Буревестник - Петру Думитриу

На пристани пахло рыбой, смолой, дизельным топливом. У сложенных в штабели грузов, несколько человек рабочих сидело на ступеньках, куря и негромко разговаривая. Одиноко, с ружьем на плече, расхаживал взад и вперед пограничник. Лениво плескалась густая от грязи вода, в которой плавали бумажки, головы камбалы, обрезки досок. Ни куттера, ни Прикопа, ни Анджелики, ни Зарифу не было. Спиру остановился, не зная, что делать, не веря своим глазам. Его сердце замерло, потом отчаянно забилось. Задыхаясь, он схватился за грудь и глубоко, с мучительным усилием, вздохнул, потом еще раз и еще. Времени, однако, терять было нельзя: час, назначенный для побега, настал. Через несколько минут нужно было выходить в море. Спиру, чувствуя, что под ним подкашиваются ноги, что у него дрожат колени, что ему дурно, приблизился к людям, сидевшим на ступеньках.

— Добрый вечер, — произнес он робким, неуверенным, чужим голосом.

— Здравствуйте, — ответили, поворачиваясь к нему и разглядывая его, рабочие.

— Скажите, братцы, не было здесь куттера, который должен был идти к рыболовной флотилии? Что с ним? Может, он еще не прибыл?

— Был тут один куттер, да уж час как ушел, — совершенно равнодушно пояснил один.

— Нет, я о том, который должен был идти к флотилии! — волнуясь пояснил Спиру. — Я о том говорю. Он, видно, еще не пришел…

Рабочие посмотрели на него с удивлением.

— Так это, стало быть, он и был, — сказал тот, кто первым ответил Спиру. — Был и ушел. Рулевой еще тут околачивался, с «Октябрьской звезды», Прикопом звать. Говорил, что вы должны были придти, но больше не придете, так он, значит, один на куттере и отправился…

— Ага! — глухо откликнулся Спиру и неуверенно пошел прочь, боясь упасть в обморок тут же, перед всеми. Поравнявшись со зданием, где были конторы управления, он зашел за него, прислонился к стенке и прильнул щекой к холодной, шершавой штукатурке.

Потеряв счет времени, Спиру долго простоял там, лишь изредка отходя на несколько шагов и украдкой выглядывая из-за стенки — посмотреть не пришел ли куттер. Но куттера не было. Истина осенила Спиру. Не следовало доверяться Прикопу — преступнику, злодею, убийце Прикопу! Он поднял искаженное отчаянием лицо, поглядел в сверкающее крупными, неподвижными созвездиями ночное небо и медленно пошел прочь, обливаясь холодным потом.

Путь его из порта лежал прямо к Зарифу. Он хотел, по крайней мере, предупредить Анджелику, избавить ее от ненужного риска. Но опасаясь, что он ее уже не застанет, что они разойдутся, Спиру, пройдя некоторое расстояние, вернулся и решил ждать над рестораном «Морские чары», у входа № 1. «Да, — размышлял он, — то, что произошло, было неизбежно…» Его план, конечно, должен был сорваться. Недаром у него с самого начала было предчувствие неудачи, неизбежной катастрофы…

Разумеется, задуманный побег не мог состояться. Он, Спиру, был обманут мечтой, несбыточной надеждой, собственным красноречием. Где-то, в глубине сознания, ощущение обреченности, готовящейся неудачи, не покидало его ни на минуту. Все шло плохо с самого начала.

Думать дальше не было сил, хотя он уже знал, что последует. Остановив прохожего, он спросил, который теперь час. Оказалось, что уже за полночь. Спиру заторопился к Зарифу. Прохожий с недоумением посмотрел ему вслед, удивленный и видом и голосом незнакомца. Он действительно казался ненормальным.

В окне у Зарифу был свет. Спиру бегом поднялся по лестнице и, не стуча, взялся за дверную ручку. По всем движениям он напоминал лунатика. Дверь, тоже как бывает во сне, сама собой приоткрылась, и он вошел.

Зарифу стоял на коленях перед дочерью и, плача, обнимал ее колени. Когда Спиру вошел, оба одновременно оглянулись. Старик был неузнаваем. Анджелика, которая до тех пор находилась в полной апатии, терпеливо дожидаясь конца надоевшей ей сцены, стала бела как мел. Зарифу с трудом поднялся и, горбясь более обыкновенного, подошел к Спиру. Он был совершенно уничтожен.

— Ты… поговори с ней сам… Скажи ей! Убеди ее! Она нас погубит! Не желает ехать! Спиру! Сын мой! Говори же, говори! — повторял он, рыдая.

Анджелика быстро справилась с охватившим ее волнением.

— Можешь не беспокоиться, — сказала она язвительно. — Вот уже несколько месяцев, как он занимается пустой болтовней, — продолжала она, обращаясь к Зарифу, но глядя на Спиру. — Не думаю, чтобы ему удалось убедить меня теперь! Ехать я не хочу и никуда с ним не поеду! Я его не люблю! Мне на него наплевать. Хватит с меня! Довольно! Надоело! Оставьте меня! Оставьте меня в покое!

Она расплакалась и спряталась за печку.

— Оставьте меня! Перестаньте меня мучить!.. Ради бога, перестаньте меня мучить! — выкрикивала она сквозь слезы, уткнувшись в угол между стеной и печью.

Зарифу был совершенно уничтожен. Спиру, наоборот, почувствовал прилив негодования, словно вся накопившаяся в нем обида, все безответное, рабское унижение перед этой девчонкой и безумная, неудовлетворенная страсть сразу потребовали отмщения. Желтый, с лихорадочно блестевшими глазами, он был вне себя.

— Тебе надоело? С тебя хватит! Я тебя мучаю? И это после того, как ты надо мной издевалась, когда я ползал перед тобой, как червь? После того, что я отказался от собственного достоинства ради твоих прихотей? Я все терпел, я все сносил: все твои причуды, все твои капризы, все твое глупое, детское упрямство! И ты еще продолжаешь считать себя жертвой?! Я трепетал, обдумывая каждое слово, чтобы как-нибудь тебя не рассердить; боялся твоего взгляда; льстил тебе, исполнял, забывая про себя, твое малейшее желание; стал жалким паяцем, тряпкой, лишь бы ни в чем тебе не перечить! Я сознательно полез в петлю, чтобы сделать тебя богатой и счастливой; я рисковал из-за тебя так, как не рисковал бы никто другой! И все это ради глупой девчонки, на которую прежде я даже не взглянул бы, которую бы я просто не заметил! Таких, как ты, я мог иметь сотнями где угодно, но они меня не интересовали. Мои требования были гораздо выше! Нужно было дожить до моих лет, дойти до преддверия старости, устать, как я устал, обеднеть, истрепаться, чтобы стать рабом какой-то сопливой девчонки, которая играла моим сердцем, моей жизнью совершенно так же, как еще недавно она играла камешками в пыли, перед домом, на улице Папапериклиса! А ведь я тебя любил, любил так, как никогда еще не любил другую; так, как мне и не нужно было любить, чтобы овладеть любой женщиной! И вот теперь, под конец, когда я знал, что люблю в последний раз, что это — мой последний порыв к счастью, мой последний взлет, ты обрекла этот порыв на неудачу, ты жестоко издевалась надо мной, ты погубила меня, уничтожив все, что во мне еще оставалось живого, потушив все, что еще горело в моем сердце, что еще было в нем молодого! Ты для меня была будущим. Теперь у меня нет больше будущего! Ничего больше нет! Ты погубила меня, превратила в ничто. Вот что ты наделала! Полюбуйся! Поздравляю тебя, Анджелика, и от всей души желаю — слышишь? — желаю, чтобы и ты когда-нибудь помучилась, как мучился я! Чтобы ты нашла себе какого-нибудь идиота, для которого ты будешь игрушкой, которому будет наплевать на твои чувства! Но увы! Этого никогда не случится, потому что для этого нужно, чтобы ты его полюбила, а любить ты неспособна. Все, что ты можешь — это выйти замуж за мелкого служащего, народить ему детей, выходить с детской колясочкой по воскресеньям на мол, в розовом платьице, с пышными рукавчиками. О, моя дорогая! О, моя последняя, единственная любовь! И даже если мои пожелания сбудутся и тебе в жизни придется помучиться так же, как мучаюсь я теперь, для меня это будет слишком поздно, я уже буду стариком, развалиной, да и вряд ли вообще узнаю об этом. Судьба откажет мне даже в этом удовлетворении, потому что мне тогда будет совершенно безразлично, что с тобой происходит. Впрочем, мне и сейчас уже все безразлично, я человек конченый.

Спиру под конец стал заговариваться, обращаясь к самому себе, как человек, который вслух высказывает свои мысли. Этот монолог, казалось, несколько утолил его страсть. Он повернулся и вышел, забыв закрыть за собой дверь.

Зарифу бросился за ним, задыхаясь и взывая своим надтреснутым голоском:

— Спиру, Спиру! Не уезжай без меня! Не покидай нас!

Зарифу вернулся в комнату в величайшем смятении. Анджелика давно уже перестала плакать. Пока Спиру говорил, она вышла из-за печки и стояла теперь посреди комнаты, дрожа от возмущения. Зарифу схватил ее за руку и потащил к двери.

— Беги за ним! Останови его! — вопил старик. — А то он бросит нас, уедет без нас! Анджелика! Дитя мое! Доченька моя! Не губи отца! Останови его! Вели ему вернуться!

— Не хочу! — кричала Анджелика, вырываясь. — Он мне противен! Он лысый!

— Что ж такого, что лысый? Зато он будет богат! Ты сможешь завести себе хоть двадцать любовников, молодых, красивых, с роскошными шевелюрами! Он будет богачом! В другой раз такой случай не повторится! Подумай, что ты теряешь!