Дикари Гора - Джон Норман

— «Одинаковые», — рассказывала она дальше, — относятся неодобрительно ко всем сексуальным отношениям между людьми, и особенно между таковыми разных полов, как являющихся оскорбительным и опасным.

— Я могу понимать, это так, что где-то есть кто-то, кто мог бы расценить сексуальные отношения между партнерами противоположных полов, как являющихся оскорбительным для женщины, — сказал я, — ибо в таких отношениях ею часто манипулируют, владеют и ставят на место. Но, с другой стороны, если она находится на своем месте, и это — её естественная судьба, принадлежать и управляться, не ясно, в конечном счете, как можно считать подобное оскорбительным для неё. Скорее, как мне кажется, что это было бы полностью подходящим для женщины. На самом деле, использование её любым другим способом, в конечном счете, оказалось бы, намного более оскорбительным. Но как могут такие отношения рассматриваться как опасные?

— Они считаются опасным не для здоровья, — объяснила она, — а как опасные для Учения.

— А что представляет собой это Учение? — спросил я.

— То, что мужчины и женщины — то же самое, — усмехнулась она. — Это — центральный принцип Ваниямпи.

— И они верят этому? — удивился я.

— Они претендуют на это. Но я не знаю, верят ли они этому в действительности или нет.

— Они полагают, что мужчины и женщины — то же самое, — я был просто поражён.

— Кроме того, женщин они расценивают несколько выше, — снова усмехнулась она.

— Тогда их верования, кажутся мне, не только очевидно ложными, но и абсолютно непоследовательными.

— Согласно Учению каждый должен признать это, — сказала она. — Задумываться — преступление. Подвергать сомнению — богохульство.

— Я так полагаю, это Учение лежит в основании общества Ваниямпи.

— Да, — подтвердила она. — Без этого общество Ваниямпи разрушилось бы.

— И что?

— Они не принимают разрушение своего общества так легко, как Вы думаете, — она улыбнулась. — Также, Вы должны понять полезность такого учения. Оно представляет превосходную философию для рабов.

— Не могу в это поверить.

— Оно, по крайней мере, дает мужчинам оправдание не быть мужчинами.

— Что ж, возможно Ты и права.

— Это помогает им оставаться Ваниямпи, — высказала она своё мнение. — Они, таким образом, надеются привлекать меньше внимания, или избежать гнева их краснокожих владельцев.

— Понимаю, — отметил я. — Я думаю, что также понимаю, почему в таком обществе, как Ты выразилась, женщины оцениваются несколько выше.

— Только, они неявно предполагаются как стоящие выше, — поправила она. — А явно, конечно, все подписываются под тезисом сходства.

— Но почему женщины расценены, пусть и неявно, но выше? — никак не мог я понять этой философии.

— Из-за презрения, чувствуемого к мужчинам, — сказала она, — что не стали отстаивать свои естественные права. Кроме того, если мужчины отказываются от ведущей роли, то кто-то должен принять её на себя.

— Да, пожалуй, — я вынужден был согласиться.

— Всегда есть хозяева, даже если кто-то притворяется, что это не так.

— В руках женщин, — заметил я, — господство становится просто насмешкой.

— У насмешки нет никакого выбора, кроме как самоутверждаться, в то время как действительность отрицается.

Я молчал.

— Сообщества Ваниямпи, источники большого развлечения для краснокожих владельцев, — сказала она.

А я уже думал о том, что иногда краснокожие называют как Память.

— Я понимаю, — наконец сказал я.

Дикари, несомненно, сочли свою месть сладкой и соответствующей. Такой, почти необъяснимо жестокой она была, такой ужасной, блестящей и коварной.

— Учение Ваниямпи, — предположил я, — несомненно, было изначально наложено на них их краснокожими владельцами.

— Возможно, — не стала спорить она. — Я не знаю. Но возможно, они сами могли изобрести Ваниямпи, чтобы извинить свою трусость, слабость и бессилие.

— Возможно, — признал я.

— Если Вы не сильны, естественно надо сделать достоинством слабость.

— Я полагаю так же, — согласился я, размышляя, что, возможно, судил дикарей слишком резко. Учение Ваниямпи, как мне кажется вероятным, предало себя, и своих детей. Со временем, подобные абсурдные теории, впрочем, могут начинать считаться чем-то само собой разумеющимся. Со временем они могут стать общепринятой традицией, одним из самых дорогих замен для человечества.

— Но Ты сама, — сказал я. — Не кажешься мне зараженной невменяемостью Ваниямпи.

— Нет, — ответила она. — Я нет. У меня были краснокожие хозяева. Они научили меня новым истинам. А кроме того, меня забрали из их сообщества в раннем возрасте.

— Сколько лет тебе тогда было? — заинтересовался я.

— Я была взята из загона, когда мне было восемь лет. Меня забрал в свой вигвам воин Кайила, в качестве симпатичной маленькой белой рабыни для его десятилетнего сына. Я рано начала учился нравиться и умиротворять мужчин.

— Что произошло дальше?

— Не о чем особо рассказывать, — с грустью сказала она. — В течение семи лет я была рабыней своего молодого Господина. Он был добр ко мне, и часто защищал меня от других детей. Хотя я был всего лишь его рабыней, я думаю, что я ему нравилась. Он не помещал меня в ножные распорки, пока мне не исполнилось пятнадцать лет.

Она замолчала.

— Я расчесала волосы, — вдруг сказала она.

— Подойди сюда, — приказал я ей, — и, встань на колени здесь.

Она вышла из ручья, покрытая каплями воды, подошла и встала на колени в траве, на берегу небольшого ручья, куда я указал ей. Я забрал гребень и отложил в сторону, затем взял щетку и, встав на колени позади неё, начал тщательно вычищать её волосы. Для гореанских рабовладельцев весьма обычно расчесывать и ухаживать за рабынями, или украшать их лично, как они могли бы делать с любой вещью, которой они владели.

— Мы собирали ягоды, — продолжила она свою историю. — А потом я увидела как он, вдруг, почти бешено, срубил палку, и ножом сделал зарубки на концах. А ещё у него были верёвки. Я испугалась, поскольку уже видела, как других белых рабынь помещали в такие устройства. Он повернулся лицом ко мне. Его голос показался мне громким, тяжёлым, и хриплым. «Сними свое платье, ляг на спину, и широко разведи ноги», — приказал он. Я стала плакать, но повиновалась ему, и быстро, поскольку я была его рабыней. Я почувствовала, как мои лодыжки оказались плотно привязаны к палке, с палкой сзади. Я не знала, что он стал настолько сильным. Тогда он встал и посмотрел на меня сверху вниз. Я была беспомощна. А он засмеялся с удовольствием, смехом мужчины, который видит перед собой связанную женщину. Я заплакала. Он присел подле меня. Тогда, внезапно, даже раньше, чем я поняла то, что я делала, я открыла свои объятия для него, неожиданно застигнутая пробуждением моей женственности. Он схватил меня, и я начала рыдать снова, но на сей раз от радости. В первый раз всё закончилось почти прежде, чем мы поняли это. Но он не оставлял меня. В течение многих часов мы оставались среди крошечных фруктов, разговаривая, целуясь, и ласкаясь. Позже, перед закатом, он освободил меня, чтобы я могла набрать ягод, и покормить его ими. Позже я легла на живот перед ним и поцеловала его ноги.