Миры Рэя Брэдбери. Т. 7. Канун Всех святых - Рэй Брэдбери

— Чем же тебе не нравится эта площадка?

— Да видела ли ты ее? — И мистер Андерхилл вдруг растерянно умолк. — Черт возьми, Кэрол, я хотел сказать, видела ли ты детей, которые там играют? Ведь это живодеры!

— Это все дети из хороших семей.

— Да, но они бесчинствуют, как настоящие гестаповцы! — промолвил Андерхилл. — Это все равно что отвести Джима на мельницу и сунуть головой в жернова. При одной мысли, что он должен играть там, у меня кровь стынет в жилах!

— Ты прекрасно знаешь, что это самая приличная детская площадка поблизости.

— Мне безразлично, даже если это так. Я только знаю, что там нет иных игрушек, кроме палок, бит и духовых ружей. К концу первого же дня от Джима останутся рожки да ножки. Он будет изжарен живьем, как новогодний поросенок!

Кэрол рассмеялась:

— Ты преувеличиваешь, Чарли.

— Ничуть. Я говорю совершенно серьезно.

— Но ты не можешь лишить Джимми детства! Он должен пройти через это. Ну и что, если его немножко поколотят или он сам поколотит кого-нибудь? Это же мальчишки! Они все таковы.

— Мне не нравятся такие мальчишки.

— Это лучшая пора их детства!

— Чепуха! Когда-то я с тоской и сожалением вспоминал о детстве. Но теперь я понимаю, что был просто сентиментальным дураком. Этот сумасшедший визг и беготня, напоминающие кошмарный сон! А возвращение домой, когда ты весь пропитан страхом! О, если бы я только мог уберечь Джима от этого!

— Это неразумно и, слава Богу, невозможно.

— Говорю тебе, что и близко не подпущу его к этой площадке! Пусть лучше растет отшельником.

— Чарли!

— Да, да! Посмотрела бы ты на этих зверенышей! Джим — мой сын! Он мой, а не твой, запомни это! — Мистер Андерхилл чувствовал, как хрупкие ножки сына обхватили его шею, а нежные пальчики копошатся в его волосах. — Я не отдам его на эту живодерню.

— В таком случае он пройдет через это в школе. Уж лучше пусть привыкает сейчас, пока ему всего три года.

— Я уже думал об этом, — мистер Андерхилл крепко сжал ножки сына, свисавшие с его плеч, как две теплые колбаски. — Я, пожалуй, решусь даже на то, чтобы взять Джиму воспитателя…

— Чарлз!

Обед прошел в полном молчании. А когда сестра ушла на кухню мыть посуду, мистер Андерхилл отправился с Джимми на прогулку.

Путь их лежал мимо детской площадки. Теперь ее освещал лишь слабый свет уличных фонарей. Был прохладный сентябрьский вечер, и в воздухе чувствовался пряный аромат осени. Еще неделя — и детей соберут в школы, словно сухую листву, и она запылает там новым, ярким огнем. Теперь их шумную энергию попытаются направить на более разумные цели. Но после школы они все равно придут на площадку и снова будут носиться по ней, словно метательные снаряды, будут врезаться друг в друга и взрываться как ракеты, и каждое такое миниатюрное сражение оставит после себя боль и страдания.

— Хочу туда, — вдруг промолвил маленький Джимми, уткнувшись лицом в ограду, глядя на то, как не успевшие еще разойтись по домам дети то сталкиваются в драке, то разбегаются прочь.

— Нет, Джим, нет, ты не хочешь туда!

— Хочу играть, — упрямо повторил Джим, и глазенки его засверкали, когда он увидел, как большой мальчик ударил мальчика поменьше, а тот дал пинка совсем крохотному малышу. — Папа, хочу играть!..

— Идем, Джим, ты не пойдешь туда, пока я еще в силах помешать этому! — И мистер Андерхилл потянул сына за руку.

— Хочу играть! — уже захныкал Джим. Глаза его превратились в мутные кляксы, личико сморщилось, и он заплакал.

Дети за оградой остановились, они обернулись и смотрели на незнакомого мужчину и мальчика. Странное чувство охватило мистера Андерхилла. Ему показалось, что он у решетки вольера, а за нею настороженные лисьи морды, на секунду оторвавшиеся от растерзанного тельца зайчонка. Злобный блеск желтых глаз, острые подбородки, хищные зубы, жесткие вихры, испачканные майки и грязные руки в ссадинах и царапинах, следах недавних драк. Он почувствовал запах лакричных и мятных леденцов и еще чего-то до тошноты сладкого. А над всем этим висел тяжелый запах горчичных компрессов — видимо, кто-то болевший простудой убежал сюда, так и не вылежав положенного срока в постели, — и еще густой запах камфорной мази, смешанный с запахом пота. Все эти липкие, гнетущие запахи грифеля, мела и мокрой губки, которой вытирают школьную доску, реальные или воображаемые, воскресили в памяти далекие воспоминания. Рты у детей были набиты леденцами, из сопящих носов текла омерзительная желто-зеленая жидкость. Боже милосердный, помоги мне!

Дети увидели Джима. Новичок! Они молча разглядывали его, а когда он захныкал еще громче и мистер Андерхилл наконец оторвал его от решетки и упирающегося, ставшего тяжелым, как куль с песком, потащил за собой, дети проводили их сверкающими от любопытства глазами. Андерхиллу вдруг захотелось обернуться, пригрозить им кулаком и крикнуть: «Я не отдам вам моего Джима, нет, ни за что!»

И тут как нельзя более некстати снова послышатся голос незнакомого мальчика. Он опять сидел на горке, но так высоко, что был едва различим в сумерках, и снова мистеру Андерхиллу показалось, что он кого-то ему напомнил.

— Здравствуй, Чарли!.. — мальчик приветственно махнул рукой.

Андерхилл остановился, прйтих и маленький Джим.

— До скорого свидания, Чарли!..

И тут Андерхиллу показалось, что мальчик похож на Томаса Маршалла, его бывшего сослуживца. Он жил всего в квартале от Андерхилла, но не виделись они вот уже несколько лет.

— До скорого свидания, Чарли!

«До скорого свидания? Почему до скорого? Что за чушь говорит этот мальчишка!»

— А я тебя знаю, Чарли! — снова крикнул мальчик. — Пока!

— Что?! — мистер Андерхилл даже поперхнулся от негодования.

— До завтрашнего вечера, Чарли. И-э-эй! — мальчик ринулся вниз, и вот он уже на земле, у подножия горки, с лицом белым как мел, а через него, кувыркаясь, летят другие.

Растерянный мистер Андерхилл застыл на месте. Но маленький Джим снова захныкал, и мистер Андерхилл, таща за руку упирающегося сына и провожаемый немигающими лисьими взглядами из-за решетки, поспешил домой, остро чувствуя холодок осени.

На следующий день, пораньше закончив дела в конторе, мистер Андерхилл с трехчасовым поездом вернулся домой. В три двадцать пять он был уже в Гринтауне и вполне мог насладиться теплом последних неярких лучей осеннего солнца. «Странно, как в один прекрасный день вдруг приходит осень, — думал он. — Вчера, казалось, еще было лето, а сегодня ты уже не уверен. То ли нет былого тепла в воздухе, то ли по-иному пахнет ветер? А может, это старость, которая уже в костях. В один прекрасный вечер она вдруг проникнет в кровь, а потом в сердце, и ты почувствуешь ее леденящее дыхание. Ты стал на год старше, еще один год ушел безвозвратно. Может быть, это?»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});