Без иллюзий - Андрей Мартьянов

Степка ринулся со всех ног.

Комиссар оценил ситуацию мгновенно. Вариантов два по два: это или грузовик, или тяжелый бомбардировщик. Немецкий — или, соответственно, советский, союзникам в небе над Белоруссией делать решительно нечего, не ближний свет от берегов Альбиона. Логика подсказывает, что советским бомбардировщиком одиночный самолет быть не может — очень далеко от линии фронта, почти тысяча километров. Следовательно, принадлежит он германским ВВС.

Итак, немецкий транспортный борт. Остается взглянуть на груз — возможно, он не слишком сильно поврежден. Оружие, продовольствие? Все зависит от того, шел самолет с запада или востока, этого Степка не заметил…

Если что-то полезное падает с неба — грех не воспользоваться.

Павел Бутаев, капитан-пограничник, чудом уцелевший в июне 1941-го и в одиночку добравшийся на своих двоих до Свенцян аж из-под Гродно, возглавлял взвод, полушутя-полусерьезно называемый отряда «Особым отделом». Но если в регулярной армии Особые отделы занимались известно чем — контрразведка и борьба со скрытым врагом в рядах РККА, — то Бутаев начальствовал над дюжиной лучших диверсантов «Сталинского знамени». Каждого отбирал сам.

Во взводе всегда и постоянно было только тринадцать человек — если погибал один, на его место капитан в тот же день находил замену. Отказников не было, ходить в числе «чертовой дюжины» почиталось за честь. Недавно угнанный «Мардер» числился на совести Бутаева и его подчиненных. Между прочим, капитан был единственным, кто именовал Шмулевича не по устоявшейся в отряде традиции, а «товарищ комиссар» и никак иначе.

— Соберите людей, — тихо сказал Шмулевич Бутаеву. — В полном составе. Слышали уже?

— Степка успел растрепать… Идем проверить?

— А вы как думали, Павел Никифорович? Может быть, кто-то остался жив, зачем рисковать?

— Так вот зачем вам доктор?.. Надеетесь «языка» взять?

— Обычная предусмотрительность, — пожал плечами комиссар. — Перебдим. В игры мы с вами до войны наигрались, теперь все всерьез.

— Ясное дело, — прогудел здоровяк-капитан, легко согласившись и не заметив оттенка легкой иронии в словах Шмулевича, все-таки оба перед 22 июня принадлежали к одному ведомству. — Одного боюсь: как бы они самолет искать не начали.

— Упал далеко от нашего расположения, обойдется. Осень, дороги развезло, комендантская рота из Молодечно появится не раньше, чем к вечеру. Если вообще появится. И все же поторопимся.

* * *

— Вусь тамка вон, бачыце, — Степка вытянул руку. — Наскрозь праз ельник прайшоу, зараза. Навалач нямецкая!

— Степан, кажется, я запрещал вам браниться. Особенно в присутствии старших по званию…

— Выбачайце, Сямен Эфраимович!

— Первое отделение налево, второе со мной, — скомандовал Бутаев. — Смотреть в оба! Без надобности огонь не открывать. И потише давайте.

Спустя пять минут комиссару стало ясно: глазастый Степка оказался совершенно прав, никакой это не «Юн-керс-52». Хвостовая часть большого самолета отвалилась при ударе и валяется в полусотне метров от фюзеляжа, нос сильно изуродован, стекла кабины разбиты. Вокруг много обломков — обшивка крыльев; лопасть одного из винтов вошла в покосившуюся столетнюю ель больше чем наполовину. Опознавательные знаки на киле — германские.

— Гражданский, что ли? — спросил капитан и полез в карман за махоркой.

— С ума сошли, немедленно затушите папиросу! — проворчал Шмулевич. — Чувствуете, бензином несет за десять верст! Прикажите остальным не подходить, вы — за мной.

— Можна з вами? — заикнулся недисциплинированный Степка.

— Извините, Степан, нельзя. Потом посмотрите. Я вас обязательно позову.

— Як скажаце.

— Степан, вы в армии. Отвечать следует: «Так точно».

— Як скажаце!

Шмулевич едва сдержал улыбку. Но не время для шуток, совсем не время.

В комиссаре проснулся следователь: ничто не должно быть тронуто до осмотра места… Нет, не преступления. Места аварии.

Добрались через завалы из еловых веток до хвостовой части.

— Весьма любопытно, — Шмулевич снял очки, вытащил из кармана шинели фланелевую тряпочку (шинель у него была обычная, пехотная, без знаков различия), протер стекла, вернул очки на место. — Товарищ капитан, ничего необычного не замечаете?

— Тут будто кусок выдран, — указал Бутаев. — Кресел по левому борту нет, а справа сохранились. Гляньте, мертвяк в снегу. Кажись, армейский полковник. Ого! Вот повезло… Разрешите обыскать?

— Не разрешаю. Успеется. Идем дальше. А вы не ошиблись, капитан — это не военный самолет. Точнее, не боевой. Кажется, никто не выжил… Может, и к лучшему. Меньше заботы.

Вот и корпус. У наблюдательного Шмулевича не осталось сомнений: в небе над Свенцянами произошло нечто очень и очень странное — достаточно оценить повреждения на линии разлома фюзеляжа и хвоста.

Был взрыв на борту.

Это никакая не зенитка, листы обшивки выгнуты наружу — вырван целый сегмент!

— Вот это номер цирка Чинизелли, с его маленькими милыми пони! — выдержка комиссару изменила, когда он осмотрел задний отсек самолета, отделенный от носовой части перегородкой с деревянной дверцей. Много трупов, все в чине от полковника и выше. Два эсэсовца в сером. Нескольких в момент катастрофы выбросило из салона, придется откапывать из подтаивающих сугробов. Портфели, папки, разбросаны печатные листы с какими-то документами. — Боже ж мой… Бутаев, вы понимаете, что с неба упало?

— Звезда Героя, — хмыкнул капитан. — И, думаю, не одна. Самолетик-то штабной. Кликнуть ребят?

— Подождите… Дверь заклинило. Надо посмотреть, что в переднем салоне.

— Дайте сюда. Сейчас.

Перекосившуюся дверцу удалось вскрыть с четвертого раза.

— Идите, посмотрите в кабину, я пока огляжусь. Ступайте осторожнее, видите, какой тут разгром…

Шмулевич присел на корточки и тихо присвистнул. Первая мысль: надо немедленно, как можно быстрее, еще до заката эвакуировать отряд на резервную базу. ТАКОЙ самолет будут искать, и искать самым тщательным образом, с привлечением всех наличных сил!

У ног комиссара лежал мертвый генерал-лейтенант, сразу за ним — эсэсовский обергруппенфюрер.

Что еще? Две девушки в обычных темных платьях и белых передничках — обслуга, вероятно. Трое гражданских, еще два военных. Разлетевшиеся бумаги и карты. Брызги крови на бежевой внутренней обшивке, разбитые фарфоровые чашки.

— Пилоты погибли сразу, месиво, — Шмулевич обернулся, услышав голос Бутаева, выбравшегося из искореженной кабины. — Планшет вот прихватил. Товарищ комиссар? Семен Эфраимович? Вы чего? Да что стряслось-то?

— Вы меня назвали по имени и отчеству, — выдохнул Шмулевич и вытер ладонью холодный пот со лба. — День сегодня и впрямь необычный. Начинаем работать. И чтоб ни одной бумажки не пропало! Головой отвечаете!

— Так точно, отвечаю… Глядите, а вот этот, в коричневом френче, живой. И генерал тоже. Пар изо рта!

Справа, у самого борта, лежал пожилой человек с полностью залитым кровью лицом — ударился лбом о металлическую кромку столика, кожа и волосы надо лбом содраны. Правая рука явно сломана — кисть вывернута неестественно. У генерал-майора ВВС разорван китель, на груди кровь — ребра, что ли, переломал?

— Доктора сюда. Бегом, — решительно сказал комиссар. — Один гражданский и один генерал, это лучше, чем совсем ничего. Гораздо лучше! Что вы стоите столбом?! Давайте же!

* * *

— Не нравится мне это, — комиссар Шмулевич опустил бинокль на грудь. — Не нравится до крайности, товарищ Заславский. Пока они слишком далеко и кружат за озером Нарочь… Однако скоро стемнеет, немцы отправят авиацию на аэродромы. А завтра?

— Завтра они вернутся, — буркнул командир отряда. — Ничего не скажешь, повезло нам…

— А вы не расстраивайтесь. Ведь действительно повезло? С темнотой уходим на «точку два», оставаться на островах нельзя. Жаль бросать базу, но жизнь дороже.

— Что ж это за самолетик такой? Генштабовский?

— Очень вероятно. Я бегло просмотрел некоторые документы — на большинстве аббревиатура «OKW», Верховное командование вермахта. Да, Заславский, вы правы. Это Генштаб или нечто весьма близкое — командование армии, к примеру. Несколько генералов… — комиссар выдержал паузу и повторил: — Повезло. Прикажите людям собираться, до заката всего два часа. Чем дальше уйдем, тем лучше.

Самолеты начали летать во второй половине дня: звук моторов доносился с запада и северо-запада, то приближаясь, то почти совсем исчезая. Из отряда, действовавшего под Сморгонью, по рации кратко сообщили — кружат над лесами, идут тройками, будто прочесывают. Гарнизон в самой Сморгони подняли по тревоге, больше ничего не известно.

Похоже, у немцев произошло что-то очень серьезное.