Даниил Московский - Вадим Каргалов

Прикрыл князь глаза, епископа вспомнил. Просил его Исмаил выкупить суздальского мастера, знатный-де каменщик, такие Руси сгодятся.

Уговаривал, а князь Андрей ему в ответ:

— Мастер? Русь мастерами добрыми богата, а на выкуп невольников у меня денег нет. Ко всему, не желаю лишнего гнева ханского. Ну как скажет Тохта: вишь, разбогател, деньги откуда-то, может, выход утаиваешь? Нет, владыка, не проси. Значит, у того мастера судьба такая — хану дворец возводить.

В камору боярин заглянул. Князь Андрей глаза открыл:

— А, Ерема, умащивайся, ноги калачом сплетай. Сколь в Орду приезжаю, все не привыкну.

— Чать, не татарин.

— Что слыхивал?

— У мурзы Четы побывал, два десятка шкурок беличьих поднес, язык развязал. Сказывал, баскак Ахмат тобой недоволен, выход-де мал, и то до ханских ушей докатилось.

— Ахматка подл, а я уж его ли обижал? И откуда выходу богатому быть, скудеет земля.

Промолчал Ерема, а князь спросил:

— В великом ли гневе хан?

— Чета того не ведает.

— И на том спасибо, знать будем, откуда ветер дует. Но Ахматкин навет еще не такая печаль, я мыслил, брат Даниил наследил.

Великий князь повеселел:

— Утешил, боярин, теперь Тохту бы улестить, поклоняться да посулить, ясак-де добрый баскак собирать будет.

— Еще прознал, будто Ахматка добивался получить сбор ясака в ростовской земле на откуп.

Князь посмотрел удивленно:

— Не сыты ли баскаки возмущением противу хивинца?

— Мыслю, княже, отдал бы нам хан ярлык самим собирать выход ордынский: и Орде спокойней, и нам, гляди, чего перепадет.

— Ты, Ерема, мудрец, однако о том не время речь вести, ныне оправдаться приехали. Ко всему, недовольство княжье вызовем, скажут, великий князь баскаком сделался, в своей земле откупщиком.

Помолчали. Но вот Ерема спросил:

— Прости, княже, все не осмеливался вопрос те задать. В Суждале ты у княгини побывал, поди, звал воротиться?

Андрей Александрович недовольно поморщился:

— Пусть молится.

Боярин затылок почесал:

— Однако велик ли грех за ней?

— Ей видней.

— Те бы, княже, с ханом породниться, взять в жены ту, на какую Тохта укажет. Тогда и князья удельные присмиреют.

— И без того хвосты подожмут. — Зевнул. — На седни довольно разговоров, боярин, спать хочу. Эвон улягусь в уголке, будто пес бездомный. И это князь-то русский…

В казане булькала густая, наваристая уха. Помешивая большой деревянной ложкой, вырезанной из дичка яблони, Саватий переговаривался с татарином Гасаном, караулившим суздальских мастеровых.

Старый Гасан, с бельмом на левом глазу и глубоким шрамом, обезобразившим его лицо, в рваном чапане, дожидался, пока уха сварится, и в коий раз рассказывал Саватаю, как ходил с Берке-ханом в земли урусов и привез оттуда себе жену, красавицу уруску. Она родила ему сына, и он уже взрослый и успел с царевичем Дюденей побывать на Руси.

Саватий полюбопытствовал, понимает ли сын по-русски, ведь у него мать россиянка.

Гасан развеселился: к чему ему язык урусов? Скоро все урусы заговорят по-татарски.

Может, оно и так, подумал Саватий. Эвон как ордынцы хозяйничают на его земле, сколько жен увезли к себе, а их сыновья от русских матерей ходят в набег на русские княжества…

Вчера побывал у суздальских каменщиков епископ Исмаил и ничем не утешил Саватия. Одна остается надежда — бежать из неволи. К тому он давно готовится, для чего и дружбу с караульным завел.

Гасану Саватий приглянулся: ловкий урус, камень точит, ножом вырезает всякие украшения и с рыбой управляется споро. Так запечь ее в глине да с травами даже жена Гасана, уруска, не могла.

Карауля суздальцев, Гасан оставлял Саватия с собой у костра. Тот чистил рыбу, какую приносил Гасан, варил уху, и они вели долгие разговоры. Саватий больше помалкивал, а Гасан предавался воспоминаниям, чаще всего досказывал, как мчались в набег на русские княжества. Шли Волгой, до излучины, потом вверх по Дону и вторглись на Рязанщину; войско делилось, и пока одна часть продолжала преследовать княжеские дружины, другая угоняла в полон и увозила все, что глянулось ордынцам. Возвращались в степь, а зарево пожаров освещало им дорогу.

Саватий так много думал о побеге, что даже во сне его видел. Однажды приснилось, будто Гасан опускает лестницу в поруб и зовет:

— Урус, выбирайся!

Вылез Саватий, ночь лунная, и звезды яркие. Как бежать, когда все как на ладони видно? Но Гасан уже сует ему в руки узелок с едой, шепчет:

— Иди, куда татарская сакма указывает, а от излучины влево примешь. Да помни — это Орды дорога.

Спешит Саватий, ног не чуя, радуется — обрел свободу. Но едва о том подумал, откуда ни возьмись, два татарина, на него навалились, душат и орут. У Саватия дыхание перехватило. Пробудился, лежит он на гнилой соломе, а караульный Гасан кричит в поруб, будит суздальских каменщиков…

Рассказал Саватий о сне Гасану, а тот хохочет:

— Дурак ты, урус, ну как убежишь, когда в яме сидишь и я тебя сторожу? Если отпущу, мне хребет поломают. Нет, урус, забудь об этом, а то прознают, колодки на тебя набьют. У ханских слуг уши сторожевых псов…

На левое и правое побережье Москвы-реки надвинулась туча иссиня-черная. Рванул ветер, завихрило, подняло не скованную льдом воду, сорвало местами плохо уложенную солому на крышах изб, и утих разом, будто и не дул. Потом налетели крупные снежные хлопья, и вскоре снег валил белой стеной, в двух шагах человека не видно.

В такую пору в домике Олексы и Дарьи закричал младенец. Дарья родила. Старая повитуха выбралась из-за печи, где лежала роженица, поклонилась замершему у двери Олексе:

— Радуйся, молодец, дочь у тя. Голосистая, крепкая.

От счастья Олекса не ведал, что и отвечать, к Дарье кинулся. А она, уставшая, но умиротворенная, только улыбалась…

С того дня поселилась в домике еще одна живая душа — Марья.

Зима в силу входила, Марья росла здоровой, прожорливой. Бывало, воротится Олекса с княжьей службы, поглянет на Дарью, головой покачает:

— Всю кровинушку она у тя выпьет. Да не корми ты ее часто, себя пожалей.

Дарья посмеивалась:

— Пусть ест, молока много. Я тебе еще не одну выращу. Ты лучше поведай, где ноне дозорил, что повидал.

Расскажет гридин, как день в дружине провел, и бежит по хозяйству управляться. А оно у них немалое: корова, кабанчик да кур с десяток.

В субботний день Дарья заводила опару, замешивала тесто, пекла хлебы, а ранним воскресным утром, еще и заря не загоралась, вытаскивала из печи румяные да духмяные пироги, укладывала их в берестяной короб, укутывала, несла на торг…

Так и жили Олекса с Дарьей.

Не одну неделю сидит великий князь Владимирский в Орде. Уже и с Дюденей повидался, и у хорезмийки обласкан был, она его дарам, ровно дитя малое, радовалась, а Тохта все не допускал к себе.

Кинется русский князь то к одному ханскому вельможе, то к другому, но те ухмыляются. А ведь не с пустыми руками обегал их великий князь Владимирский, все, что в Сарай привез, порастряс, только придерживал подарки хану. Однако когда позовет его Тохта к ответу, неведомо.

Великий князь и боится этого часа, и ждет. Он падет ниц перед грозными очами хана, и тот волен будет в его жизни и смерти. Но князь Андрей позор воспринимает как должное. Чингис и Батый поставили Русь на колени, и с той поры ханы повелевают русскими князьями, ровно улусниками. Великий князь Владимирский знает, как здесь в Орде, у хана Берке, сломили гордого и храброго отца — Александра Невского.

Его поставили в живую лестницу к ханскому трону, и нога старого Берке вот-вот готова была ступить на шею и голову князю Александру, но хан велел Невскому подняться и стать рядом с царевичами.

Князь Андрей Александрович не мог представить, что творилось в душе отца, потому как сам он гордость свою оставлял дома, на Руси, где милостью хана Тохты повелевал князьями. Но удельные князья строптивы и не всегда покорны. Между ними частые раздоры, особенно когда делят уделы, вот как случилось с Переяславским княжеством. По какому праву Даниил обрел его, если им владел их отец Александр Ярославич? А ведь он, великий князь, поддержал брата, когда тот Коломну к Москве прирезал. Так-то отблагодарил его Даниил, с Михаилом Тверским связался, заодно против него, великого князя Владимирского!

Ох, если бы ему поверил хан и послал с ним, князем Андреем, свои тумены — наказать и Даниила, и Михайлу, а заодно и Федора Ярославского. Вишь, возымели себя вровень с великим князем Владимирским!

От злости у князя Андрея желваки на скулах заиграли. Он представил, как будут метаться удельные князья, когда великий князь явится с ордынцами. Даниил отдаст ему Переяславль, а князья подпишут ряду.

Неожиданно вспомнил, как боярин Ерема говорил: те бы, князь, в родство с ханом войти… Оно хорошо, да что он, старый князь Андрей, станет делать с молодой женой? Может, потому и Анастасия от него в монастырь удалилась?