Том 2. Черемыш, брат героя. Великое противостояние - Лев Кассиль

– Ну, будет тебе в жмурки-пряточки играть! – окрысился Жмырев. – Вам игрушки, а для меня может выйти ерунда окончательная. Немцы с обысками кругом ходят, а у меня под печкой эти ваши бумажки лежат.

– Какие бумажки? – изумилась я, на этот раз действительно ничего не понимая.

– Стой, стой, Сима, я знаю! – вдруг догадался Игорь.

– Ну, эти… как их… – пояснил Жмырев, – которые на острове-то зарыты были, горископы, что ли.

– А как же они к тебе попали?

– Ну, как попали, как попали… Чего же тут долго разговаривать сейчас! Не время старое ковырять. Попали, и всё. Когда вы в прошлый год туда ездили, я часом подглядел. Вижу – копаетесь. Я думаю: чего это они там на острове роют? Взял меня интерес. Ну, я после на лодке сплавал туда и достал. Ерунда, в общем, – чего и закапывать-то было? Ну, думаю, для заведения приятного знакомства пригодится. А то больно некоторые чересчур гордые стали. А тут война началась. Все наперекувырк пошло. Я и забыл вовсе про эти дела. Хотел потом Игорю их вернуть – на шута они мне нужны! Ну, а он больной был тогда. А теперь, понимаешь, лежат они у меня под печкой. А свободно может быть обыск. Скажут еще – агитация. Меня в это дело не путайте, а то…

– А боишься, так уничтожь. Что тебя, учить надо? Знал, как воровать…

– Что ты, Сима! – вмешался Игорь. – Зачем сразу уничтожать? Давай я лучше зарою, а потом, когда фашистов отсюда прогонят, мы достанем и прочтем и покажем всем пионерам, как они свои загадалки выполнили в тот год.

– Ну да, стану рисковать я с этими с вашими бумаженциями! Шут бы их побрал совсем! – накинулся на Игоря Жмырев. – Вот взял я их на свою голову!.. Я и забыл совсем про них. А тут полез за печку, а они там.

– Ну, так сожги их, в конце концов! – посоветовала я.

– Зачем?.. Не надо! – негодовал Игорь.

– Да, «сожги»! – передразнил Жмырев. – Хорошо тебе говорить, а у нас в избе четверо немцев живут. Один больной, цельный день на скамейке лежит. Как я при них бумаги жечь буду?

– Чего же ты хочешь от нас?

– А того хочу, чтобы вы их у меня забрали сами. Попадетесь – вы в ответе. Я и знать ничего не знаю. Скажу, подкинули. Пройдет дело – ваше счастье. Только я сам выносить не буду. Тут через такую чепуху загремишь еще на тот свет.

– Ну что же, если он трусит, я пойду и незаметно возьму, – сказал нерешительно Игорь. – Можно мне, Сима?

Я была в затруднении. Проще всего, конечно, было оставить «загадалки» под печкой у Жмырева. Но вдруг действительно будет обыск? Тогда Жмырев, конечно, не постесняется запутать нас, чтобы спасти свою шкуру. Фашисты к нам обязательно придерутся. А как вынести наши «загадалки» от Жмыревых? В конце концов мы решили так: Игорь завтра пойдет будто бы за молоком к Жмыревым и возьмет с собой бидон. А Васька скажет, что молока нет, и незаметно сунет ему в бидон наши документы. Конечно, никто не заметит. Ну, а мы сожжем их у себя, в печке у тети Ариши. «Только сначала прочтем», – заявил Игорь.

Я все-таки очень волновалась, ожидая возвращения Игоря от Жмыревых. Его долго не было, и я места себе не находила от беспокойства. Дурак этот Жмырев! Вор и трус. От него можно было ожидать чего угодно.

Несколько раз порывалась я пойти к станции, навстречу Игорю. Но я понимала, что делать этого не надо. Сам Игорь сделает все один менее заметно. Наконец он явился. Уже по бледной, но сияющей физиономии его я поняла, что все прошло благополучно. Как я накинулась на него!

– Ох, Игорек!.. Игушка, ты лягушка отвратительная! Ну что ты так долго? Совсем ты меня извел тут. Уж я себя ругательски ругала, зачем я согласилась и позволила тебе идти…

– Ну да, зачем, – усмехался, дуя на замерзшие пальцы, вылезавшие из рваных варежек, довольный Игорек, – сказала тоже! Знаешь, как я ловко все это обделал! Даже тот больной фриц, который у Жмырева в избе валяется, и тот ничего не заметил. Знаешь, Сима, я думаю, мы лучше не сожжем, а почитаем и потом зароем где-нибудь.

Но этому уж я решительно воспротивилась. Я боялась, что немцы все же могли заметить, как Игорь всовывал бумажки в бидон. Да и Жмырев сам мог что-нибудь сболтнуть – веры ему у меня не было никакой.

– Нет, Игорек, – сказала я, – как ни жаль, а придется нам расстаться с нашими загадалками. Печка топится, давай сюда скорее, что принес. Сейчас не до игрушек.

Игорек вздохнул и стал открывать бидон, ворча, что все это совсем не игрушки, а пионерские документы и жечь их – это уж последнее дело. Я взяла у него из рук бидон, холодный и уже сразу запотевший, и поставила на шесток. Потом я закрыла газетой маленькое окошечко, глядевшее во двор, плотно прикрыла дверь и задвинула кочергу в ручку двери, чтобы нельзя было открыть.

Перевернув бидон вверх донышком, я вытряхнула оттуда свернутые в трубку бумажки. Они вывалились из бидона, пожелтевшие, пахнущие сыростью, испещренные бурыми пятнами. Мы оба с Игорем склонились над ними, с нежностью перебирая бумажные листки, рассматривая слинявшие, выведенные цветными карандашами знаки Зодиака, и наспех пробегали разлинованные, аккуратно исписанные странички.

Первой попалась «загадалка» со знаком Водолея – Дёмы Стрижакова.

«Я загадал, что в учебном 1940/41 году:

Научусь понимать природу и Тургенева.

Запомню наизусть не менее пяти стихотворений Маяковского.

Приучусь выступать на сборах (короче).

Посмотрю не менее трех спектаклей в МХАТе и прочту биографию Станиславского.

Напишу „Историю нашей улицы“ для конкурса пионеров „Москва – сердце Родины“.

Сделаю не менее двенадцати больших, хороших дел (общественных).

Поправлюсь в лагере на три кило».

А вот почерк Люды Сокольской, значок – Весы:

«Активно стану помогать отряду в школе. Добьюсь доверия Симы во всем.

Налажу отношения с В. М. (Скорпионом).

Полюблю за этот год серьезную музыку больше, чем танцы. Вообще стану меньше думать о внешности. Забуду навсегда Зину Н. из 8-го „Б“.

Перестану бояться трудностей и препятствий в жизни, трусить темноты и мышей (за крыс в этом году еще не ручаюсь)».

Несмотря на то что в пристроечке нашей, после того как я закрыла газетой окошко, стало почти совсем темно, я все же заметила, как покраснел Игорь, когда я вытащила из кипы бумажек листок, исписанный угловатым, неровным почерком. Сверху стоял знак Козерога. И я прочла:

«Я загадал себе и твердо решил, что в учебном 1940/41 году:

Начну регулярно заниматься утром гимнастикой и сдам на пионерский значок ГТО первой ступени.

Буду хорошим пионером и выполню все задания в отряде.

Начну с этого года готовиться в комсомольцы, чтобы заранее развить свою стойкость и дисциплину. Достану и прочту книги про великих революционеров. А также про Чкалова. Стану брать с них пример.

Не буду (тут было сверху вписано: „почти“) иметь замечаний от Симы.

Пойму как следует устройство всего неба. Прочту все книги, которые даст по астрономии Сима.

Научусь сочетать фантазию с тем, чтобы не врать.

Решу определенно, кем быть в жизни, на кого учиться после школы (на астронома, пограничника или автоконструктора).

Стану выдержанным, и у всех людей уважать личность. Начну уважать девчо… (зачеркнуто) девочек, относиться к ним по-товарищески и больше не считать их всех балаболками (кроме Шурки Т. из 5-го „Б“).

Выработаю твердый характер и исправлюсь по арифметике, чтобы иметь в году по этому предмету „хорошо“».

Последнее слово было сперва подскоблено, потом зачеркнуто и написано еще раз твердой рукой.

– Смотри, Игорек, – проговорила я, – а ты ведь как будто немало выполнил из того, что загадал себе?

– Ну, Сима, – смущенно пробормотал он, – не все уж так, как задумал. Правда, насчет гимнастики и по астрономии – это у меня сбылось. А вот в смысле фантазии я все еще немного невыдержанный. Верно, Сима? Но я хотел это окончательно загадать как раз на следующий год.

Нет, не до того мне сейчас было, чтобы проверять, выполнили ли мои пионеры свои «загадалки». Но когда я теперь, в холодной, промороженной пристройке перебирала эти бумажки, освещенные шатким пламенем печи, на нас пахнуло чем-то таким далеким, родным и теплым, что у меня сдавило горло… Как они там, мои ребята, зодиаки мои, без меня в далеком уральском интернате? Что они сейчас делают? Простили ли они мне бегство, получив мое письмо? Верно, им и в голову не приходит, что в эту минуту их вожатая тихонько проливает слезы над «загадалками» пионеров 5-го «А», а за тонкой дощатой стеной слышится лающая немецкая речь и декабрьский снежок нехотя ложится на отнятую у нас врагом землю.

– А сейчас, Игорек, придется все это в печку.

– Сима! – Игорек лег грудью на бумажки, собрал их под себя, заслоняя руками, закинул голову, снизу умоляюще поглядывая мне в глаза. – Сима, дай я лучше спрячу! Я так спрячу, что никто…