Первый Линзмен-3: Галактический патруль - Эдвард Элмер `Док` Смит

— Немедленно прекратите, грязные свиньи! — страшным голосом заревел он в находившийся у него под рукой пиратский микрофон. — Куда вы ее тащите?

— В капитанскую каюту, сэр! — пираты растерянно остановились, услышав властный голос, доносившийся из динамика, и на вопрос ответили-четко и точно.

— Отпустите ее немедленно!

И когда девушка присоединилась к группе медсестер в углу помещения, Киннисон приказал:

— Пригласите сюда капитана, всех офицеров и членов экипажа. Я хочу говорить со всеми вами сразу.

Минуту или две, которые у него оставались на размышление, Киннисон обдумывал сложившуюся ситуацию яростно, но в то же время холодно, стараясь ничего не упустить из вида. Необходимо что-то предпринять, но любой предпринятый им шаг должен быть строго выдержан в соответствии с пиратскими представлениями об этике. Стоит ему допустить хотя бы небольшой просчет, и Альдебаран I вполне может повториться. Киннисону казалось, что он знает, как избежать просчетов. Но какой бы шаг он ни предпринял, необходимо сделать нечто такое (и в этом и заключалась основная трудность!), чтобы медсестер не покинула надежда, и они поняли, что в драме, которая разыгралась на борту госпитального корабля, последний акт еще не сыгран, В остальном у него не было никаких сомнений относительно того, что произойдет дальше. Киннисон знал, из какого великолепного материала производится отбор в корпус космических медсестер Галактического Патруля, и был уверен, что принудить их к чему-нибудь можно лишь до определенного предела, но ни на шаг дальше, по крайней мере живых.

Выход из трудного положения, как показалось Киннисо-ну, тоже существовал. Находясь в госпитале, он в детской запальчивости назвал как-то раз сестру Мак-Дугалл безмозглой курицей. Тогда он думал о сестре весьма нелестно и не скрывал от нее своего мнения. Но в глубине души он и тогда понимал, что за прекрасной внешностью кроется глубокий ум, и под копной волос цвета красноватой меди скрывается мозг, способный мыслить быстро и точно. Обдумав все это, Киннисон дождался, пока в отсеке соберется весь экипаж корабля, и заговорил ясно и определенно:

— Слушайте меня внимательно, вы все! Впервые за много месяцев мы ухватили такую богатую добычу, и вы, ребята, имеете полное право выбрать себе любую из этих баб по своему вкусу, прежде чем их увидят другие. Но сейчас вам лучше повременить с этим, и вот почему. Я сам, своими руками, убью каждого, кто осмелится прикоснуться к любой из медсестер прежде, чем они прибудут на базу. Вы, капитан, ведете себя хуже всех.

Киннисон взглянул прямо в глаза офицеру, которого видел в последний раз, когда тот во главе экипажа направлялся в гостиницу (или тюрьму?) колесоидов, и продолжал притворно вкрадчивым голосом, в котором отчетливо слышались саркастические ноты:

— Не спорю, что вы выбрали не худший товар. К сожалению, мы с вами сходимся во вкусах. Видите ли, капитан, я сам нуждаюсь в услугах медсестры. Нужно же, чтобы и обо мне кто-нибудь позаботился, А поскольку мне нужна медсестра, я хочу, чтобы за мной поухаживала вон та, рыжая. У меня была однажды медсестра с волосами как раз такого цвета. Она поила меня жидким чаем, кормила тостами и давала яйца всмятку, а мне до смерти хотелось бифштекса. Поэтому я хочу отыграться на этой сестренке за всех рыжих медсестер. Надеюсь, вы простите меня за длинную речь, но я хотел вам объяснить, почему я считаю именно эту медсестру моей личной и неприкосновенной собственностью. Присмотрите за ней и постарайтесь, чтобы она прибыла к нам в точности такой, как сейчас.

Капитан не осмелился прервать старшего, но стоило Киннисону умолкнуть, он сразу же возразил.

— Послушайте, Блейксли! — возмутился он. — Она моя по праву, я взял ее в плен, я первый увидел ее, я доставил ее сюда…

— Хватит болтать, капитан! — Киннисон презрительно фыркнул, — Вы же понимаете, что нарушаете правила, когда берете себе добычу до того, как ее поделили на базе. За это вы заслуживаете расстрела.

— Но ведь все так делают! — возразил капитан.

— За исключением того случая, когда старший офицер ловит нарушителя на месте преступления. Старшие получают свою долю первыми, — напомнил линзмен.

— Я протестую, сэр! Я захватил ее вместе с…

— Заткнись! — приказал Киннисон тоном, не оставлявшим сомнений в том, что принятое им решение окончательно и не подлежит обжалованию. — Можете делать, что вам угодно, но помните — это мое последнее предупреждение. Доставьте мне ее такой, как она есть сейчас, и вы останетесь живы. Троньте ее, и вы умрете! А теперь вы, медсестры, подойдите поближе к пульту управления.

Сестра Мак-Дугалл что-то тайком прошептала остальным сестрам и выступила вперед с высоко поднятой головой, всем своим видом выражая непокорность. Она была не только медсестрой, но и великолепной актрисой.

— Взгляните и запомните хорошенько кнопку, она находится на пульте справа от вас, на которой написано «Реле 46», — послышалось из динамика, — Если кто-нибудь на борту корабля вздумает коснуться вас или бросит косой взгляд, нажмите эту кнопку, а все остальное я беру на себя. А теперь вы, безмозглая курица, — взгляните на меня. Только не нужно умолять меня о пощаде, вы еще успеете. Я просто хочу быть уверенным в том, что вы узнаете меня при встрече.

— Я вас отлично запомнила, мальчишка вы этакий! — воскликнула Мак, желая дать понять Киннисону, что она узнала его и все поняла, а потом, резко сменив тон, добавила:

— Знать вас не желаю! Попадетесь вы мне-все глаза выцарапаю!

— Вряд ли у вас что-нибудь получится, — презрительно фыркнул Киннисон и отключил связь.

— Что это на тебя нашло, Мак? — накинулись на Мак-Дугалл остальные сестры, когда они остались одни. — Сама не знаю, — прошептала она, — Нас могут подслушивать! Я действительно не знаю, что на меня нашло. Все это слишком фантастично, слишком противоречит здравому смыслу. Шепните по секрету тем, кто далеко от меня: нас спасут, нас непременно спасут. За дело взялся мой Серый Линзмен. Я не знаю ни где он, ни что он собирается делать, но он нас непременно спасет.

При первом же упоминании о жидком чае и тостах, еще до того, как она смогла хотя бы приблизительно оценить ситуацию, в памяти Мак-Дугалл живо всплыл Киннисон, самый упрямый и не покорный из всех пациентов, с которыми ей когда-либо приходилось иметь дело. Кроме того, Киннисон был единственным человеком, который обращался с ней так, словно она была частью госпитальной мебели. Как женщина, тем более красивая женщина, Мак-Дугалл любила порассуждать о правах женщин и о месте женщины в сложившейся системе вещей. Она яростно отрицала все женские привилегии и не раз заявляла, что не просит ни о каких скидках и одолжениях ни одного из ныне живущих мужчин или мужчин, которые еще появятся на свет в будущем. Тем не менее, как всякую женщину, ее глубоко задевала самая мысль о том, что есть мужчина, который даже не сознает, что перед ним женщина, не говоря уже о том, что перед ним необыкновенно красивая женщина! И хотя даже самой себе она никогда не признавалась в этом, тем не менее память о пациенте, оставшемся глубоко равнодушным к ее красоте, жила где-то в глубине сознания.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});