Скоморошины - Сборник

Если мужичок-колдун захочет выпить с собратами штоф-другой вина, он заранее удаляет от себя домового, как опасного и скучного, но тайного свидетеля, заняв его какою-либо нечеловеческой работой: «свей из песка веревку, аршина в два длины и принеси в избу», или: «поставь лиственницу вершков девяти вершиною в землю, а комлем вверх» и пр. Докучливый и опасный домовой удален, и мужик беззаботно пьет и веселится, не боясь ужасного надсмоторщика. Трудолюбивый домовой, из охоты услужить своему повелителю, не бросит этой работы по крайней мере в продолжение трех дней, им тогда уже, видя совершенную невозможность окончания дела, он, с повинною, идет к мужику и снова просит дела: мужик рассыпает по всему двору (двор здешнего мужика, это месиво грязи) своему решета три льняного или конопляного семени: – старик-домовой подбирает все это до последнего семечка включительно и мужик снова свободен в действиях и разговорах.

Крестьянин, подружившийся с домовым, постоянно скучен, таинствен в своих действиях; между тем, удачи за удачами мужику: соседи на базарах продают муку свою вдвое дешевле против него; соседи в продолжении двух недель наловят рыбы в морды[243] с полпуда; крестьянин, дружный с домовым, это же количество достанет в день. Самые стихии гораздо благосклоннее к этому мужику, чем к его собратам: у соседей расцветшая рожь побита градом, рожь на его полосе спокойно цветет, помавая колосьями по ветру.

Теперь скажу несколько слов о лешем.

Крестьянин, желающий снискать милость лешего, должен в ночь пред Ивановым днем отправиться в лес и, найдя осину, срубить ее так, чтоб она вершиною упала на восточную сторону; на пне срубленной осины, став лицом на восток, он должен нагнуться и, глядя в отверстие, образовавшееся меж ногами, говорить следующее: «дядя леший, покажись, не серым волком, не черным вороном, не елью жаровою: покажись таким, каков я!»

После этого окло мужика зашелестят, как от легкого ветра, листья осины и леший, в образе мужика, является на призыв.[244] Затем следуют сделки: этот, более взыскательный, чем домовой, требует за свои услуги душу мужика по его смерти; он не требует, подобно домовому, хранить в тайне их знакомство, но не позволяет ему и хвастать его услугами пред своими собратами.

Подружась с мужиком, он дает ему заклятие делать все, что он в состоянии сделать по приказанию мужика: «нагнать ли тебе стада лисиц, куниц, заставь и – готово; украсть ли у недруга в лесу дорогу, – собью с пути, и он погинет под выскорью; показаться ли тебе елью мохнатою, или разлечься белым мохом по земле, навести ли тебя на стада лесных птиц, – все я сделаю для тебя, только не хвастай моим уменьем, не кажи меня твоим товарищам; если ты меня и при товарищах позовешь, я прийду, а после тебе спасиба на дам: наведет волюшка на неволю!» – Вот все, или почти все, что леший в состоянии сделать для мужика, предавшегося ему.

Здешний леший, как говорят, живет почти так же, как и мужики, в селах; если он, ходя по лесу, до темна захочет спать, то он спокойно отправляется в станок (лесная избушка) и ночует там. В здешних лесах нередко на расстоянии 25, 30 квадратных верст господствуют два, три леших; каждый из них занимает какую-либо избушку и живет, не зазнаваясь пред товарищами. Слыхал я от многих, что наши северные лешие не прочь иногда и гульнуть: об этом напоминают оставшиеся в памяти народа названия некоторых из лесных избушек; так изба под кружалом, изба под кабачком. На вопрос мой: откуда эти названия? один старожил отвечал: «да не знаю, батюшка, правда ли, нет ли, а толкуют, что тут из веков был кабак, да не наш, а кабак для неприятной силы, для леших; здесь они пировали свои поганые свадьбы, здесь и кумились и братались; кабы покойник отец жив был, он бы все расклал тебе, а я и не так, чтобы вовсе стар: с петрова-поста на восьмой (десяток) пошло, да, поди ты, память заорало, что будешь?»

– Ты говоришь, что постом ты вступил на восьмой десяток, и при всем том, не хочешь назваться стариком!

– Какая это старость, семьдест годов: покойный дед мой девяносто лет в пору санные завертки завертывал; санные полозья гнул до той поры, пока не отемнел (ослеп). Да нынче, барин, все стало не по-старому: и лес-то прежде был крепче; посмотри, дед Якова оставил избу лет тридцать тому, я и на окладинах был, – и теперь стоит, как новая, а у Семена в конце (деревни) четыре года, как поставлена, а все утлы огнили; да что говорить, ребята, и камень-то хилее старого стал: прежде каменцу в бане складешь, – два года лежит крепкая, а теперь попробуй – склади, и полугода не пролежит. Ох, ребята, не те времена пошли, Бог видит, не те! Хоть про рыбу скажу, прежде, вот Степан жив, не даст соврать, прежде Нюнега-матушка, что день, то пуд рыбы дает, а теперь, сказывай, ребята, много ли надобывано, а?

А знаете ли вы, что такое свадьба леших? Здешние лешие празднуют свадьбы свои шумно, разгульно.[245] Если вы увидите в лесу полосу вырванных с корнями деревьев, непроходимую от множества валежника, знайте, что на этом месте была свадьба лешего с лешухой. Ни один мужик не осмелится лечь в летнюю пору, для отдыха, на лесной дороге: он побоится случая лесной свадьбы; если он, лежа на дороге, будет препятствием этому веселому поезду, то его уходит будущий счастливец-жених, или он будет растоптан. Удар грома во время свадьбы превращает всю честную компанию леших и лешух в россомах, оттого этого зверя здесь считают проклятым. Плод, происшедший от соития этой четы (лешего и лешухи), какое-то чудище, имеющее человеческий вид; обжорливость и безобразие, вот главные качества новорожденного. Родители младенца-лешего употребляют все средства к тому, чтоб подменить этим ребенком какого-либо христианского младенца, еще не крещеного, над крещеным они не имеют власти. Если им это удастся, они будут воспитывать украденного как своего, и впоследствии он будет таким же лешим; тот же, которого они покинули на чужих руках, будет жить, есть, спать и – только. Он не обнаружит до одиннадцати лет никаких признаков разума; никакой работы, сколько-нибудь требующей разумения, сметки, он не в состоянии сделать; между прочим, он силен, как конь: он держит двадцать пять пудов, как мы десять фунтов. В народе зовут его обменом, обмененным, усилком.[246] Я сказал, что до одиннадцати лет в нем не видно ничего человеческого, кроме наружности: после этого времени он скрывается: он убегает в леса, к родителям; воспитатели же его богатеют: благодарный усилок-обмен по временам приносит им кошели звонких рублей. Мужик в синем армяке, левая пола наверху,[247] на голове плисовая с бельковым околышем шапка, строченые рукавицы и сапоги устюжские с выпуклыми закаблучьями, на которых хитро-прехитро прострочены всякие узоры – вот он, их воспитанник; узнаете ли вы его, в этом наряде, его, которого недавно все от мала до велика в деревне называли пухлым налимом и облезлой сукой.

Леший по природе зол; он, в противность домовому, любит смотреть на несчастия людей; он любит ни с того, ни с сего пошутить над человеком, т. е. любит заставить его походить лишних часов семь по лесу, отыскивая дорогу; для этого он пускается на всякие уловки. Он например, превращается в сосну, ель, и при этом превращении принимает ненатуральное положение в отношении к странам света;[248] заблудившийся смотрит на дерево, поверяет себя, оглядывается на прочие деревья; впереди его ель, с северной стороны и сучков, почитай, нет, а кора, как войлоком, обтянута с севера мохнатой шастой (мох на коре ели); зайдет к ели с другой стороны, с южной, – кора гладка, как бумага и сучья шатром свесились к земле. «Что за причина?» думает мужик: «шел я, кажись, ладно на север, а теперь, посмотрел по ели, север назади остался; дай, пойду куда гласит дерево», и продолжает кружиться около одного места, а леший, вдоволь натешившись над мужиком, отправляется восвояси, хохоча во все горло.

Два охотника-промышленника, с наступлением вечера, приходят в станок перемокшие, озябшие; они едва в состоянии добыть из кремня огонь, для отопления избы. Один из них кладет в каменку сухие дрова, держа в зубах зажженную лучину и дрожа всем телом. Огонь пылает в каменке, горшок с водою, в который брошено несолько ячменных круп и насыпано толокно, начал закипать, и мужики, обогревшиеся, сидят, и, весело поговаривая, снимают шкурки с белок, которых они настреляли в продолжение коротенького осеннего дня; обсыманных белок они кидают собакам и те с жадностью поглощают эти лакомые куски.

Одного из мужиков я назову хотя Васильем, другой пусть будет Петр. Петр пошел из избы с котелком к реке зачерпнуть воды и увидел у порога избы, освещенной месяцем, полный штоф вина: «эй, Василий, слышь, Василий, поди, говорят» закричал он, отворяя дверь избушки: «глухой, не слышит! Смотри, да не знаю, вино ли; посмекай-ко, я, той порой, сбегаю к реке».

Прошло немного времени. В полухолодной избе мужички весело поговаривают, между разговорами они попевают песни; из полного штофа половина убыла; они продолжают подноситься, вино убывает приметно: мужички уже почти пьяны. Дымник заперт (закрыт); в избе тепло, как в бане: все спят, только иногда еловый уголь, с треском выпрянув из тлеющей каменки, прервет тишину. Уголья погасли, в дымной избушке совершенная темнота. Проглянул месяц и маленькое оконце в станке отпечаталось на полу светлой решеткой. Ветерок потянул с болота, и Нюнега заплескалась.