Три короны - Виктория Холт

Стояли морозы, и Монмут изъявил желание покататься на коньках.

– Превосходно, принцесса составит вам компанию, – сказал Вильгельм.

– Но, Вильгельм, я же не умею!

– Так научись. Не сомневаюсь, герцог согласится дать тебе несколько уроков.

– С превеликой радостью, – заметил Монмут. – И, ручаюсь, ты тоже получишь наслаждение.

Так оно и вышло. Как смеялась, как хохотала она, когда в первый раз неуклюже ступила на лед, в громоздких ботинках с металлическими полозьями, в платье, подоткнутом выше колен. У нее то и дело разъезжались ноги, но Джемми был рядом и не давал ей упасть.

Французский посол ужаснулся. Возмутительнейшее зрелище! – написал он в Париж. У него исчезли последние сомнения в том, что принцесса Оранская вела бы себя иначе, если бы это не было угодно ее супругу.

Где бы ни появлялась Мария, ее неизменно сопровождал Монмут; Вильгельм не настаивал на присутствии какого-либо третьего лица в их компании – он полностью доверял своему другу и единомышленнику.

– А у вас в Голландии не такая уж скучная жизнь, – заметил однажды Монмут.

– До твоего приезда здесь все было по-другому, – сказала она.

Тронутый этими словами, он поцеловал ее в губы. Она растерялась, затем тихо спросила:

– Джемми, у тебя было такое желание, чтобы… чтобы какое-нибудь одно мгновение никогда не кончалось?

Он ответил:

– Я всегда верил, что самое лучшее время – еще впереди.

– Но, Джемми, – воскликнула она, – разве какое-нибудь время может быть лучше, чем настоящее?

Он взял ее за руку, и они вместе ступили на замерзшую поверхность озера. Лед был толстым и прочным, но одна небольшая перемена погоды разрушила бы его. Это было неминуемо. Он чувствовал символичность этой ситуации, но не говорил о ней.

Они были счастливы – сейчас, в эту самую минуту. Разве этого было мало?

Вечером они поехали на санях в Лейден, где в честь Монмута был дан бал.

Вильгельм попросил Марию и Монмута открыть танцы; сам он страдал астмой, а потому сидел в стороне и смотрел на них. Видя счастливое лицо своей супруги, он думал о том, что ей следует напомнить, кому она принадлежит и кому должна беспрекословно подчиняться.

Вскоре после лейденского бала наступил день траура, о котором Мария еще никогда не забывала. Было тринадцатое января – день казни Карла Мученика.

– Танцев сегодня не будет, – приказав подать траурное платье, сказала она Анне Трелони. – Утром и вечером я буду молиться о душе моего деда, а днем мы пойдем раздавать милостыню нищим.

– Не вредно и отдохнуть от веселья, – согласилась Анна. – Хотя я бы не сказала, что у вас слишком усталый вид.

– Не могу же я танцевать каждый вечер, до самой старости, – заметила Мария.

– Герцог вам сделал много хорошего, Ваше Высочество. Даже странно, что…

Анна не посмела критиковать Вильгельма в присутствии Марии – да та и сама знала, что ее друг не походил на супруга.

Днем к ней пришел Вильгельм. Она встала, обрадовавшись его приходу, и служанки по обыкновению выскользнули за дверь. Ее удивил наряд Вильгельма – таких ярких камзолов он прежде не носил.

– Я не в восторге от твоего платья, – сказал он.

– По-моему, соответствует сегодняшней дате. Она ведь тоже не из праздничных.

– Одень другое – какой-нибудь менее унылой расцветки. И подбери украшения получше.

Она опешила.

– Вильгельм, ты не забыл, какой сегодня день?

– Я обратился к тебе с достаточно ясным требованием и не понимаю, почему оно может быть не выполнено.

– Вильгельм, сегодня тринадцатое января.

– Это мне известно.

– И все-таки предлагаешь мне надеть яркое платье – и украшения!

– Я не предлагаю, а приказываю.

– Вильгельм, я не могу подчиниться тебе. Это день памяти моего деда.

– Ладно, хватит глупостей. Одевай яркое платье – и без разговоров! Сегодня мы обедаем на людях.

– Вильгельм, тринадцатое января я всегда проводила в уединении.

– Ты будешь перечить мне?

– Вильгельм, я сделаю для тебя все, что ты пожелаешь, но только не это. В день казни моего деда мы всегда соблюдали траур.

– Не заставляй меня слушать всю эту чепуху. Я требую, чтобы ты оделась, как подобает для обеда в общественном месте.

После его ухода вернулись служанки. Они застали ее расстроенной, готовой расплакаться.

– Ну, что на сей раз? – взглянув на миссис Ленгфорд, прошептала Анна Трелони. – Какое новое злодейство задумал этот тиран?

Миссис Ленгфорд, жена священника, приехавшего в Голландию вместе с Марией, уже давно служила у принцессы и полностью разделяла ту неприязнь, которую Анна Трелони питала к Вильгельму.

– Он хочет показать, кто здесь хозяин, вот и все, – сказала она.

– Ваше Высочество, что случилось? – спросила Анна.

– Мне нужно переодеться. Принесите голубое платье и драгоценности.

– Но ведь сегодня тринадцатое января, Ваше Высочество.

– Принц желает, чтобы я обедала на людях и не портила им настроение своим траурным нарядом.

Анна Трелони и миссис Ленгфорд переглянулись и сокрушенно вздохнули.

Мария сидела подавленная, пища вызывала у нее отвращение; блюда ставили на стол и убирали нетронутыми. Вильгельм поглядывал на нее критически.

Как он мог? – думала она. Так грубо оскорбить память их деда – такого же ее предка, как и его. Все знали, что прежде она всегда проводила этот день в трауре, и он, хоть и не соблюдавший всех положенных церемоний, никогда не мешал ее скорби.

После обеда он сказал, что вечером они пойдут в театр.

– Ты тоже пойдешь? – спросила она.

– Я же сказал – мы вместе.

– Но ты ведь не любишь театр.

– Зато ты любишь.

– Люблю – но не в такой день.

– Ладно, я сказал – значит, идем.

Этот вечер имел для него огромное значение. Весь мир должен был понять, что он отрекся от политики Божественного Права, которая стоила жизни его деду и которой следовал Карл, а в будущем собирался следовать Яков.

Вильгельм хотел, чтобы все англичане знали: он стоит за протестантскую Англию и за Англию, управляемую королем в сотрудничестве с парламентом.

Поэтому он не видел необходимости предаваться скорби по человеку, придерживавшемуся противоположных взглядов.

* * *

После того январского дня Мария уже не могла вернуться к прежнему веселью. Еще никогда не была она так несчастна, как в это время. Ей казалось, что она всегда будет помнить чувства, испытанные за столом, а позже – в театре, где каждая реплика, звучавшая со сцены, причиняла ей страдание.

Все это было как танцы в пасхальную неделю.

Об этом узнает ее отец, думала она. Ее отец! Что произошло с их семьей? Она понимала, что должна любить и почитать Вильгельма, но порой это давалось с трудом.