Ахульго - Шапи Казиев

На следующий день отряд одной общей колонной двинулся к Внезапной.

Глава 58

Траскин сидел в крепости, командуя отсюда тучей казначеев, интендантов, квартирмейстеров и фуражиров. Всех их он считал прохвостами, пекущимися только о своей выгоде. Но пока они не забывали делиться барышами с начальством, на их проделки смотрели сквозь пальцы. Тех же, кто старался честно исполнять свой долг, Траскин ставил в пример другим, но не жаловал своей благосклонностью. А последнее значило многое, потому что Траскин любого мог навсегда отправить в запасные войска на четверть жалования.

Провиант по-прежнему списывался якобы за негодностью к употреблению и спускался на базарах. Но появились и нововведения. Имущество и продовольствие начало пропадать целыми обозами. По крайней мере, так писалось на бумагах. На самом же деле кто-то давал знать неизвестным разбойникам, где и что нужно захватить. Обычно это была пара телег со старыми клячами и негодным товаром вроде муки с червями. Зато в рапортах клячи превращались в табуны удалых коней, а негодный товар – в сокровища Аладдина.

Торговая лихорадка охватила весь гарнизон крепости. Даже юный пушкарь Ефимка умудрился обменять несколько ядер на кинжал и теперь важно расхаживал по артиллерийскому парку в полном боевом снаряжении. Он ничуть не стеснялся своей сделки, другие проворачивали дела и почище. К тому же ядра были небольшие, от фальконета, которые давно лежали на складе без дела, потому что устаревшими маломощными орудиями никто уже не пользовался. Зато Магомед, пушкарь Шамиля, выменявший ядра на старый кинжал, радовался так, будто за бесценок приобрел целый арсенал.

В промежутках между виртуозными финансовыми операциями начальник штаба муштровал сводный оркестр. Впрочем, учения эти ограничивались концертами, на которых подопечные Стефана Развадовского исполняли популярные романсы, пока Траскин и его приближенные пировали за обильными столами.

Полонез, который трогательно исполнял на трубе Развадовский, Траскину нравился особенно. Он напоминал ему очаровательную польскую княжну, в которую он был когда-то влюблен.

Порядочно набравшись, начальство принималось на спор палить из пистолетов по мишеням, что тоже записывалось в разряд учений. Кутежи завершались игрой в карты с неслыханными ставками, и горе было тому, кто дерзал обыграть злопамятного Траскина.

Беспокоило Траскина только то, что придется выступать в поход. Но пока приказа не было, и Траскин молил Бога, чтобы Граббе подольше гонялся за Ташавом, а на Шамиля и вовсе не ходил. Можно ведь было и миром дело решить, переговорами. Пусть бы это было долго, пусть бы полки гуляли по горам, устрашая аулы, но чтобы не затевалось больших походов, в которых пришлось бы участвовать и Траскину. Ему этого уже не хотелось, тем более комплекция полковника к этому отнюдь не располагала. Теперь он мог выслужить генеральский чин, и не рискуя жизнью, а лишь пожертвовав малой частью нажитого на Кавказе капитала. Но что бы сказал Чернышев, если бы Траскин увильнул от главного похода, ради которого он был сюда послан?

Граббе вернулся неожиданно.

Траскин спешил поздравить его с победой над возмутителями, но генерал не был похож на триумфатора. Граббе не давала покоя мысль о том, что совершить этот рейд на Ташава вынудил его Шамиль и что результаты похода не принесут большой пользы. Ведь два года назад в этих местах побывал и Фезе, который рапортовал о приведении населения в вечную покорность и даже построил несколько укреплений, не говоря уже о сожженных аулах. Но от побед Фезе не осталось и следа. Все исчезло, как зарастает в лесу тропа, которой редко пользуются. Однако в письме военному министру Чернышеву Граббе этого не писал. Тут требовались другие слова и другие мысли. И за ними дело не стало:

«Ваше сиятельство, граф Александр Иванович!

Мая 15-го возвратился я с отрядом из экспедиции в Ичкерийскую землю против Ташава-хаджи. Троекратное поражение его скопищ и взятие штурмом двух укрепленных его притонов, почитавшихся недоступными, рассеяли ужас в крае. Главные его сообщники пали или ранены; он сам был близок к плену. Взволнованные мирные аулы, совершенно готовые уже пристать к нему, успокоились. Множество аулов, доселе непокорных, к которым послано воззвание, изъявили желание покориться. Другие же, видя судьбу, постигшую соседей на пути нашего отряда, явно отложились от партии возмутителя. С истреблением ближайших к плоскости ичкерийских селений, служивших пристанищем и сборным пунктом скопищам горцев, покорные нам племена и самая Линия предохранены от набегов. Это дает возможность моему отряду исполнить предположенное наступательное движение в Северный Дагестан, не опасаясь уже за свой тыл».

К письму Граббе присовокупил карты, снятые Милютиным в Ахмат-тала и Саясане.

На следующий же день Граббе собрал свой штаб и объявил, что в ближайшие дни намерен выступить на Ахульго. И потребовал к себе проводника, которому было немало заплачено за голову Шамиля.

Траскин испугался, что все выйдет наружу. Он-то надеялся, что про Аркадия давно забыли, тем более что и деньги были отпущены и поделены. Но Граббе был настроен решительно.

– Так где сей герой? – гневно вопрошал генерал.

– Изволите ли видеть, ваше превосходительство, – начал Траскин.

– Лазутчик претерпел столь ужасные мучения, что несколько повредился в уме.

– Но деньги взять, я полагаю, у канальи ума хватило? – с подозрением в голосе полюбопытствовал Граббе.

– Авансом, – кивнул Траскин.

– Мы так на него надеялись…

– Я этого так не оставлю! – пригрозил Граббе.

– А где тот, что с ним ходил, канатный плясун?

– Отыщем, – пообещал Траскин.

– Непременно отыщем, ваше превосходительство.

– Подать обоих сюда! – велел Граббе.

– Не то, господин полковник, сами поведете войска на Ахульго!

Траскин понял, что недооценил генерала. Этот спуску не даст, особенно если дело шло о его карьере. А карьера его покоилась на весьма шатком основании – уничтожит он Шамиля или нет. И тут все средства были хороши.

Глава 59

На Ахульго пекли хлеб. Здесь, как и в каждом ауле, была устроена большая общая пекарня – кор. Женщины являлись сюда в лучших нарядах, как на праздник, и каждая приносила не только свое тесто, но и новости. Это был их выход в свет. Они сидели на подушках вдоль стены, ожидая своей очереди, но, и получив готовый хлеб, не спешили расходиться. Некоторые приносили с собой веретена, пряли шерсть, сучили нити и вязали, ведя бесконечные беседы. Им было любопытно увидеть новеньких, прибывших сюда издалека. Обычно женщины редко покидали свои аулы, разве что отправлялись в соседние на свадьбы или похороны к родственникам. А на Ахульго собрались женщины даже из таких аулов, о существовании которых другие и не подозревали. И каждая горянка была одета по-особому, как одевались в их местах. От множества необычных нарядов и украшений даже подземная пекарня стала похожей на дворец, в котором принимают титулованных особ. Тут было на что посмотреть. Даже привычное чохто, которым женщины укрывали волосы, у всех были разные, не говоря уже о платках и платьях. У женщин из состоятельных семей, у жен или дочерей наибов украшений было больше, и были они дороже, но порой самое простое украшение, изготовленное хорошим мастером с тонким вкусом, победно соперничало с настоящими драгоценностями. Особенно если обладательница его отличалась молодостью и красотой.

Но даже волнующее женские сердца разнообразие нарядов не способно было надолго отвлечь горянок от тревожных мыслей. Их мужья, сыновья и братья собирались в далекий и опасный путь. И хлеба нужно было много.

Этим женским собранием заведовала пожилая тетя Шамиля Меседу. Она же орудовала и у печи, отправляя в ее раскаленное чрево раскатанное тесто на длинной деревянной лопатке. Ею же Меседу вынимала готовый хлеб и каждый раз удивленно его разглядывала, потому что тесто у горянок тоже было разное. У одних – обыкновенное пресное, у других – с травами, у третьих – свернутое особым образом, у четверых – слоеное…

Рядом, в особом отделении, обжаривали зерна овса. Перед тем его хорошенько сушили, а после обжарки мололи, чтобы получить толокно. Это было главной походной пищей, потому что толокно не нужно было еще как-то готовить, достаточно было набрать горсть, добавить немного воды и размять. Примерно так же готовили и тех – из зерен пшеницы, проса и ячменя.

– Чтоб они пропали со своим генералом! – восклицала жена наиба Сурхая.

– И чего им дома не сидится?

– И пропадут! – предрекала жена Али-бека.

– Их, говорят, Ташав так разделал, что сами в крепость убежали.