Олег Борисов - Александр Аркадьевич Горбунов

читал до той поры, пока академик Лихачев не «дал сигнал» о возвращении русской эмигрантской культуры и пока не появилась реальная возможность прочесть.

После того как Борисов сыграл в БДТ «Короля Генриха IV», у него возникли «связи» в главном ленинградском книжном магазине — «Букинисте» на Литейном. Директор магазина пригласила заходить. Олег Иванович рассказывал о первом результате нового знакомства: полное и первое посмертное собрание сочинений Пушкина 1855 года, семь томов в зеленом кожаном переплете и Тютчев издания 1900 года. Тогда же ему рассказали, что незадолго до его прихода «Букинист» посетил Георгий Александрович Товстоногов и ушел с Полным собранием сочинений Мережковского. Борисову пообещали: если кто-нибудь еще сдаст Мережковского, его оставят для Олега Ивановича. Обещание сдержали.

Мережковский, да и не только он — Гоголь и Достоевский тоже, — ведет у Борисова свое начало со школьной учительницы по русскому языку и литературе, рассказывавшей о запрещенном тогда писателе и его произведениях.

«Мережковский для меня, — говорил потом Борисов, — это Литейный, магазин „Букинист“, шестидесятые годы, прогулки с маленьким сыном у Владимирского собора (слава Богу, ныне уже действующего), у музея Достоевского на Кузнечном… Это знакомство с людьми, которые мне позволяли заходить в запасники „Букиниста“, где я покупал литературу, которая меня интересует… Предполагал ли я тогда, что этот человек когда-нибудь встанет на моем пути?»

Фигура Павла запала в душу Олегу Ивановичу сразу после того, как он о нем узнал, прочитав Мережковского. «Обидно, — говорил Борисов, — что такое предназначение людей, которые могли бы много полезного сделать, — не понято. Достаточно прочитать все указы, которые он за четыре года издал (2248 серьезных, влияющих на жизнь страны актов за 1582 дня царствования. — А. Г.). Человек, который хотел в России создать лучшую в мире армию, выбрав прусский образец. Конечно, он мог считаться сумасшедшим. Исходя из того, что России порядок просто неведом. И сейчас, как тогда…

А он захотел переменить. И какая судьба — вы представьте только — тридцать лет ссылки, и он в ссылке пишет прожекты, как лучше управлять Россией. Над ним смеются. Хохочут. Мать хохочет вместе со двором. Жестокий… Да. Жестокий. Но по отношению к чему, к кому? Недостаток ли это? Мы сразу со своими мерками. У нас в учебниках все понаписано и по полкам поразложено. Я недавно читал о трактовке Лермонтовым своего Печорина. Тоже хрестоматийный образ, про который говорят в школе заученные истины. У Печорина, говорит Лермонтов, все качества прекрасные: умный, добрый, талантливый, богатый… Богатый, кстати, как прекрасное качество. Но один недостаток: жестокий. И этот-то недостаток, при сравнении с обществом, его окружающим, становится, по мысли писателя, достоинством героя. И потом, как он говорит: я не героя, я болезнь описал. То же и с Павлом происходит. Знаете, для меня драгоценно, один человек позвонил после спектакля и сказал: „А мы ведь ничего не знаем…“ Вот это для меня важно.

Жестокий — да, нервный… Но ведь он же очень добрый, ласковый, нежный, чистый. Это действительно трагическая фигура. Ведь не случайно за границей — куда ему очень редко разрешали выезды — о нем говорили: „русский Гамлет“. И не только по ситуации — трон, борьба… Но и по душевным качествам, по уму, по поведению. Его фактически всю жизнь предают — те, кому он доверяется, с кем он дружит. Друг обманывает его с женой. Когда тот умирает, и Павел плачет, мать замечает ему: „Ты не страдай, у твоей жены с этим роман был“. И так все время. Нож в спину. Одни ножи. У него душа вся окровавленная. Я ее прямо ощущаю, такую кровоточащую… Вот об этом надо говорить — о душе надо говорить. А о душе мы не умеем говорить, потому что не знаем, что это такое. То есть мы знаем, но мы настолько стыдливы и стеснительны, настолько мы забиты и затоптаны, что не имеем, не можем произнести этих слов. А надо».

Ефремов постановку не одобрил, просто сказал: «Нет». Хейфецу это было непонятно… Он мог ждать чего-то подобного от кого угодно, но не от Ефремова. Когда Хейфецу в Малом театре, где проработал 15 лет, сказали: «Вампилов — нет!», мол, «Прошлым летом в Чулимске» — клевета и неправда, и люди в СССР так не живут, эту позицию Хейфец понял. Но ефремовский МХАТ казался ему территорией, свободной для творчества.

«Да нет, нам Мережковский ни к чему», — сказал Ефремов Смелянскому по прочтении. «Не могу объяснить, — говорит Смелянский, — почему он не дал Борисову сыграть Павла I. Ну что, из-за актерской ревности? Да нет, конечно…»

О «Павле» Ефремова спрашивал и Борисов, когда пришел к Олегу Николаевичу получить разъяснения относительно возникшей коллизии с «Дядей Ваней». Не получив по Астрову вразумительного (не говоря уже о честности) ответа, Борисов сказал: «Еще хотел спросить о пьесе „Павел I“. Тебе читать давали…» — «А чья это пьеса? — Ефремов сделал вид, будто не понимает, о чем идет речь. — Напомни…» — «Мережковского, — ответил Олег Иванович. — Есть предложение Хейфеца поставить ее на меня». — «Не понравилась мне эта пьеса, — сказал Ефремов. — Процесса нет, скучновата…»

Для Ефремова «процесса» не было и в «Кроткой». Только, по всей вероятности, и был он в понимании главного режиссера в «Перламутровой Зинаиде», где Олегу Ивановичу Борисову, уже сыгравшему к тому времени главные роли в таких выдающихся театральных работах, как, к примеру, «Король Генрих IV», «Три мешка сорной пшеницы», «Тихий Дон», «Кроткая», «Дядя Ваня», показавшему высочайший актерский уровень, в частности в фильмах «Женитьба», «Остановился поезд», «Подросток», «Крах инженера Гарина», «Парад планет», «По главной улице с оркестром», предлагалось сыграть Колю-Володю в не самой, мягко говоря, достойной МХАТа постановке — однодневке и бегать по сцене в трусах.

Товстоногов однажды сказал Борисову на репетиции: «Олег, больше глины! Всё мягче…» Олег Иванович молча удивленно посмотрел на Товстоногова. «Понимаете, — ответил Георгий Александрович на непрозвучавший вопрос, — глина — это жизнь, гипс — смерть, мрамор — как бы вам сказать… то, что от нас здесь останется». «Красиво, — записал Борисов, — изрек… репетировали-то „Протокол одного заседания“! Для этого „протокола“ единственный материал — гипс». И для «Зинаиды» перламутровой — гипс.

Судьбу «Павла» во МХАТе решал только Ефремов. Отказывая (Хейфецу-режиссеру, Борисову — артисту и Смелянскому, лоббировавшему работу над спектаклем прежде всего ради того, чтобы оставить Олега Ивановича в театре), Ефремов сказал, что постановка может быть расценена, как «конъюнктура» — это в 1989 году о пьесе, написанной Мережковским в 1908-м! Олег Николаевич так и сказал Леониду Ефимовичу: «Конъюнктура». И добавил, что Мережковского в Художественном театре ставить не следует. Ни с Борисовым, ни с кем-либо еще. Думается, стоит в связи с этим заметить, что почти сразу после издания этого произведения Мережковского оно было запрещено