ППЖ. Походно-полевая жена - Дышев Андрей Михайлович

- Ах, а-а-ах! - хватал он ртом воздух и рвал скрюченными пальцами обвислые карманы «лифчика», будто ему за ворот заползла какая-то кусачая тварь. - А-а-а-х, кха-кха, бляххх…

И в его судорожных движениях, и в его черном лице, исполосованном светлыми складками и морщинами, было столько обиды и недоумения, будто кто-то жестоко обманул его, растоптал самую заветную, самую светлую мечту…

Герасимов бросил автомат - сейчас, на самом жестоком пике боя он был уже слишком маломощным, почти бесполезным оружием. Схватившись за ручки гранатомета, Герасимов потянул его на себя, высвобождая ствол, и открыл огонь частыми очередями. Ствол двигался, пульсировал, словно сшивал гранатами распоротое трассерами небо, взрывы вставали кучно, жонглируя камнями и рваной человеческой плотью.

- Эй, Грызач! - не поворачивая лицо, крикнул Герасимов. - Тебя что, ранило?

- Они испортили меня, - через силу ответил Грызач. - Чурки сраные! Такого человека испортить!

Воздух задрожал от рокота вертолетных лопастей. В сумрачном небе пронеслись две горячие тени.

- Как всегда, вовремя… - через зубы процедил Грызач.

Он часто и тяжело дышал, уже не рвал на себе одежду, лишь только сжимал и разжимал кулаки, как бы пробуя, насколько липка кровь, в которой он выпачкался.

По крутой дуге вертолеты заходили на боевой курс. Лязгнул затвор гранатомета, метнув последнюю гранату, и трехногий железный паук затих. Герасимов открыл коробку. Гранаты кончились. Снова схватился за автомат - последнее, что осталось, тут уж не до выбора. Была бы трубка, из которой можно плеваться горохом, - и той бы воспользовался. Дал короткую очередь - эх-ма! последний магазин остался!

- Грызач, я тебе морду набью, - предупредил Герасимов и, не рискуя поворачиваться спиной к темным скалам, из-за которых постреливали моджахеды, попятился к своему недругу, к подонку, к небритой роже. Полтора года он бабы не видел! Так вырезал бы из журнала фотку какой-нибудь красотки в купальнике и утешался бы! Сволочь! Убить его мало! - Ты что ж это, - прошептал Герасимов и взял Грызача за подбородок. - Подыхать надумал?

- Тебе назло не подохну.

- Правильно. Я тебе должен еще морду набить… Да убери свои грязные руки, не мешай!

Окровавленную раскладку - долой! Все равно в ней уже ничего нет, даже сигнальных ракет. Маскхалат пришлось разорвать на груди, благо, что рвался он легко, как старая рыбацкая сеть. Обнажились тощая шея и белая-белая впалая грудь, вымазанная кровью. Доходяга! Тоже мне герой-любовник!

- Не вижу, куда тебя заепенили… - пробормотал Герасимов, и тотчас ему пришлось ничком повалиться на Грызача, потому как откуда-то справа затрещали выстрелы и ожили лежащие рядом камни.

- Ой, скотина! - застонал Грызач. - Что ж ты своей харей прямо в рану тычешься?!

- Погоди минутку, - ответил Герасимов, торопливо ввинчивая запал в гранату. - Сейчас я тебе объясню, у кого из нас харя…

Не поднимая головы, он кинул гранату на звук выстрелов, хлестнул ладонью по лбу Грызача, заставляя его тоже опустить голову, дождался, когда от взрыва вздрогнет земля, тотчас вскочил и с колена дал очередь по дымному облаку. Он не успел залечь, как из-за скалы вертикально вверх, словно воздушные шары, взмыла пара «Ми-24»; вертолеты набычились, опустили узкие морды вниз, растопырили лапы-подвески и, мягко покачиваясь, одновременно плюнули дымным роем. Ракеты с шипением понеслись вниз, впились в дно котлована, разорвались и вывернули его наизнанку. Герасимова откинуло в сторону, оглушило, окутало пылью и дымом, а в довершение ему на голову упал горячий булыжник. Ослепший, подавившийся дымом, он стоял на четвереньках, хрипел и плевался.

- Сэнкью, - едва смог вымолвить он, ощупывая влажное и липкое темечко. - Сразу видно, что наши бизданули… Грызач! Эй ты, ловелас вшивый! Это только цветочки. Когда я буду бить тебе морду, будет в сто раз хуже…

Герасимов на четвереньках подполз к Грызачу. Командир гранатометного взвода шевелился под кучей дробленого щебня, которым его засыпало. Вертолеты спикировали и, круто взяв вверх, ушли на второй заход. Моджахеды, эти бессмертные призраки, снова принялись стрелять по разорванным, раскиданным ошметкам взвода. Духи знали, что умрут, они уже приготовились к смерти, ворота рая были распахнуты - а для истинных воинов ислама они распахнуты всегда, - и ничто их не держало на земле, и оставались последние мгновения, чтобы унести на тот свет побольше трофеев, побольше жизней неверных. И покалеченные, изломанные, обожженные моджахеды снова пошли в атаку на полудохлую линию обороны - те, кто мог идти, и поползли те, кто мог только ползти. Аллах акбар! Аллах акбар!

Герасимов рвал зубами оболочку перевязочного пакета. Кровавую рану тяжело найти, если вся грудь залита кровью - все равно, что черную кошку в темной комнате. Во фляге еще есть немного воды! Проклятье! Как тяжело ее отцепить! Какой идиот придумал эти петельку и пуговицу? Рвануть, оторвать, отвинтить крышку - полсекунды на все.

- Что ж ты, гад, кипяток на меня льешь! - заскрежетал зубами Грызач. Его трясло, подбородок прыгал, зубы стучали. Грызач искусал губы, и было похоже, что они накрашены помадой.

- Привстать можешь? Держись за мою шею!

- За твою поганую шею?

Трудно приладить повязку на груди. А ведь учили когда-то… Петлю пропустить под мышкой, затем на плечо, оттуда снова под мышкой и широкой лентой по окружности груди… Черт знает что получилось, все наперекосяк…

- Где твой автомат? У тебя остались патроны?

- Какие, на куй, патроны? Я тут, по-твоему, чем два часа занимался? - прохрипел Грызач и снова закашлялся - кровь попала ему в горло.

Вертолеты снова взмыли над скалами, на этот раз с противоположной стороны. Моджахеды повалились на спины и открыли по ним огонь.

- Давай, шевели ножками, ишак смердячий!! - крикнул Герасимов, волоча Грызача на себе. - Сейчас наши доблестные вертолетчики покажут класс игры на фортепиано…

- А ты свое епало убери подальше… я брезгую твоей поганой кровью…

- Еще слово, козел, и я тебе выбью зубы…

- До тебя уже выбили, пес ты плешивый…

Они ковыляли по камням, падали, матерились, отстреливались, снова вставали и ковыляли дальше. Реактивные снаряды трясли котлован, словно детскую погремушку, адский огонь перемешивал в миксере огонь, дым, камни и людей. На правый гребень выбралась подошедшая на помощь рота третьего батальона и с ходу открыла по склонам огонь. Минометчики отправили в трубу первый снаряд; он долетел до обгрызенной скалы, под которой умирал оставшийся один прапорщик Хорошко, и разорвала его в клочья. Малиновые трассеры исполосовали пахнущие кровью и гнилостью сумерки.