Гомункулус - Николай Плавильщиков

«Нужно уезжать отсюда», — решил он и написал письмо в Петербург.

Академики еще раз выбрали Бэра членом академии.

Теперь Бэр не очень медлил: в конце 1834 года он приехал в Петербург.

По дороге он даже немножко вылечился от желудочной болезни.

«Поездка на русских телегах от Мемеля до Ревеля, — писал он в своих воспоминаниях, — привела мой пищеварительный аппарат в сносное состояние и не только доказала мне с очевидностью необходимость иметь побольше движения, но и буквально вбила мне это убеждение во все члены». Он не был лишен юмора: русские дороги и русская телега действительно могли «вбить» все, что хочешь, во все члены тела.

4

Как и в первый приезд в Петербург, эмбриологические работы не налаживались, хотя теперь в академии были и музей и лаборатория. Бэр махнул рукой на исследования зародышей и издал вторую часть своей книги «История развития животных» незаконченной.

Он принялся изучать моржа — животное, которое ему вряд ли удалось бы положить на свой анатомический стол в Кенигсберге. Этот морж пробудил в нем старые мечты о поездке на Новую Землю: от Петербурга до нее было гораздо ближе, чем от Кенигсберга.

— Я хочу посмотреть, как живут моржи, как их бьют, а заодно познакомиться и с природой Новой Земли, — сказал Бэр своим коллегам и написал длиннейшую докладную записку об организации экспедиции для исследования Новой Земли, на которой не побывал еще ни один натуралист. Бэра очень занимал вопрос: «Что может природа сделать на Крайнем Севере с такими малыми средствами?»

В начале июня 1837 года он был уже в Архангельске, а после всякого рода приключений добрался, в середине июля, и до Новой Земли. 17 июля он вступил на эту «землю», доступную тогда лишь несколько месяцев в году.

Здесь Бэр пробыл шесть недель, восторгаясь всем, что видел и слышал. Его поражали и отсутствие деревьев, и молчаливость птиц, и ночной лай песцов, бойких и вороватых зверьков, подходивших к палаткам путешественников и то и дело покушавшихся на их имущество. Он ловил жуков и бабочек, засушивал растения, собирал минералы. Бэр собрал богатые коллекции — первую коллекцию с Новой Земли — и в начале сентября был уже в Петербурге.

Через три года он вместе с Миддендорфом[37] — позже знаменитым путешественником по Сибири — отправился в Лапландию. Путешествия привлекали его все сильнее и сильнее, но — увы! — ему пришлось временно отказаться от них: его назначили профессором в Военно-медицинскую академию.

Десять лет Бэр читал лекции студентам, но ему так и не удалось наладить толком преподавание физиологии и сравнительной анатомии: не было ни хорошего помещения, ни средств для оборудования лабораторий. Бэр мало помог студентам в приобретении надлежащих знаний по физиологии, но сильно помог самой академии. Вместе с Н. И. Пироговым[38] он добился постройки при ней анатомического театра. Теперь хоть преподавание анатомии человека было поставлено хорошо.

Ездить по России в эти годы было некогда, но Бэр не разлюбил географию. Он принимал самое деятельное участие в создании Географического общества. Вместе с Гельмерсеном начал издавать «Материалы к познанию России», посвященные географии, экономике, этнографии и отчасти зоологии с ботаникой. Наконец, он устроил и снарядил много экспедиций по России, в том числе и замечательную сибирскую экспедицию академика А. Ф. Миддендорфа. Миддендорф побывал и на Таймыре, том самом полуострове, о котором когда-то мечтал Бэр.

Летом 1845 года Бэр поехал в Венецию и Геную. Он работал здесь, изучая анатомию и развитие низших морских животных. Снова пробудились надежды — поработать над историей развития зародышей, и на следующее лето Бэр опять отправился на Средиземное море. Он собрал здесь большие материалы и мечтал заняться их обработкой, но… работа так и осталась неоконченной.

Вскоре Бэра назначили директором анатомического музея Академии наук. Теперь с эмбриологией было покончено.

Разве должность директора анатомического музея мешала заниматься эмбриологией? Конечно, нет. Лабораторию устроить было бы не так уж трудно, но… очевидно, были причины, почему Бэр сделался путешественником и «описательным зоологом».

Систематика и фаунистика, отчасти и анатомия — именно этими разделами увлекались зоологи того времени, и крупнейшие имена тогда — имена систематиков и фаунистов, флористов. Если так было в Западной Европе, то тем понятнее, что это произошло и в России. Колоссальная территория неизученной страны, богатейший животный и растительный мир, множество неожиданных открытий, конечно, влекли к себе исследователей. А еще… еще и трудновато было в те времена заниматься изучением и решением «общих вопросов» и проблем. Казенное библейское толкование никого не привлекало (да и что было с ним делать? Все ясно и понятно: крестись и славословь «творца»), а всякое «вольнодумство» грозило многими неприятностями. Николай I не любил шутить, и под «родительской» опекой этого царя и его голубомундирных помощников, вооруженных батистовыми носовыми платками, все должны были жить «тихо и смирно» и не решать никаких «проблем».

Этот период полного застоя в разработке общих вопросов биологии был временем исследования природы России. Именно в те годы создавалась школа русских систематиков и фаунистов. Эта школа заняла позже первое место в мире и посейчас никому его не уступила.

В начале пятидесятых годов были начаты большие работы по исследованию рыболовства в России. Бэр с радостью взялся за это.

Начались путешествия по России. В первые же два года Бэр шесть раз съездил на Чудское озеро и на берега Балтийского моря. Он так увлекся этими поездками, что отказался от профессорства в Медицинской академии: нельзя же сразу и читать лекции и ездить по озерам и рекам.

Сельдь-черноспинка («бешенка»).

Эти поездки были только началом.

Жалобы на плохое состояние рыболовства на Волге и Каспийском море раздавались уже давно. Промышленники хищничали, рыбы становилось все меньше. Из Петербурга выехала экспедиция под начальством Бэра. Нужно было изучить и способы лова, и условия жизни рыбы, и многое другое.

Начав с Нижнего, Бэр спустился по Волге до Астрахани, а отсюда проехал на Мангышлак. Съездив зимой на два месяца в Петербург, он вернулся на Волгу. Затем проехал до устьев Куры, побывал в Шемахе и на озере Севан, изъездил не только Волгу и Каспийское море, но и все места по соседству.

— Что это за рыба? — спросил он в Астрахани, увидев, как из «бешенки» топят жир.

— Бешенка, — почтительно ответили ему.

— Ее кушают?

— Что вы! — засмеялись кругом. — Только жир с нее и годится. Да и тот плоховат.

— Зажарьте мне одну бешенку! — распорядился Бэр.

Он с аппетитом съел рыбу и разразился длинной речью. Речь была очень горяча, но почти никто Бэра не понял. А суть речи сводилась к тому, что «бешенка» — прекрасная рыба, что ее нужно есть и есть, а вовсе не топить из нее жир.

Бэру не сразу поверили: астраханские купцы и рыбопромышленники были упрямые люди. Но позже, понемножку, «бешенку» стали есть. Так появилась на свет астраханская селедка. Ее все ели, но никто не знает (специалисты-рыбоведы не в счет: им это полагается знать «по должности», да и то — все ли они это знают?), что всего сто лет назад она была извлечена из небытия Бэром.

Волжско-Каспийская экспедиция растянулась на пять лет. Бэр мерз поздней осенью и ранней весной, стыл на ветру, трясся в лихорадке, обливался потом в июльские жары в душной, провонявшей рыбой Астрахани. Ему минуло уже шестьдесят лет, когда он вернулся из последней поездки на Каспийское море.

— Я старею, — печально сказал он. — Дальние путешествия мне уже непосильны.

Сделав несколько небольших поездок на Чудское озеро и Азовское море, Бэр отказался от путешествий. Это не было ни капризом, ни мнительностью стареющего человека. Дальние поездки в те времена были очень нелегки: ведь основным средством передвижения оставалась та самая телега, с которой познакомился Бэр еще давным-давно.

Во время своих путешествий Бэр изучал не только рыболовство: он уделял много внимания географии, этнографии, живой природе. Он сделал немало открытий за это время, и самое замечательное из них — явление, получившее позже название закона Бэра.

Еще русский академик Паллас, знаменитый исследователь географии и природы России, заметил, что у многих русских рек правый берег высокий, а левый — низкий. Это же заметил во время своих путешествий и Бэр. Он задумался над причинами такого явления и сумел объяснить его. Вращение Земли отклоняет течение рек (текущих, примерно, с юга на север или с севера на юг) в северном полушарии к правому берегу. Поэтому вода подмывает правый берег сильнее, и он круче левого. Мало того, подмывая берег, вода разрушает его, и русло реки потихоньку отходит вправо.