'Канцелярская крыса' - Константин Сергеевич Соловьев

стол два длинных узких свертка, больше похожих на упакованные в газетные листы сигары. От Герти не укрылось то, как серьезно относился новоявленный секретарь-референт к доставке своего груза: свертки были тщательно упакованы в несколько слоев вощеной бумаги и обернуты тканью. Но когда он снял многочисленные оболочки, Герти понял, что ошибки не было. По всей комнате распространился отчетливый и пронзительный рыбный дух, который невозможно с чем-то спутать, не очень свежий, но от того не менее соблазнительный.

Герти отчаянно хотелось рыбы.

Хотелось погрузить зубы в мягкое податливое мясо, тающее во рту, ощутить на губах морскую соль. Негласный запрет на рыбу, царивший в Новом Бангоре, причинял ему даже большие страдания, чем он мог предположить поначалу. Природа этого запрета оставалась все еще неясна. Но стоило ему лишь упомянуть рыбу в разговоре, как собеседник менялся в лице, после чего стремился сократить беседу до минимума, не озаботившись даже рамками приличий. Попытка же заказать рыбу в лавке или ресторане, как убедился Герти, почти непременно приводит к попытке вызова полисмена. Этого он понять решительно не мог. Отчего вдруг триста с лишним тысяч человек ополчились против того, что издавна составляло весомую часть любой кухни мира, и отнюдь не самую плохую ее часть?..

Попыткам угадать, отчего рыба вдруг впала в немилость на острове, он уделял то время, что оставалось после размышлений о Новом Бангоре, Канцелярии, Бангорской Гиене и Стиверсе, и времени этого было явно недостаточно, чтобы создать стройную и естественную теорию. Быть может, рыба испокон веков была табу для населявших остров полли. Табу, которое с пришествием бледнокожих не растаяло, подобно многим прочим, а завладело всеми и укрепилось. А может, употребление рыбы считалось здесь дурной приметой? Кажется, было что-то такое у древних мореплавателей… У Герти было достаточно хлопот, чтоб забивать себе рыбой голову. Но вот от искушение забить ею собственный желудок делалось все сильнее изо дня в день.

Не скованный более жесткими финансовыми рамками, он мог позволить себе питаться в любых заведениях города на свое усмотрение. После памятной двухнедельной аскезы в «Полевом клевере», о котором он сохранил самые дурные воспоминания, Герти поспешил наверстать упущенное, и даже тень мистера Шарпера была бессильна повлиять на его аппетит.

Он ел рассыпчатый рисовый пудинг в ресторации Баффера и холодную говядину с горчицей в модном «Тростниковом дворце». Уписывал исходящий паром ростбиф с вустерским соусом в какой-то забегаловке Шипси и с аппетитом хлебал куриный суп с расплавленными комками сыра, ужиная в «Дедушке-Маке». Смаковал изысканный галантин[6], гордость мсье Жуфре из французской траттории, и причудливый окономияки[7], приготовленный узкоглазым крикливым поваром-японцем.

Но рыбы не значилось ни в одном меню. Сперва это казалось ему несущественным (слишком свежа была память об обществе тушеной макрели) затем удивительным, а потом и досадным. Внезапно выяснилось, что именно рыба оттеняла насыщенный вкус европейской кухни, придавала ей легкую и пикантную нотку, казалось бы неслышимую в общем оркестре.

Некоторое время Герти намеренно не обращал на это внимания. В симфонии из лимонных поссетов[8], сэндвичей с беконом, йоркширских пудингов, чеширских паштетов, свежих багетов, чизкейков, свинины по-валлийски, картофельных пирогов и тостов с черничным джемом присутствие рыбной ноты не казалось обязательным. Новый Бангор отлично обходился без рыбы. Рыба была объявлена на острове персоной нон-грата и без сожаления изгнана с территории всех ресторанов, пабов и закусочных.

Однако вскоре Герти испытал подобие легкой тоски. Переваривая фунты мяса и бушели овощей, его желудок все чаще стал напоминать о явственном пробеле, заполнить который оказалось невозможно ни яблочным пирогом, ни маффинами, ни яйцами по-шотландски. Довольно скоро он вынужден был признаться, с намерением облегчить если не печень, так совесть, что, пожалуй, съел бы немного рыбы. Самую толику. Просто, чтоб освежить память.

Однако это оказалось невозможно. Рыба на острове была подвергнута не столько остракизму и презрению, сколько полному бойкоту. Ее попросту не замечали. Спросив в ресторане кеджери[9], Герти обнаружил, что рыбы там не больше, чем католиков на праздничной мессе в Вестминстерском соборе. К чипсам вместо традиционных ломтиков поджаренной рыбы[10] полагался вездесущий бекон. Даже японская кухня, которую Герти привык считать посольством рыбного мира на суше, была бессильна ему помочь – вместо рыбы он находил там лишь сухие водоросли и жестких каучуковых моллюсков.

Доходило до нелепого. Во всем Новом Бангоре Герти ни разу не встретилось даже изображение рыбы. Рыб не было даже на картинах, открытках и обложках. Возникало ощущение, что рыба была изгнана из новобангорского общества, решительно и на все времена. Когда Герти однажды спросил в книжной лавке роман Германа Мелвилла, продавец взглянул на него с искренним непониманием – и это при том, что кит, в представлении Герти, не вполне относился к рыбам. Поневоле возникало ощущение, что Господь Бог при сотворении острова так вымотался на четвертый день, что на пятый откровенно работал спустя рукава и кое-что пропустил[11].

Так что когда Муан положил рыбные свертки на стол, так осторожно, словно сжимал динамитные шашки, Герти ощутил, как его рот наполняется слюной. Искушение оказалось огромным. Он и сам не подозревал, что настолько соскучился по рыбе.

«Проклятый синдром запретного плода властен не только над мальчишками, - подумал он, стараясь удержать руки в карманах, - Если бы в здешних ресторанах подавали рыбу, я бы в лучшем случае вяло поковырялся разок в ней вилкой. Но рыбы не сыскать на всем острове, поэтому она кажется мне соблазнительной как ничто иное. Как все-таки глупо и странно устроен человек. И все-таки, благослови Господь Скрэпси и его рыбаков!..»

- Не желаешь поужинать со мной? – спросил он Муана, силясь отвести глаза от рыбы.

- Я не ем рыбы, - ответил тот хмуро, - И вам не советую.

- Ерунда! Я ем рыбу с детства.

- По вам и не скажешь, - пробормотал Муан, - Но дело ваше. Ладно, пойду я. Паи-по[12]!

Лишь только Муан вышел, Герти мгновенно развернул свертки, успевшие покрыться пахучими маслянистыми пятнами. Свертки были совсем небольшие, но у Герти дрогнуло сердце, когда он увидел под бумагой тускло-серебристую рыбью чешую и мутные, навеки застывшие, озерца глаз.

Корюшка. Мелкая рыбешка длиной едва ли больше чернильной ручки. Но Герти обрадовался ей так, словно собственноручно вытащил из реки сорокафунтового сома.

- Самая прекрасная рыба, что я когда-либо видел, - пробормотал Герти растроганно, ухватив корюшек за липкие хвосты, - Сейчас я покажу, как расправляются с вами у нас в Англии…