Литературный навигатор. Персонажи русской классики - Архангельский Александр Николаевич

Тем не менее Чичиков, каким он предстает в 1-м томе, это не столько будущий «Павел», сколько нынешний «Савл». Процитированный монолог Автора внезапно обрывается чичиковским окриком: «Держи, держи, дурак!» В «приобретателе» Чичикове явлено новое зло, незаметно вторгшееся в пределы России и всего мира. Зло тихое, усредненное, «предприимчивое», и тем более страшное, чем менее впечатляющее.

Чичиковская «усредненность» подчеркнута с самого начала – в описании его внешности. Перед читателем «господин средней руки», ни слишком толстый, ни слишком худой, ни слишком старый, ни слишком молодой. Ярок костюм Чичикова – из ткани брусничного цвета с искрой; громок его нос, при сморкании гремящий трубою; замечателен его аппетит, позволяющий съесть в дорожном трактире целого поросенка с хреном и со сметаною. Сам Чичиков – тих и малоприметен, округл и гладок, как его щеки, всегда выбритые до атласного состояния. Душа Чичикова подобна его знаменитой шкатулке: в самой середине мыльница: 6–7 узеньких перегородок для бритв, квадратные закоулки для песочницы и чернильницы; главный, потаенный ящичек этой шкатулки предназначен для денег. Он избегает говорить о себе, прячась за «пустые» книжные обороты – «незначущий червь мира сего», но в какой-то момент эти безобидные обороты вдруг начинают отбрасывать зловещую тень непредусмотренного Чичиковым смысла.

Когда чиновники, после рассказанной Почтмейстером повести о капитане Копейкине, договариваются до сравнения Чичикова с Антихристом, они невольно угадывают истину. «Новый антихрист» буржуазного мира таким и будет – незаметно-ласковым, вкрадчивым, аккуратным. На пост «князя мира сего» заступает «незначущий червь мира сего». Этот «червь» способен выесть самую сердцевину российской жизни, так что она сама не заметит, как загниет.

Надежда – на исправимость человеческой натуры. Не случайно образы большинства героев «Мертвых душ» (Чичикова – в первую очередь) созданы по принципу «вывернутой перчатки». Их изначально положительные качества переродились в самодовлеющую страсть; подчас – как в случае с Чичиковым – страсть преступную. Но если совладать со страстью, вернуть ее в прежние границы, направить на благо, полностью переменится и образ самого героя, «перчатка» вывернется с изнанки на лицевую сторону.

Что почитать

Лотман Ю.М. Пушкин и «Повесть о капитане Копейкине»: К истории замысла и композиции «Мертвых душ».

Лотман Ю.М. В школе поэтического слова…

Манн Ю.В. В поисках живой души. М, 1984.

Смирнова Е. Поэма Гоголя «Мертвые души». Л., 1987.

Что посмотреть

Архангельский А.Н. Мертвые души Н.В. Гоголя

URL: https:// interneturok.ru/literatura/9-klass/uroki-a-n-arhangelskogo-dlya-8-klass9/mertvye-dushi-n-v-gogolya-poema-v-proze?seconds=0&chapter_id=2476.

Соболев Л.О. За что ругали «Мертвые души»

URL: http://arzamas.academy/special/ruslit/episodes/24.

Миргород. Повести, служащие продолжением «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (1832–1834, опубл. – 1835)

Старосветские помещики (1832)

Афанасий Иванович Товстогуб, Пульхерия Ивановна Товстогубиха – верные супруги, неразделимые герои первой из повестей гоголевского цикла. Они давным-давно, тридцать лет назад, удалились в свою семейную «обитель». Воспоминания о военной службе Афанасия Ивановича, сначала командующим в вольном запорожском войске, затем секунд-майором в регулярной российской армии, кажутся чем-то нереальным.

Образы их восходят к идеальной супружеской чете из книги Овидия «Метаморфозы», где обработан античный мифологический сюжет о Филемоне и Бавкиде. Подобно им, старосветские помещики бездетны и находят семейное счастье исключительно друг в друге. Когда в конце повести рассказчик описывает овдовевшего Афанасия Ивановича, то он испытывает чувства, похожие на те, что посещают нас, «когда видим перед собою без ноги человека, которого знали здоровым». И подобно Филемону и Бавкиде, они доживают до глубокой – по тем временам – старости (Афанасию Ивановичу – 65 лет; Пульхерии Ивановне – 60).

В соответствии с давней традицией рассказ о «современных Филемоне и Бавкиде» взят в рамку идиллического жанра, буколики, призванной изображать тихую и сладостную жизнь, мирную любовь на лоне природы. Автор прямо говорит о «низменной буколической жизни» героев. Даже образ «безногого» Афанасия Ивановича – и тот связан с миром идиллии: одним из самых распространенных сюжетов европейской идиллической литературы был сюжет о безногом солдате, восходящий к идиллии Соломона Геснера «Деревянная нога». Но в соответствии с традицией новейшей (сказка Лафонтена «Филемон и Бавкида», переведенная И.И. Дмитриевым в 1809 году; эпизод со строительством дамбы во второй части «Фауста» Гёте и др.) идеальный сюжет об идеальных персонажах с самого начала связан с ожиданием трагической развязки. Плохо скрытая тревога звучит в голосе автора, знакомящего читателей с героями и миром отдаленного малороссийского имения, в который они спрятались от зла, безраздельно царящего в мире: «Грустно! мне заранее грустно!» Грустно оттого, что рассказчик уже знает, а читатель – догадывается: жизнь старосветских помещиков уже оборвалась, заросший ров располагается на месте, где прежде стоял их низенький домик. Грустно от сознания, что зло не обошло стороной их маленький уютный закуток, что спрятаться от него не удалось.

Художественное пространство, окружающее старосветских помещиков, призвано оградить их от ужаса внешней жизни – будь то лесные страхи, или социальные потрясения, или сама смерть. Именно поэтому мир вокруг них как бы постоянно сужается, концентрические круги сходятся в одну точку.

Внешний круг, самый широкий – частокол, который расположен между домиком старосветских стариков и диким непролазным лесом. (В народной мифологии лес – «темное», неупорядоченное пространство, где обитает нечисть, угрожающая человеку.) За частоколом, ближе к дому, еще одна граница – сад. Между садом и двором – плетень. Во дворе под яблоней всегда разведен огонь, в медном тазу варится варенье, в медном лембике перегоняется водка. (Чем ближе к центру их мироздания, тем теплее.) Помещики изредка прогуливаются по двору, приближаются к саду; но основная их жизнь протекает внутри домика, стены и поющие двери которого образуют еще одно «кольцо защиты» от зла. Но и внутри домика старики все время жмутся к теплой печке. Огромная печь есть в каждой комнате; страшный, душный жар как бы обогревает старичков от незримого вселенского холода.

Буколическая жизнь должна быть устойчивой. Главный враг устойчивости и покоя – быстротечное время. Потому Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна изгоняют время и движение из своего блаженного «уголка». В комнатке висят портреты «какого-то архиерея», государя Петра III, фаворитки Людовика XIV m-me Лавальер. Но это совершенно не значит, что хозяева тоскуют по славным и бурным временам своей ранней юности. Исторические портреты, как стрелки остановившихся часов, указывают на момент, когда время для старосветских помещиков прекратилось, когда история пошла сама по себе, а жизнь Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны сама по себе. Афанасий Иванович не восхищается прошедшим, не порицает настоящее; он (вообще постоянно улыбающийся) ко всему относится с ласковым равнодушием. И охотно расспрашивает молодых гостей о современных событиях, но с любопытством «ребенка, который в то время, когда говорит с вами, рассматривает печатку ваших часов». (Именно печатку часов, а не сами часы.)

Точно так же относятся герои и к природным стихиям; их не тревожит вид покосившихся деревенских домиков, некоторая ветхость их собственного жилища. Важно только то, что располагается перед глазами, вблизи. Поэтому их дубовые некрашеные стулья массивны; они как бы олицетворяют для героев устойчивость жизни. И, как всегда у Гоголя, там, где нет открытого пространства и вольного движения времени (а значит, нет и демонических ужасов), – там царят мухи; их страшно много, они сидят на стеклах, тучами облепляют потолок, обсиживают портрет т-те Лавальер.