Ты для меня? (СИ) - Сладкова Людмила Викторовна "Dusiashka"

Коллеги засвистели, и захлопали в ладоши, громко выкрикивая «молодец», «красава», «так держать, парень». Сам Куликов одобрительно кивая, обменялся с ним крепким рукопожатием.

— Удивительная история. Как же тебе удалось найти компромисс, с таким…тертым калачом?

Давыдов скривился, с укором поглядывая на Леру. Недовольный взгляд прямо транслировал ей — ну, зачем? Тяжело вздохнув, буркнул:

— Дорогой моему сердцу человек, Лерин папа, сказал однажды — не можешь найти компромисс, ищи компромат! Я прислушался. И закроем тему.

Девушка даже отстранилась, ошалело разглядывая молодого человека.

Господи, боже! Он, что, серьезно, шантажировал Анатолия Вадимовича?!

— Как пожелаешь. Продолжаем? Самый безбашенный поступок твоей спутницы?

Она и рта раскрыть не успела, чтобы возразить, когда Глеб выпалил:

— Однажды Лера, на спор, перетанцевала стриптизершу, и девушку уволили из клуба, за профнепригодность.

Спирина почувствовала, как от смущения становится пунцовой.

Вот жеж!

— Если говоришь подобные вещи, уточняй, пожалуйста, что я была в одежде!

— Да не вопрос! — Не на шутку углубился в воспоминания молодой человек. — А еще, эта сумасшедшая, прыгнула в озеро с десятиметрового обрыва!

— Вообще-то, ты прыгнул со мной.

— Не с тобой, а за тобой! Боялся, не выплывешь.

— Я лучше тебя плаваю.

— Когда это было-то?

— Всегда!

— Ой, зазнайка! — Хмыкнул, вновь обнимая за плечи. — Признаю, было круто.

— Лера, расскажи нам о проекте «Роза Ветров». — Внезапно Куликов прервал их диалог. — Как родилась идея?

Вот, черт! Совершенно забыла, где находится. Благо, сориентировалась довольно быстро.

— Как и большинство детей. — Грусть улыбкой замаскировать не вышло. — От большой любви. Абсолютной и безоговорочной.

Мужчина понимающе кивнул:

— Что ж, поздравляю вас. Вы — отличные ребята, и замечательная пара!

Несколько долгих секунд они, молча, таращились друг на друга, пытаясь осмыслить услышанное. А после, едва пополам не сложились, от собственного и очень уж неприличного хохота.

— Боже, упаси! — Приговаривал Глеб, вытирая слезы. — Боже, упаси!

Лера ничуть не уступала:

— Лучше в монастырь! В монастырь!

— Так вы не…

— Вы с ума сошли? — Зычно поинтересовался друг. — Она же…сестра моя!

Спирина отчаянно закивала головой, подтверждая каждое слово:

— К тому же, мы перестраховались на случай, если вдруг, родителям придет в голову мысль породниться нашими силами.

Воцарилась полнейшая тишина, в которой был бы слышен и взмах крыла бабочки.

— И каким же образом?

Осторожно. Вкрадчиво.

— Общеизвестным! — Глеб состроил такую гримасу, будто у него спросили несусветную чушь. — Покрестили нашего сына!

Если Глеб и планировал произвести фурор последним высказыванием, то своей цели, парнишка определено достиг. Повисшая тишина ошеломляла. Стихла даже музыка. Выражаясь коротко и по существу — у коллег, наверняка закипел мозг, от всего вышесказанного. Люди познали истинное значение термина — шок! В чистейшем, с*ка, виде!

Девушке стало совсем не до шуток. Во-первых, она убедилась окончательно, что Герман, все же присутствовал на вечеринке. Иначе, накрывшее ее цунами чужой ярости, отчаяния и боли, проявившееся как самый настоящий толчок в сердце, объяснить было нечем. Во-вторых, Лера знала наверняка, что сидел он совсем рядом. За одним столиком, с родителями, Тереховым, Смирновой и Покровской. Два стула пустовали — очевидно, их с Глебом места. Теперь она это видела. И столь четко, словно стояла в каком-то метре от мужчины.

Сейчас, Давыдов не просто удерживал ее взгляд, заставляя замереть от напряжения, и забыть об остальных участниках торжества. Куда там! Их «гляделки» он превратил в самый настоящий поединок. Смертельную схватку, из которой ей никогда не выйти победителем.

Только держись! Держись, дьявол тебя подери!

Лера с достоинством выдержала, колющий точно скальпелем, ледяной взгляд с явным привкусом металла. Разве что, чаще дышала, да губы терзала, кусая чуть ли не до крови, выдавая себя с головой . Послышался страшный скрежет. Словно когтистой лапой, не щадя, с нажимом, прошлись по ребрам изнутри, раздирая мышцы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А, нет! С таким звуком стеклянный стакан, сминаемый левой рукой Германа, разлетелся вдребезги, под гнетом его дикой и необузданной мощи. Осколки впились в мягкую плоть, и спустя мгновение, белоснежная скатерть окрасилась багрянцем. Лера вздрогнула, будто от сильнейшего удара, ощущая его боль, как свою собственную. Давыдов не шелохнулся, словно и не заметил вовсе. Продолжал смотреть, все так же пронзительно. Не мигая. А кровавое пятно на столе становилось все больше. Она прослезилась, едва сдерживаясь от душераздирающего вопля.

Почему он не пытается остановить кровь?

А вот Алина столь сдержанной не являлась — вскрикнув, искренне ужасаясь, принялась услужливо промакивать салфеткой травмированную ладонь, предварительно удалив кусочки стекла.

С*чка! — Ревело подсознание, толкая на безумства. — Не смей к нему прикасаться!

Хотелось ринуться к нему, оттолкнуть в сторону его бывшую любовницу, и обнять. Крепко. Чтобы уже никогда никому не отдавать. Однако Лера продолжала стоять, будто парализованная. А он продолжал пытливо смотреть, словно…ожидая чего-то. Но, чего? Сердце вдруг пропустило болезненный удар, а потом принялось надрывно гонять кровь по венам.

Господи! Он ведь ждет подтверждения слов Глеба, или их опровержения! И просто сатанеет от неизвестности.

Осознание данного факта привело в чувства быстрее, нежели внезапно свалившийся на ногу кирпич.

— А теперь, — громко и зло обратилась к другу, — давай проясним ситуацию, пока нас не сожгли на костре, как главных извращенцев года!

Не только Глеб знал ее, как облупленную. Лера могла похвастать тем же. И по сурово сдвинутым бровям, понимала — вредничает! Ну, вредничает, же! Неужели, заметив на приеме брата, решил показать, что хотя бы, в отношениях с ней, превзошел его?

— Да, мы дороги друг другу, как родные. Но! Кровного родства у нас нет.

Ей показалось, или люди в зале наконец-то начали шевелиться? До этого сидели, замерев. Как статуи.

— Ребенок, которого упоминает мой друг, существует в природе. Его зовут Савелий, ему четвертый годик. — Взгляд на Германа. Глаза в глаза. — Это сынок Ланы и Валька. Мы крестили его, за пару дней до моего двадцатилетия. А Церковь, как известно, запрещает крестной и крестному одного и того же ребенка, вступать в интимные отношения. Вот, что пытался сказать Глеб. Не более…

Она слышала вздох облегчения, слетевший с губ Давыдова, даже сквозь внушительное расстояние. Ощущала, как если бы стояла рядом. В такт движениям его грудной клетки, дышала и сама. Видела расслабленное лицо, и, наконец-то, опущенные веки. Поправочка! Блаженно опущенные веки.

Поверил! Хвала небесам, поверил!

Лера не знала, что чувствовала в тот миг. Банально, конечно, но так хотелось реветь, от переизбытка эмоций! Вместо этого, лишь глупо улыбалась. И когда почувствовала себя в крепких объятиях Глеба. И когда зал разразился бурными аплодисментами, вновь выкрикивая «молодцы», «какие вы хитрюги», «продуманы» и «аферисты малолетние». Улыбка не сползала с лица ровно до того момента, пока Герман, словно ото сна очнувшись, заметил свою поврежденную кисть, и воркующую над ней Покровскую. Нахмурившись, мужчина отнял руку. Наспех перетянув раны матерчатой салфеткой, быстрым шагом направился в сторону туалета. А когда Алина побежала за ним, оказывать непосильную помощь, Лера поняла, что такое состояние аффекта. Цепляясь за остатки разума, то и дело сметаемого всполохами лютой ревности, вырвалась из захвата друга, и ничего не объясняя, ринулась за девушкой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Лишь ее слова сейчас в памяти пульсировали, вгоняя в еще большую агонию:

С кем бы ни был, кого бы ни тр*хал, всегда ко мне возвращается…