Соборная площадь - Юрий Иванов-Милюхин

— Ну ты, падла, как «Кировец», — вытерев губы, обратился он ко мне. — Если бы знал о твоих способностях, никогда бы не согласился жариться с тобой рядом. Всю малину обломал.

Рыбка восхищенно заскулила:

— Давай поменяемся? — окликнула она толстушку.

Та быстро прижала меня к бугристым телесам, дохнула в лицо резиновым облаком перегара:

— Ни за что, сразу умру. У-у, мой пупсик, — она обхватила слюнявыми губами и нос, и сразу подбородок. — Никогда не испытывала ничего подобного. Я люблю своего мальчика.

Выдернув торчащий колом член, я с трудом освободился от тяжелых объятий. Не стесняясь адамового вида, тоже направился к столу. Крепленое вино из бутылки было густым и липким, а местное виноградное из трехлитрового баллона прохладным, успокаивающим.

— В стакан должен влезть, — промычал присевший на стул колхозник, внимательно приглядываясь к моей мужской гордости. — Сантиметров тридцать?

— Двадцать три, кажется, — мотнул я головой. — Не помню, еще в армии дурачились, у кого толще и длиннее. Со всей роты у меня второй.

— А первый? — поинтересовалась Рыба. Толстушка громко скрипнула панцирной сеткой.

— У Витьки Жирова из Ставрополя. Но у него рост был под два метра. А третий у кривоногого татарина из Казани. Мы прозвали его метр с кепкой.

— Корявенькие обычно в корень растут, — хохотнула Рыбка.

— Пойдемте на море, — предложил я, чувствуя, что от невыплеснутой энергии и адского напряжения побаливает в паху. — Ночью вода теплая, волны мягкие, медузы светятся.

— С удовольствием, — сразу согласилась Рыбка, легко соскальзывая с кровати.

На берегу толстушка, днем отгонявшая меня подальше, стесняясь своих форм, растелешилась и в первозданном виде принялась скакать вдоль кромки воды. Если бы кто подсмотрел эту картину, ошалел бы от страха — такими нелепыми были движения. Затащив ее в море, я вновь пристроился сзади, скользя ногами по галечному дну. Рыба с колхозником плескались рядом. Рассчитывать на нее я уже не мог, потому что грубоватый мужик ревностно следил за каждым нашим шагом. Толстушка тоже. С трудом доведя до конца свое дело — в воде половая щель показалась огромной пещерой — я выбрался на берег. Стуча зубами, натянул брюки и рубашку, ми устало поплелся за шампанским к коммерческому ларьку. Когда вернулся, Рыба с колхозником занимались любовью далеко за бетонным бруском. Вскоре они ушли совсем. За ночь я несколько раз мотался в комок, оставляя тающую от любви и мягкого полусухого шампанского толстушку наедине с выброшенной волнами корягой. Утром девушка за забранным стальной решеткой окошком удивленно развела руками:

— Больше ни одной бутылки. Вы одни попили весь запас…

В течении почти недели я драл толстушку, где вспыхивало желание. Неудовлетворенный, злой от предыдущих неудач и неприятностей, я мог прислонить ее к любой пальме в многочисленных курортных парках и, не обращая внимания на проходящих невдалеке по вечерним аллеям отдыхающих, оплодотворить стоя. Благо, юбки она носила широкие и короткие. Прекрасно сшитые костюмы, скрывающие ее формы, одевала только на танцы и в ресторан. Задрал подол, расстегнул ширинку, вжался в рыхлое тело и работай задницей. Кто в синих сумерках разберет, что мы не целуемся, а занимаемся любовью. Из-под каждого куста тоже доносился интимный шепот, глубокие животные стоны. Юг, море, бабы, вино, секс — для этого в благословенных местах и созданы курорты, чтобы человек мог расслабиться, уйти от повседневной домашней рутины, от забот. Потом купил билет на поезд до Ростова. Не предупредив забывшую про все на свете толстушку, не чмокнув на прощание в щеку, впрыгнул в предвечерний вагон и уехал. Людмила теперь казалась куда лучше, словно курортная женщина вобрала в себя ее многочисленные недостатки. Будто преподнесла ее мне в лучшем свете.

Но Людмила, видимо, думала по иному. Снова к двери подошла ее мать и снова наотрез отказалась впускать в квартиру. Перед этим от ребятишек со двора я узнал, что никуда моя дорогая ненаглядная с Данилкой не уезжала, а все время находилась в доме. Больше я ни о чем не спрашивал, боясь услышать подтверждающие старые подозрения новости. Покрутившись возле двери, развернулся и поехал к себе. С завтрашнего утра нужно было выходить на базар. Деньги таяли сладкой ватой во рту, да еще не давали покоя заторчавшие шестьдесят пять ваучеров. Надвигался прохладный октябрь. Что-то принесет он в этот раз, какие новые чрезвычайные положения.

Ваучер продолжал медленно, но верно, падать. Ребята брали его с неохотой, и то, только тогда, когда на него был заказ от купцов. Аркаша со Скрипкой шевелили руками и мозгами на своем месте. Семейный подряд тоже. Кажется, они проросли у входа в базар, уцепившись корнями в затоптанную миллионами ног каменную почву. Сникерс с Очкариком, с толстым Андрюшей и еще несколькими ваучеристами снова махнули в Брест за автомобилями. Лана на красивую белозубую улыбку ловила желавших продать или, наоборот, купить доллары, дойчмарки и другую международную устойчивую валюту. Рядом с ней мостился долговязый голенастый Владик с большим рюкзаком за плечами и маленькой картонкой на груди. Тот, который ухитрился купить двухкомнатную в центре города. Смышленый парнишка, немного заносчивый, за что не раз получал по тыквовидной голове. И от клиентов, и от самих ваучеристов.

— Ну как отдохнул? — как всегда, по петушиному, боком, подскочил ко мне длинноносый Скрипка в стоптанных башмаках.

— Нормально. А ты никуда не ездил? — спросил я в свою очередь.

— В Белоруссию только, к своим родственникам.

— За бульбой. Пригнал, наверное, пару машин.

— Почему за бульбой, у нас своей хватает. Ездил по другим делам.

— Ясно. Что-то у Аркаши вид недовольный.

— Простыл, — пояснил Скрипка. — Приехал с моря и насморк подцепил.

— Вы меня обсуждаете? — откликнулся Аркаша.

— Ну, — ухмыльнулся я. — Скрипка рассказывает, как ты после Лазаревской кустотерапии СПИД подхватил. Теперь ростовчанок будешь заражать.

— Это ты у нас мастак заражать и надувать. А у меня со Скрипкой может быть лишь насморк, да старческий пердеж, — отрекся от СПИДа Аркаша. — Загорел хорошо, смотрю. Сколько баб натянул?

— Одну. И та не по вкусу.

— Баб выбирают не по вкусу, а по запаху. Помнишь анекдот, когда сын таскал отцу волосятины с мандятин?

— Ну и на чем остановились? — заинтересовался я.

— Сыну сто раз пришлось потрудиться. В сто первый принес, отец понюхал и говорит, эту, мол, не знаю, не пробовал. Женись.

Мы засмеялись. Я огляделся вокруг. Данко по крупному беседовал с коренастым незнакомым фраером в надвинутой на лоб кожаной кепке. Ощерив вставные зубы, тот доказывал что-то свое. Данко не уступал. Тогда коренастый толкнул его в плечо, цыган тут-же кулаком стукнул в грудь. Отскочив в сторону, фраер зажал в ладони коричневую наборную ручку, щелкнуло выскакивая тонкое жало ножа. Солнечные лучи заскользили по краю лезвия.

— Непорядок, — пожевал губами Аркаша. — Надо помочь Данко. Цыгане, как назло, подались на базар.

Быстро сдернув табличку, я подскочил к Данко. Саша Хохол зашел за спину фраера. Такие стычки случались на рынке частенько. Дело доходило и до резни. Коренастый, видимо, принадлежал к масти приблатненных. Не настоящих блатных, конечно, те редко ввязывались в ссоры. Покосившись по сторонам, он шагнул к цыгану, который тоже выдернул из косого кармана широких брюк складной нож. Мгновенно раскрыв его, чуть подал острием вперед. Ни криков, ни угроз, ни привычного мата. Тихо, по ростовски. Мимо проходили озабоченные люди, слышался девичий смех. Кто-то с кем-то ругался, молодая женщина вытирала плачущему ребенку слезы. Несколько минут мы стояли как вкопанные. Хохол подбрасывал на ладони похожую на молоток без ручки увесистую железяку, я нащупывал в сумке заточенную отвертку, Коля поглаживал под рубахой газовую «пушку».

— Дальше! — наконец, резко и гортанно выкрикнул цыган. Черные глаза налились кровью. Еще секунда, и он сцепится с фраером.

— Завязывай, корешок, — процедил сквозь сцепленные зубы Коля. — Здесь тебе ловить нечего.

Фраер и сам это понял, метнулся в сторону, выскакивая из-под опеки Хохла.

— Это даром не пройдет, — показал он золотые коронки Данко. — Я тебя все равно выпасу.

Мы разом надвинулись на него. Разбросав людей, коренастый отскочил к трамвайным путям, не переставая покачивать пикой. Снова остановился, ощерившись. Данко сорвался с места, за ним остальные. Фраер бросился бежать. Догнав его, длинноногий Хохол врезал по башке, Коля ногой по боку, цыган нанес удар снизу по лицу. Мне осталось только пинком подтолкнуть незадачливого скандалиста дальше, по пути его бегства. Угинаясь, тот боком поскакал вдоль путей и вскоре затерялся в толпе.

— Интересный ножичек, — рассматривая выкидную пику, перевел дыхание цыган. — На зоне, видно, делали.