Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность - Эд Йонг

с тем же успехом могли изучать генераторы случайных чисел{798}. В 1999 г. американские ученые заявили, что обнаружили компас у данаид монархов, но позже отозвали свою статью, выяснив, что бабочки в действительности ориентировались по отражению света от одежды наблюдателей{799}. В 2002 г. супруги Вильчко опубликовали немедленно ставшую классической статью, в которой доказывали, что компас у малиновки имеется только в правом глазу и, оставшись с одним левым, она ориентироваться не сможет{800}. Десять лет спустя Хенрик Моуритсен и его коллеги в ходе тщательных экспериментов установили, что компас имеется у малиновок в обоих глазах{801}. В 2015 г. еще одна американская группа якобы нашла магниторецептор у нематоды, а китайская – у дрозофилы{802}. Ни тот ни другой результат воспроизвести не удалось, а работу с дрозофилами раскритиковали как «противоречащую фундаментальным законам физики»{803}.

В какой-то степени именно так наука и должна двигаться вперед. Ученые проверяют открытия друг друга, повторяя чужие эксперименты, и затем от воспроизводимых результатов отталкиваются, чтобы двигаться дальше, а невоспроизводимые отбрасывают. Однако в изучении магниторецепции число сенсационных заявлений, которые затем опровергаются, просто зашкаливает. Не исключено, что некоторые животные, предположительно обладающие этим чувством, на самом деле им не обладают[267]. «Мы тратим уйму времени, терпеливо пытаясь идти по чужим следам, – устало говорит Дэвид Кейз. – Но среди них так много ложных». Хотя науке свойственна самокоррекция, исследования магниторецепции явно приходится корректировать чаще других. Среди заявлений, делающихся по ее поводу, много просто неверных. На протяжении всей этой книги мы не раз убеждались, как трудно проникнуть в умвельт животного, поскольку умвельты заведомо субъективны и наши собственные чувства мешают воображению совершить необходимый для этого скачок. Но, кроме этого, должным образом понять чужой умвельт не дает нам одно обстоятельство попроще: исследования в этой области легко вести так, что они заводят совсем не туда, куда следует.

Изучение поведения животных очень страдает от поведения человека. Человек склонен видеть те закономерности, которые ему хочется увидеть. В самом ли деле эта мешанина отпечатков птичьих лап гуще в юго-западном углу, или вам просто так кажется, потому что птицам в это время положено лететь на юго-запад?[268] Ученые склонны к такой предвзятости не меньше обычных людей, но у них есть способы помешать ей отразиться на результатах. Например, можно сделать исследование «слепым», до самого последнего момента скрывая – даже от себя самого – ключевые составляющие получаемой информации. По-хорошему, именно так и должны проводиться все экспериментальные исследования. Но они проводятся иначе.

Не способствует объективности и то, что поиски неуловимых магниторецепторов превратились в состязание. Погоня за славой и деньгами побуждает к спешке и громким заявлениям, а не к тщательной методичной работе. Исследователь может взять для эксперимента слишком маленькую выборку испытуемых, и тогда результаты окажутся недостоверными. Может поменять план эксперимента на ходу в попытке выудить из полученных данных что-нибудь сенсационное – эту практику называют p-hacking{804}. Может отобрать из массива данных только подходящие, отбрасывая те, которые не вписываются в нужную ему картину.

И даже если ученый все делает как полагается, он все равно не застрахован от ошибок, потому что магнитное поле он не воспринимает. Исследователь, занимающийся зрением или слухом, сразу же заметит неладное, если вместо ровного света аппаратура выдаст яркие вспышки или вместо нужного звука – громкий скрежет. С магниторецепцией «ты просто не поймешь, что где-то прокололся», объясняет мне Моуритсен. Ученый может помещать испытуемых в неустойчивые или невозможные в природе условия и не подозревать об этом, если не будет постоянно перепроверять характеристики поля с помощью самых совершенных приборов. Чтобы проникнуть в умвельт электрической рыбы или горбатки, достаточно оборудования, продающегося в ближайшем хозяйственном. Исследователь магниторецепции «с дешевыми приборами далеко не уедет, – говорит Моуритсен. – Тщательное измерение обходится дорого».

Кроме того, магнитные поля чрезвычайно контринтуитивны. Недаром хип-хоп-дуэт Insane Clown Posse пел: «Долбаные магниты, как они действуют-то?»[269] Или, как признавался Уоррант, «я сам стимул с огромным трудом понимаю, где уж мне пытаться понять, что из него извлекает животное». Другие неведомые нам чувства, такие как эхолокация и электрорецепция, можно по крайней мере сравнить с более знакомыми вроде слуха или осязания. Но я даже приблизительно не представляю, с какой стороны подступиться к умвельту головастой морской черепахи.

Сдается мне, отчасти именно поэтому гипотеза о радикальных парах завоевывает все больше сторонников. Она, безусловно, сложна, однако она переносит магниторецепцию в область зрения – чувства, которое мы легко понимаем. И метафорой компаса мы пользуемся по той же причине: он служит нам знакомым ориентиром в тумане магнитных абстракций. Но она же и грозит ввергнуть нас в заблуждение. Настоящий компас точен и безотказен, он должен без колебаний указывать строго на север. Однако Сонке Йонсен, Кон Ломанн и Эрик Уоррант подозревают, что биологические компасы по природе своей неточны{805}. То есть, возможно, они просто не в состоянии мгновенно и точно считывать магнитное поле Земли, поскольку оно для них слишком слабое. Вероятно, им приходится вычислять скользящее среднее из сигналов, посылаемых магниторецепторами на протяжении довольно долгого времени. С такими ограничениями магниторецепция неизбежно оказывается медленной, трудоемкой и предельно парадоксальной. Она воспринимает один из самых всепроникающих и надежных стимулов на земном шаре – геомагнитное поле, – однако делает это заведомо ненадежно. Возможно, поэтому так много исследований в области магниторецепции с трудом удается воспроизвести. «Бывает откровенно трудно получить устойчивый результат, даже если снова и снова повторять один и тот же безупречный эксперимент», – признается Уоррант[270].

Допустим, животному требуется пять минут, чтобы собрать от своего неуверенно дергающегося компаса необходимый объем информации и правильно определить направление. Если экспериментаторы, помещая это животное в магнитное поле, будут фиксировать реакцию испытуемого спустя минуту, результаты попадут «в молоко». Временные промежутки я сейчас называю случайные, но смысл в том, что правильные нам неизвестны. Мы привыкли к таким чувствам, как зрение и слух, которые поставляют данные мгновенно. С магниторецепцией на моментальное действие рассчитывать, видимо, не приходится, но с какой скоростью она работает, мы не знаем. А не зная этого и даже не осознавая, что это необходимо выяснить, трудно ставить качественные эксперименты. Как я уже упоминал во введении, данные, которые получает ученый, зависят от того, какими вопросами он задается, а те ему подсказывает воображение, ограниченное его чувствами. Наш собственный умвельт сковывает нас, мешая понять чужие умвельты.

Ненадежностью и неточностью магниторецепции, вероятно, объясняется и то, что ни единое живое создание не полагается на нее одну. Животные используют ее как вспомогательное чувство, на случай если не удастся прибегнуть к более надежным вариантам вроде зрения{806}. «Для мигрирующего животного магниторецепция, наверное, наименее значимое из чувств, к ней обращаются, только если окончательно заблудились», – говорит Кейз. Если магнитных сигналов не будет, богонги смогут сориентироваться по звездам в ночном небе. Детеныши черепах, переползая с берега в воду, игнорируют магнитные поля и используют для определения направления волны, увлекающие их в открытое море.

Животные вообще никогда не руководствуются одним-единственным чувством. «Они впитывают любую крупицу информации, которую только способны ухватить, – говорит Уоррант. – Они мультисенсорны во всех возможных смыслах».

12

Все окна сразу

Объединение чувств

Я отчаянно внушаю себе, что у меня ничего не чешется. Но дело в том, что вокруг меня сейчас десятки тысяч комаров. Все они принадлежат к одному виду – Aedes aegypti, тому самому, который разносит вирус Зика, лихорадку денге и желтую лихорадку. К счастью, в небольшом герметичном помещении, где я нахожусь, все они содержатся в садках, затянутых москитной сеткой. Нейробиолог Критика Венкатараман снимает один из таких садков с полки и, поставив перед нами на стол, начинает рассказывать, как комары находят свою цель. Спустя несколько минут я, взглянув на садок, с ужасом замечаю, что почти все его обитатели переместились на ближайшую к нам стенку. Они тычутся в сетку кровососущими хоботками, превращая ее в квадрат черной щетины, которая то появляется, то пропадает. Ощущение зуда усиливается. Венкатараман объясняет, что комаров манит углекислый газ, который мы выдыхаем, и запахи, исходящие от нашей кожи{807}. Комары чуют наш дух. Для иллюстрации она приносит еще один садок, и я делаю долгий выдох