани свою молодость губить! Душа на простор рвётся – не удержать!

– В город, говоришь, собрался? Ну, это дело не хитрое! Езжай Федя, езжай, но только если Новосибирск выберешь, то там вскорости самолёт упадёт, чует моя душа – прямо в аэропорту и упадёт, а если во Владивосток подашься, то там очередная подводная лодка утонет. У городских своих бед не хватает, так ты им, Федя свою напасть привезёшь. Ко мне-то зачем пришёл?

– Хотел я у тебя, Жорик деньжатами разжиться, этак тысчонок десять. Сам понимаешь: дорога дальняя, да и на первое время деньжата понадобятся.

– Ты, Кудряш, случаем, очередной раз в подпол не падал? С головкой у тебя всё в порядке? Это с какого такого перепугу я тебе десять «кусков» отстегнуть должен?

– Обижаешь, начальник! Нечто мы без понятия, чтобы так вот, за здорово живёшь, деньги клянчить. У нас к Вам предложенье имеется, так сказать, с обоюдной коммерческой выгодой!

– Шёл бы ты, Федя, со своей обоюдной выгодой к себе общину, да у старца вашего Иосифа денег и попросил. Вы ведь на него, да на его предшественников, всю жизнь горбатились. Вот пусть он тебе расчёт и даёт: неужели за всю жизнь ты десять «кусков» не заработал?

– Был я, Жора, у старца и расчёт взял по полной мере: пока Иосиф в храме на молении со старухами бесноватыми пропадал, я в его келье инвентаризацию всего его имущества провёл. Правильно ты, Жорж, сказал: мы на него семьёй всю жизнь горбатились, так что имею полное право на материальное вознаграждение!

– Да ты ещё и ворюга ко всему! Пошёл вон, беспутный!

– Не торопись Жорж, не торопись! Все мы не без греха. Ты вон на днях Клавке-продавщице перстенёк с камешком подарил. Дорогой перстенёк-то! Клавке самой такой ни за что не купить. Спрашивается, и за какие такие услуги ты замужней бабе дорогие подарки делаешь?

– Откуда знаешь, что мой подарок?

– Так Клавка по пьяной лавочке сама хвасталась. Клавка, конечно, баба красивая, но ума недалёкого: дойдёт до Макарки слух, так он ей рёбра точно пересчитает, да и тебе заодно обломится!

– Вот дура! Зарекался я с бабами связываться, да чёрт попутал! Ладно, показывай, с чем пришёл.

Кудряш медленно, с достоинством, достал из кармана заношенных штанов кожаный кисет и положил перед Карасём.

– Что это? – опасливо спросил Жорка, не прикасаясь к кисету.

– Честно говоря, Жорик, и сам не знаю! Вот только Иосиф хранил это за семью замками, еле-еле отыскал! Я сначала обрадовался: думал, золотишко! Так нет, бумага в нём старинная, а на бумаге циферки, вроде как текст зашифрованный. Вот я и смекаю: не зря ведь Иосиф бумагу эту так старательно прятал. Значит, большая ценность в ней.

Карась аккуратно достал из кисета свёрнутый в трубку пергамент и осторожно развернул. Кудряш не обманул, документ был старинный: бумага дорогая – гербовая, с золотым обрезом по краям. Весь лист заполнен цифрами, выписанными каллиграфическим почерком, и только в правом нижнем углу листа проставлены две заглавные буквы «А.П.».

– Может и действительно документ этот большую ценность имеет, но десять тысяч я за него не дам, – после недолгого размышления ответил Карась. – По всему видно, что это шифр, но расшифровать, что там написано, ни мне, ни тебе, Кудряш, не под силу, а значит, грош цена твоей бумажке…

Долго спорил Карась с Воскобойниковым, пока не смекнул, что даже в нерасшифрованном виде документ имеет историческую ценность. Сошлись на семи с половиной тысячах и ударили по рукам.

«В крайнем случае, я эту бумагу отвезу в Москву, коллекционерам. – думал про себя Карась, отсчитывая для Кудряша новенькие пятисотрублёвые купюры. – Народец этот с придурью: за старинную монету или иконку замызганную готовы последнюю рубаху заложить. Чем чёрт не шутит, может, я на этой бумаженции капитал сколочу!»

Кудряш торопливо деньги сгрёб и, не пересчитывая, спрятал в карман.

– Признавайся, что ещё у Иосифа реквизировал? – спросил Жорка, пряча пергамент в кожаный кисет.

– Да так, по мелочи: пару крестиков позолоченных, монеты старинные, похоже, серебрёные, да парочку иконок, – легко сознался Фёдор. – И вот ещё ключик, не золотой, но, кажись, посеребрённый.

С этими словами Федька выложил на стол старинной работы, потемневший от времени ключ.

– Занятная вещица, – согласился Карась, рассматривая причудливый герб в виде ладони и перекрещённых между собой ключей. – И что этим ключом старец твой открывал, ты, конечно, не знаешь?

– Да хрен его знает! – злобно ругнулся Федька. – Я его хату всю перерыл, но ни сейфа, ни потайного чулана не нашёл.

– Ладно, возьму, – решил Жорка. – Я его в машине вместо ёлочки на лобовое повешу. Ну, остальную дребедень мне можешь не предлагать. Задумаешь продавать, к первому попавшемуся на улице не суйся – «заметут» в одно мгновенье. Хотя старец твой вряд ли в милицию обратится, он больше на суд божий уповает, но осторожность не повредит. Потолкайся в скупке, присмотрись к людям, и лишь потом товар предлагай.

– Спасибо за совет, – важно ответил Федька, поддёргивая спадающие брюки, – но мы и сами с усами.

– Тоже мне, профи! – возмутился Карась. – Да ты дальше областного центра нигде в своей жизни беспутной не был! Да и туда попал, когда тебя на суд возили!

Но Кудряш уже ничего не слышал: весёлый и беззаботный, он широко шагал по пыльному просёлку к своему дому.

Не ведал в тот день Фёдор Воскобойников, что, продав Карасю старинный пергамент, продешевил он по-крупному, как если бы продал племенного жеребца по цене старой курицы-наседки. Не ведал о своей удаче и Жорка Карась, которого природное чутьё на наживу не подвело и в этот раз. Однако это был тот редкий случай, когда продешевить лучше, чем нажиться.

Сам того не желая, Карась приподнял полог над вековой тайной: подул свежий ветер, закачалась паутина времени, и очнулись от векового сна призраки прошлого. Ох, не к добру это, быть беде!

Прошлое не любит, когда его беспокоят!

* * *

Гордей Иванович Кошель нумизматом не был, но деньги любил искренне, начиная с пионерского детства. Ещё он любил покрытые паутиной времени тайны и чужие секреты. Такое редкое сочетание интересов привело к тому, что Гордей, будучи молодым человеком, не стал составлять конкуренцию сверстникам, мечтавшим покорять Северный полюс и дальний космос. Он вообще сторонился героических профессий и всего того, что связано с публичностью. Известность ему была противопоказана. Советская власть и криминальные структуры к людям его профессии проявляли повышенный интерес, но, несмотря на постоянный риск быть ограбленным или привлечённым к уголовной ответственности, Кошель беззаветно любил свою работу и страшно гордился, когда его называли антикваром.

Он действительно был хорошим антикваром – антикваром с большой буквы «А». Возможно, из него вышел бы неплохой бухгалтер или археолог, но Гордей любил считать наличные деньги, а не дебиторские задолженности, и раскопкам древних курганов под палящим крымским солнцем предпочитал прохладу уютного кабинета, где он, подобно Скупому рыцарю, с нежностью и душевным трепетом перебирал свои сокровища. А перебирать и хранить имелось немало: старинное холодное оружие и ордена, коллекции картин и редких фарфоровых статуэток, серебряное литьё с клеймом самого Фаберже и старинная мебель, серебряная и позолоченная посуда и редкие фолианты.