Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

— У него глаза… — только и повторял Прихват, показывая пальцем на Безрода, — У него глаза…

Сивый отпустил то, что осталось от Сорочана, и когда изжёванное тело плашмя рухнуло на каменный пол, Прихвата и самого вывернуло наизнанку — вот дрючил ты девчонок с самой ночи, весь поизвёлся на этом деле аж до коленной дрожи, но вдруг появляется некто с мерзейшей ухмылкой на устах, и оказывается, что глаза тоже можно изнасиловать, как девку. За два с половиной счёта некто с окровавленной повязкой на лице отгреховодил твои зенки так, что тебя и самого выкрутило наизнанку, как после гнилой жратвы. Выкрутило и выскоблило дочиста. Глядишь на дурашливо приоткрытый рот Сорочана, вываленный язык, губы, насмешкою судьбы разведенные в подобие улыбки, таращишься на руки, выкрученные и заломанные, точно выжатое белье, и будто в тебе самом лопаются сухожилия, трещат суставные сумки, от хруста сворачиваются уши, а боль огнём полощется перед глазами и надувает сердце, точно просмолённый мех. И не сразу находишь светлые до одури глаза среди белых тряпок… а-а-а, вот они, просто темный зрачок не с первого раза отличаешь от тёмных пятен крови на лице, но при всём этом с одного взгляда делается яснее ясного — Синяя Рубаха зол. И не просто зол, его разрывают на части такие исполинские силы, что даже повязку на лице сдувает, как зажившийся осенний лист. Кончик льняной тканины задрожал, чисто на ветру, и перепуганным ужиком пополз вон с лица, оборот за оборотом. Прихват, словно зачарованная мышь перед змеёй, смотрел с раскрытым ртом, как светлоглазого бойца Стюженя колотит, чисто коня, после купания, тканина сползает, точно маслом мазанная, и под полосой ткани проступает жуткая ухмылка, очерченная с обеих сторон белёсыми рубцами, памятными аж до холодка внутри.

— Это… — боярин подавился собственной догадкой, лишь рукой тряс, показывая на Безрода.

Льняная повязка сползла с лица, повисла на бороде, Стюжень, поджав губы, переводил взгляд с одного на другого. Эк придурка подрубает, того и гляди из памяти вышвырнет, рухнет прямо тут после всего, что натворил. И Безрод прислонился к меловой стене, кривится, морщится, цепляется за каменную стену, ровно за невесомое полотно, пытается в ладони смять, чисто кусок льна. Ясное дело, не соберет складками — камень всё же — но отчего тогда Прихват с ужасом смотрит на струйки каменной крошки и пыли, с тихим шорохом падающие на пол в горку? Камень в пыль… Парень, парень, да что с тобой творится⁉

— Да, это он. И тебе придётся поговорить с одним из нас. Выбирай, с кем.

— О-он? — протянул Прихват даже не бледный — уже просто белый.

— Не знаю, кого из двоих ты боишься больше: того, кто народ режет, или этого. По мне так наш страшнее. И жутче. И он невообразимо на тебя зол.

— За это? — боярин обречённо кивнул на опустошённых девчонок, что утробно подвывая и всхлипывая, таращились в скальную стену пустыми глазами.

— Нет, красавец, — верховный, усмехнувшись, покачал головой, — одним лишь непотребством не отделаешься. Под его личиной творят невообразимое, людей сживают со свету, как полевых мышей, а тут вы, такие молодцы!

— А что мы?

— Мало его именем натворили бед, так и вы льёте воду на ту же мельницу. Считай, просто встали под знамена его врагов.

— М-мы…

— Давай, объясни ему, что именно ты соль земли, и того, что ты натворил, хотели боги. Только живее, он теряет терпение!

Прихват открыл было рот, но тут же захлопнул. Старик усмехнулся, глаз боярина начал заплывать.

— Слова нужные забыл? Я подскажу: истинные бояны именно вы, боги даровали власть только вам, а душить пахарей голодом, загонять в рабство, отнимать землю, насиловать девчонок — твоё священное право. Давай, соберись. Набери воздуху.

Прихват терял человеческий облик с каждым счётом. Он с трудом натянул порты, и вымок при том так, как не взмок бы после рукопашной: левая половина лица вдруг сделалась неподвижной, и её больше не трясло, глаза делались всё безумнее. Стюжень понизил голос до шёпота, заговорщицки оглянулся, отгородился от Безрода ладонью.

— Только не говори про исконные права и право силы. Если он с тобой согласится — а ты это немедленно увидишь — боюсь, жить тебе придётся без яиц. Что поделаешь, право силы в действии.

Раздался громкий треск, и большой кусок скалы разлетелся на мелкие осколки под пальцами Сивого. Стюжень оглянулся назад. Безрод смотрел перед собой, на губах, как приклеенная, держалась усмешка, но что он видит своими белыми гляделками и видит ли вообще, верховный не сказал бы даже с ворожбой. Старик согнал усмешку с губ, заговорил быстро и резко.

— Шутки в сторону. Кто это придумал, и почему вы начали всё именно в этом году?

— Что начали?

— Для рабовладельца ты слишком туп. Почему ломать изначальный уклад начали именно сейчас? И так топорно. Нет, раньше тоже пытались где-то откусить, что-то подмять, это мы знали, но широко вы рта не раскрывали. Так почему именно теперь?

Прихват не сводил с Безрода глаз. Боярин тяжело задышал ртом, ему не хватало воздуха.

— Давно пора. Отвада стал мешать. Но у Косоворота не получилось… этот всё поломал.

— А теперь слушай внимательно и вникай. Почему после Косоворота не объединились и не пошли на князя войной? Почему? Для вас всё складывалось удачнее некуда. Ведь этого хотели?

Прихват едва не рухнул наземь с ложницы. Он с каждым счётом делался всё более рыхлым и безобразным, точно оплывает жировой светоч. Бывает, болячка вытапливает человека за месяц-другой, бывает, счёт идёт на седмицы, а этого нечто поджирало на глазах, ровно костяк внутри разжижился, сделался мягок, чисто сыр.

— Замысел изменился. У нас появился союзник.

— Ох, как я этого боялся! Кто это?

Прихват начал было выдыхать, только ни единого осмысленного звука не сорвалось с его губ. А потом рот боярина вдруг наполнился кровью, что-то глухо лопнуло, и он выкашлял куски плоти с потоками крови и слюны. Стюжень широко раскрытыми глазами смотрел на рот боярина, разверстый в немом крике. Там, в глубине зева в лужице крови лениво шевелилось то, что осталось от языка. Через счёт-другой Прихвата крупно тряхнуло, грудь его раздуло, точно мех, он замотал головой, будто что-то проглотил, и рухнул наземь. Верховный, предчувствуя нечто подобное, успел закрыть глаза Рыбке, чтобы не смотрела. Девчонке и так досталось, придёт ли в себя, ещё неизвестно. Вторая, слава богам, смотрела в другую сторону. Следом, мгновением позже рухнул наземь Безрод.

— Заклятие молчания, — глухо буркнул старик. — Всё хуже, чем я думал.

Глава 23

— Оклемался?

Восход солнца встретили в дороге. С Прихватова подворья уезжали, не оглядываясь, а чего оглядываться, вон черные столбы дыма в небо растут, спину подпирают. Захочешь забыть последнюю ночь, не забудешь.

— Оклемался.

— Ну-ка посмотри на меня… Хм, гляди, зенки синие, взгляд осмысленный. Хоть что-нибудь помнишь?

— Ну и что? Зато ты старый и седой, — Безрод с кривой ухмылкой отвернулся.

Старик набрал полные щеки воздуха, подержался хомяком какое-то время и с шумом «сдулся», качая головой.

— Говори уж, — Сивый усмехнулся. — Хотя… могу и сам. За тебя.

— Ну-ка, ну-ка, интересно даже!

— Он не помнит, что натворил! — Безрод свёл брови на переносице, в притворном испуге закрыл рот ладонью. — Уму непостижимо, что парень мог наворотить! А может это он людей душегубит? Я к нему спиной, а Сивый и есть наш злодей⁉

Стюжень какое-то время изумлённо таращился на Безрода, затем расхохотался и весь сумрак, всю мрачую тревогу тем смехом с лица унесло.

— Тебя кто лицедеить научил? Кривляешься, как скоморох на торгу! А ведь был бука букой.

— Кто научил, дома сидит, с детьми нянчится.

— Если по совести, я той межи отловить не могу, — старик посерьёзнел, пристально глядя на Безрода, покачал головой. — Здесь у тебя обычные глаза, а тут уже белые. А ведь всего-то на мгновение отвернулся! Смотрю и чую — проваливаюсь! Ровно под ногами разверзлось. Хочу взглядом за глаза зацепиться — сбрасываешь, ровно на обрыве вишу, а ты пальцы по-одному отрываешь.